Мы привыкли думать, что биография есть только у людей. Ну, а улыбка? Она имеет свою биографию?

Оказывается, да, имеет.

Как дети одной матери часто бывают непохожими друг на друга, так и улыбки одного и того же человека могут быть очень разными.

До сих пор наука открыла следующие разновидности улыбок: добродушную, ехидную, веселую, грустную, лукавую, вымученную, ослепительную, нежную, ироническую, чарующую, мечтательную, блаженную, кислую, задумчивую и даже блуждающую.

И каждая из разновидностей имеет свое происхождение, свою судьбу и свою биографию.

Мне позвонили с радио:

— Не хотите ли принять участие в развлекательной передаче «Почему я стал сатириком»? Заплатим мы хорошо.

Я на всякий случай поинтересовался:

— А сколько все-таки?

Я сижу за столом и пишу передовую статью в номер. Сам заголовок статьи «Флаг навигации поднят!» говорит о том, что повод для передовой чисто информационный. Еще утром отдел информации получил телеграмму от нашего саратовского корреспондента Почкина. Телеграмма была отослана из Балакова и содержала всего несколько слов:

«Затоне тире море судов тчк Флаги расцвечивания зпт непрерывные гудки тчк Лед тронулся зпт за ним весь караван тчк Развейте тчк Почкин».

То ли Почкин очень спешил, то ли у него попросту не хватило денег на более пространное послание, но было ясно, что в таком виде телеграмму в номер ставить нельзя. Редактор отдела информации отправился к главному редактору с предложением наложить на Почкина взыскание за легкомыслие. Решение главного было неожиданным, но, как всегда, основательным.

Он вызвал меня и, размахивая почкинской телеграммой, многозначительно произнес:

— Как я уже не раз отмечал на редакционных летучках, законы природы неизменны и, безусловно, носят объективный характер. Вот и сейчас мы столкнулись с этим фактом: лед тронулся. Но наша газета не может оказаться безоружной перед лицом слепой стихии. Садитесь и пишите в номер передовую статью о начале навигации.

Сатирик отдыхает редко. Убежденный враг праздности, он органически не переваривает людей, которые в течение целого месяца занимаются ничегонеделанием. Но раз в год такой месяц появляется и в календаре сатирика. Однако последователь Аристофана и Сергея Михалкова фактически не отдыхает. Даже ведя полуголое существование где-нибудь на Черноморском побережье, он ухитряется замечать теневые и комические стороны курортной действительности.

Так, оказавшись на пляже, он вдруг обнаруживает, что кто-то по преступной небрежности выкрасил довольно значительный район Черного моря в синий цвет, что администрация курорта слишком расточительно расходует солнце, а белоснежный песок, являющийся, как известно, прекрасным строительным материалом, хранится под открытым небом.

Итак, сатирик на отдыхе.

За завтраком администратор пансионата, ведающий культурно-массовыми мероприятиями, объявляет:

Стоял чудесный майский день, когда в мою комнату заглянула секретарша и сообщила:

— Пришел опровергатель.

Я тяжело вздохнул и сказал:

— Просите.

Да, это был типичный опровергатель: сбитый на сторону галстук, всклокоченные волосы, горящие гневом глаза. В руках он сжимал последний номер журнала.

Судили Шафраника, директора городского промышленного комбината. Государственное предприятие, превращенное Шафраником в вотчину, приносило директору немалые доходы. Способы получения этих незаконных доходов были разнообразны: продажа ходовых изделий по спекулятивным ценам на черном рынке, широкие операции с фиктивными нарядами на якобы выполненную работу, спекуляция сырьем, получаемым от государства, и многие другие. Для того, чтобы вершить воровские дела без промаха, Шафраник всюду расставил преданных ему людей: на пост главного инженера — только что вернувшегося из места заключения своего племянника, на склад — не раз бывавших под судом и следствием родственников жены, а руководство производством и снабжением поручил закадычным друзьям и собутыльникам.

Воровские комбинации сходили теплой компании с рук. Но одного материального благополучия жуликам было недостаточно, они захотели славы. Дутые сводки о количестве выпущенной комбинатом продукции оказали свое действие. Вскоре фамилии проходимцев, доселе упоминавшиеся лишь в сочетании с определенными статьями уголовного кодекса, появились на городской Доске почета.

По мере того, как в ходе судебного следствия разматывался клубок преступлений шайки жуликов, атмосфера в зале судебного заседания накалялась. Возмущался судья, возмущались народные заседатели, негодовали рабочие комбината, собравшиеся послушать, как их бывшие руководители держат перед советским судом ответ за свои преступления.

И лишь один человек проявлял полную незаинтересованность. С отсутствующим взглядом слушал он гневные обличения свидетелей, путаные показания подсудимых. Это был прокурор.

Вызывало удивление не только то, что прокурор молчал, словно набрав в рот воды. Представитель государственного обвинения и за столом сидел как-то необычно, все время стараясь запрятать подальше свои ноги в отлично сшитых новеньких хромовых сапогах. Прокурору было не по себе оттого, что он чувствовал, как взгляды многих сидевших в зале людей все чаще останавливаются на его сапогах… В этом-то, собственно говоря, и заключалась разгадка странного поведения блюстителя законов.

Мое внимание привлекла следующая заметка, напечатанная в вечерней газете:

«СЛУЧАЙ НА РЕКЕ. Вчера на реке, протекающей через наш город, произошел несчастный случай, окончившийся трагически. По неокрепшему льду шло некое служебное лицо. Тонкий лед обломился, и служебное лицо стало тонуть. На помощь бросился молодой человек на лыжах. Соединив две лыжные палки вместе, он протянул их утопающему. Но помощь, вероятно, пришла слишком поздно, и служебное лицо погибло».

Дело было не столько в самой заметке, сколько в комментариях к ней. Автор заметки, знакомый репортер, сообщил мне, что якобы между лыжником и утопающим произошел следующий разговор:

— Вы принесли справку из домоуправления о количестве иждивенцев? — спросило служебное лицо, судорожно цепляясь за хрупкий лед.

Лыжник недоуменно покачал головой.

Много легенд хранит седой Кавказ. Переходя из века в век, от поколения к поколению, преданья старины глубокой повествуют о событиях выдающихся и необыкновенных. Иная легенда так поразит ваше воображение, что вы невольно усомнитесь и подумаете: «А не выдумана ли вся эта история? Уж очень все фантастично». Но где уж тут! Услужливый старожил покажет вам какой-нибудь старый обомшелый камень, поведет к раскинувшемуся гигантским шатром вековому древу или к ущелью с витиеватым восточным названием, и под влиянием этих вещественных доказательств сомнения ваши рассеются как дым.

Так, собственно, было и со мной, когда сделал я робкую попытку усомниться в подлинности предания о славных и необыкновенных деяниях Александра Алексеевича Попова. Но расскажем все по порядку.

Одним словом, давным-давно в городе Пятигорске жил-был Александр Алексеевич Попов. Он занимал довольно видное место в этом городе, прилепившемся к подножию Машука и осененном величавой красой двуглавого Эльбруса. Но то ли дела, которые вершил наш герой, были не столь видными, то ли из врожденной скромности он стремился держаться в тени, но только жители города не славили имя Александра Алексеевича и не пели ему осанну. Все это пришло значительно позже.

Народная молва вознесла А.А.Попова в тот момент, когда он отбыл в Черкесск, чтобы занять там не менее видный руководящий пост. Удивительные вещи рассказывали люди. Оказывается, покинув приветливые берега Подкумка, Александр Алексеевич не только не забыл их, а, наоборот, воспылал к этим берегам еще большей любовью. И, став отцом города Черкесска, он продолжал и продолжает оставаться преданным и верным сыном Пятигорска.

Занимались ли вы когда-нибудь самоанализом? Если вам приходилось в свое время измерять силу чувства к некоему златокудрому существу или держать под мышкой градусник, то это не в счет. Я имею в виду научный самоанализ с научными целями и главное — самоанализ всеобъемлющий, охватывающий весь круговорот вашей жизни. Так вот, если не пробовали, лучше не беритесь. Ничего у вас не выйдет, это я по собственному опыту знаю.

В то утро, когда из моего почтового ящика вместе с газетой выпал голубой конверт с письмом относительно самохронометража, я, конечно, не подозревал, что окажусь в столь плачевном положении. Больше того, мне даже понравилась затея моих коллег по институту провести «анализ бюджета времени научных работников с целью выработки мер по устранению перегрузки работников и уменьшению непроизводительных потерь времени». Чтобы достичь этой желанной цели, требовались сущие пустяки: надо было в течение двух недель вести самохронометраж и заполнить приложенные к письму два бланка. То есть перевести все свое ежесуточное существование «от момента пробуждения и до отхода ко сну» на точный язык часового циферблата: часы, минуты, секунды.

Итак, повторяю, вначале мне эта затея показалась даже интересной.

В самом деле, задумываемся ли мы над суточным графиком собственной жизни? На что мы расходуем драгоценные часы и минуты? Не слишком ли расточительны в труде, отдыхе, развлечениях или семейной жизни?

Подстегиваемый этими здравыми мыслями, я с жаром углубился в самоанализ, благо составители письма предельно облегчили мою задачу, разработав целую систему условных обозначений. Таких было двадцать, и они охватывали почти все жизненные функции ученого наших дней, начиная от НР (научная работа) и кончая ДД (домашние дела). Мне оставалось только следить за движением часовых стрелок и проставлять в соответствующем месте бланка-графика соответствующие значки.

Прежде чем приступить к широкому публичному опросу, я решил провентилировать проблему отдыха в тесном семейном кругу.

— Умеете ли вы отдыхать? — спросил я своих домочадцев. Ответы были разные.

— Вместо того чтобы задавать такой глупый вопрос, — ответила жена, — достал бы лучше путевку в Крым. Который год обещаешь!

Сын-восьмиклассник сказал:

— Обеспечьте мне на лето два киносеанса в неделю, а об остальном не беспокойтесь. Со скуки не умру.