Чуть ли не с проявлением своего самосознания человек натолкнулся на множество непонятных, неразрешимых для него загадок, которые представляли ему как его собственная природа, с ее высшими духовными проявлениями, так и окружающий его мир, действующий на него так сильно и неотразимо. Рано пробудили они его рассудочную деятельность; пытливый ум человека не мог, по собственной природе довольствоваться простым лишь созерцанием смены совершающихся вокруг него фактов, явлений; он стремился отнестись к ним сознательно, найти ту, где-то скрытую, пружину, которая лежала в их основе, отыскать и уяснить их причины. Но не легка была эта задача: труден и тернист путь к истине; много лиц и даже поколений гибли на нём, не достигнув заветной цели. Много обманчивых иллюзий возводилось на этот великий мировой пьедестал истины, пока чья-либо смелая рука не свергала воздвигнутого кумира, показав всю его мишурность, и опять начинались долгие, томительные поиски… Но скептицизм не мог служить в них исходной точкой отправления, по самим психологическим требованиям природы человека тут требовалось иное…

Прежде других останавливали на себе внимание явления, благодетельное, или же напротив разрушительное действие которых впервые испытывал, на себе человек, с которыми он вошел в непосредственное, так сказать, общение. Этот двойственный, в отношении к человеку, характер проявления какой-то могучей мировой силы сразу был им подмечен, заставив, его признать соответствующие две причины всех явлений – добрую и злую.

Эти общие, так сказать, родовые силы распались на видовые, подчиненные первым; появился таким образом целый ряд существ добрых и злых; зародились попытки к развитию той или иной демонологии, сообразно с характером данного народа, его климатическими условиями жизни. И населил ими человек все уголки необъятного мира, которые носили для него отпечаток какой-то таинственности, непроглядного покрова. Грозное и вместе величественное море, воздух, реки и озера, неприступные горы и овраги, леса и беспредельные степи получили соответствующих обитателей. Не были они однако одной лишь абстракцией мировой силы, – является она результатом уже более зрелой, дисциплинированной мысли, а представлялись в конкретных, чувственных образах. Та или иная мировая сила находила соответствующую для своего воплощения форму. Внешняя природа, под покровом которой всюду скрывалась эта тайная сила, проявляясь каким-то неуловимым образом, давала богатый материал для элементов этих форм, фантазия и народное творчество комбинировали его так или иначе, создавали цельные, законченные образы. Чем сильнее и разнообразнее воздействовала она на человека, тем величественнее и грандиознее были эти образные представления мировой силы.

Величественная, поражающая своей силой, экваториальная природа создала гигантские до уродливости божества буддизма; дикий однообразный север, с его тайгами и тундрами, породил такие же мизерные, уродливые религиозные формы в виде фетишизма и шаманства; мягкая, благодатная природа Греции и Италии создала религию красоты в форме антропоморфизма. Этот последний культ был культом идеализации человека, культом строгой мировой гармонии, с тяготеющим над ней роком, неумолимым и неизбежным. Против его велений, его требований были бессильны не только люди, но и боги: те и другие должны были подчиниться ему безропотно, безапелляционно. Какая либо случайность, изменение предначертаний судьбы являлось бы уже нарушением мировой гармонии и порядка.

Культ славян был чужд этой давящей, порождающей жизненную апатию, грандиозности буддизма, конечною целью которого было полное самоуничтожение; чужд он был и той фатальной неизбежности рока, следствием которой было лишь стоическое терпение и покорность судьбе, и хотя на каждом почти шагу он признавал присутствие враждебной человеку силы, но она не была для него так непреодолима, как там; человек мог вступить с ней в борьбу и выйти даже победителем, мог, при посредстве некоторых таинственных действий, поставить в служебное к себе отношение эти злые силы и повелевать ими.