В своей лаборатории, расположенной в скрытом лесном замке владетелей земли Острийской, маркграфов Восточных уделов Баварии и Штирии – Бабенбергов, к западу от города Бамберг, утром притирал глаза, щурясь на восходящее солнце, древний монах. Он был настолько древен и стар, что, как старый валун у замка, порос мхом слухов и сказок, сложенных про него в окрестных деревнях досужими сказителями. Даже в замке графа менестрели и ваганты пели, в охотку, о нем дивные эды. Звали монаха Бертольдом Шварцем, или по-словенски Черным Медведем, за дремучесть его проживания в своей башне, как в берлоге, да за вечно черное платье, носимое им в миру.

Внешне он тоже напоминал медведя – кряжистого и матерого, встреча с которым в густой чаще леса, не сулила лихому человеку ничего приятного. Из-под густых волос, остававшихся, не смотря на его вечный возраст, иссини черными только кое-где с просеребрю седой россыпи, смотрели на мир внимательные черные глаза, кажется видевшие всех насквозь. Во взгляде его была какая-то неизбывная тоска и знание всего, всего надолго вперед и глубоко назад. Монах мало выходил из своей серой башни, но досужие языки говорили, что знается он с нечистой силой и летает на шабаши на Лысую гору, где собираются все прислужники дьявола. Он же не обращал внимания на то, что говорит темный народ, погрязший в делах своих суетных и находящий удовольствие и отдушину от жизни своей не просветной в том, чтобы перемыть чужие косточки.

Он жил столько, сколько любой из них и представить себе не мог. В этот новый век он вступил с полным пониманием своей доли и предназначения, но разобраться, что к чему не хотел, да и не очень стремился. Он давно не выходил из своего царства колб и реторт. Смешивал там, что-то свое, получал какие-то порошки, так, удовольствия для. То, что он искал, он нашел уже давно и потому занимался всем этим любопытства ради. Ни на какие шабаши он не летал и с друзьями своими, прозываемыми в узком кругу Совершенными, не знался, почти что век.

Сегодня он смотрел на яркое солнце, и что-то всколыхнулось в памяти его. Он вспомнил синюю ленту реки. Город, на холмах, поднимавший над ней свои башни и купола соборов. Свою беседу на берегу той реки, когда он впервые понял, что жизнь его потеряла грань свою конечную, и зависит только от нити судьбы, кою прядут не здесь в этом мире, а где-то там за далеким туманом мистической пелены.

Он никак не мог понять, что позвало его из сырых подвалов башни, от милых его сердцу едких дымов и полумрака. Сюда на верхотуру, куда он не взбирался так давно, что и не помнил, когда это было в последний раз.

Ивонна, или как теперь ее назвали в этом сказочном чертоге, Жанна, гуляла по волшебному саду. Ей нравилось здесь все. Удивительные деревья, бьющие в голубое небо прохладные струи фонтанов, рассыпающих жемчуг брызг по изумрудной зелени травы. Какие-то яркие птицы и бабочки, порхающие между деревьями. Бескрайняя лазурная вода, расстилающаяся со всех сторон и сливающаяся с голубым небом. Такого не было в темноте ее родного Черного Бора. Такое она видела только в счастливых снах, которые иногда приходили в ее крошечную землянку долгими зимними ночами, или в холодные и грустные вечера. Она увидела свое отражение в глади озерка, и не сдержала радостного всхлипа. У нее кружилась голова от нового платья и мягких зеленых черевичек, так ласково облегающих ее маленькую ножку, никогда не знавшую ранее обуви. Она увидела великолепную райскую птичку и пошла к клумбе, чтобы рассмотреть ее поближе. Вдруг среди кустов жасмина на затерянной в их глубине лавочке она увидела древнего морщинистого старика в белом плаще с капюшоном. Кажется, он дремал в тишине сада, убаюканный журчанием маленького ручья у его ног. Жанна хотела уйти, чтобы не мешать отдыху старика, но вдруг в лицо ее пахнуло жаром костра. Жар был нестерпим, она даже отшатнулась, но все равно почувствовала, как запахло палеными волосами, и это был запах ее волос.

Жанна прикрылась рукой, как бы стараясь заслониться от нестерпимого жара, и вдруг пред ее глазами открылась картина.

Солнечные лучи играли на золоченых митрах, на епископских посохах, на пурпуровых кардинальских одеяниях, на багрово-красных сутанах епископов, пробегали по бархатным, отороченным горностаем коротким мантиям, золотили обнаженные клинки. Эта роскошная игра красок, эти яркие блики еще резче подчеркивали контраст между группой обвиняемых и пышным судилищем…, между судьями и четырьмя старыми, оборванными старцами, которые стояли, прижавшись, друг к другу, неразличимо серые, будто изваянные из пепла.

Жар костра жег ее все сильнее и сильнее. Она всмотрелась в лица тех, кто стоял на костре, и узнала лицо мудрого старика отдыхающего в кустах жасмина. Он простер руку в сторону пышно украшенной ложи, и она инстинктивно повернулась туда. Над ее головой громовой голос пронесся как гром грозы.

– Папа Климент! Ты сын греха я скоро позову тебя к себе. Ты знаешь, где мы встретимся! – В пламени костра он грозно простер свою руку в сторону человека в тиаре и тот вздрогнул.

Замок графа возвышался на скале, нависая над дубравой сползающей с одинокой вершины, стоящей чуть в стороне от гряды, отходящей к северу от основного массива Карпат, иногда называемого Трансильванскими Альпами. Все склоны вокруг поросли темными еловыми и сосновыми лесами и только эта отдельно стоящая гора резко выделялась на темном фоне, своим ярко-зеленым цветом молодых дубовых листьев. Громада замка, сложенного из огромных серых каменьев, одной стороной нависала над обрывом, отвесно падавшим вниз к протекавшей внизу шумной горной реке. Другой стороной выходила к дороге, вьющейся между обломков скалы, то там, то сям выскакивающих из-под земли.

Местные крестьяне, говорили, что это доблестные рыцари, которые хотели расправиться с графом, стоят здесь превращенные в камни. Волхвы же в старых дубравах рассказывали байку, про то, что жили на земле богатыри, но в один день вызвали они на бой небесное воинство – ангелов. После долгих дней битвы, когда ясно стало Богам, что ни те не другие одолеть не могут, превратили они богатырей в камни, а ангелов отозвали на небо, где они и живут по сею пору, на землю не спускаясь. Над землей же Карпатской поставили Боги следить вурдалака Велесова, тут ему и дом.

Дорога же, попетляв между каменными богатырями, выскакивала на пустошь перед замком и упиралась в глубокий ров, отделявший замок от остального мира. Через ров был перекинут подъемный мост на тяжелых, ярко сверкавших на солнце цепях, сейчас поднятый и превратившийся во вторую дверь мощной въездной башни, слепыми бойницами смотрящей на дорогу.

Мари и Микулица в одежде воина со спящей Жанной на плече появились на опушке дубравы, направляясь в сторону замка. В тот же момент мост со скрипом начал опускаться и вскоре по его дубовым доскам застучали копыта коней. Навстречу им летело четверо всадников, ведя в поводу двух заседланных коней.

– Угрюмы, наверно, все это время глаз не спускали, сидя на смотровой башне, – Удовлетворенно сказал Микулица.

Великоморавская держава, называемая по-другому Угорщиной, простиралась от Червонной Руси и Валахии на юге и аж до земель Гедемина и полабских словен на севере. В центре ее, на берегу полноводного Дуная расположился удел Новоград, столица которого Буда или Вышеград нависала над посадом Печи. Там в замке со странным названием Рыбацкий бастион сидели правители земель этих – короли Арпады.

Мари умышленно гнала коней в эту сторону. Арпады были детьми Артемиды, потомками внуков Дажьбожьих – Ариев. Там ее примут как родную. Там ее ждала Маргарита Венгерская дочь великого короля Белы и ее старая подруга. Она еще раз дала коню шпоры. Комья грязи полетели из-под копыт, и иноходец распластался в беге, почти не касаясь земли.

Всадники мчались через дубравы и перевалы, перескакивали через горные речушки и переправлялись через бурные потоки, охладив в ледяной воде себя и коней. Они ели на ходу холодную кабанятину и пили из баклажек красное вино, но корчмы и колыбы оставляли за спиной, даже не сбавляя около них бег коней. Встречавшиеся им на пути крестьяне отскакивали в сторону, плюясь им в след. Горные стражники даже не успевали перегородить им дорогу, а местные разбойники, один раз заступившие путь, были порублены в одно мгновение ока, так, что остальных это охладило навсегда. Легенды про эту скачку, названною скачкой мертвецов, еще долго рассказывались в карпатских селах.

Наконец, кони их вынесли на широкую равнину. Расстилавшуюся от предгорий Карпатских до широких вод Дуная, и Мари перевела их бег в размашистый намет.

Дорога начала накручиваться на копыта ведущего иноходца, и всадники позволили себе вздремнуть в седлах. Мерный стук копыт убаюкивал и приносил облегчение после дикой скачки. Жанна клевала носом, постоянно сползая с высокого казацкого седла. С правого боку ее поддерживал средний Угрюм, хотя различить их могла только Мари, а с левого крестный. Они скакали уже не одни сутки, и короткие привалы на ночь, могли восстановить силы только бессмертных, но ни как не у нее, сопливой девчонки, которая еще неделю назад сидела в своем капище в глубине старого Штирского бора.

Святилище Афродиты, где жила Сибилла располагалось в южной части королевства Кипр, около Пафоса. В той бухте, где Богиня любви родилась из пены. Сибилла за те сто лет, что она хозяйничала на острове, установила здесь повсюду свои порядки. Культ любви и чувственных наслаждений просто витал в воздухе, напоенном запахом цветов, цедры и крепкого кипрского вина. Даже суровое монашество и орденские братья закрывали глаза на присутствие рядом со стенами укрепленных монастырей воздушных Храмов жриц любви. Зачастую, там, где это удавалось Сибилле, их стены сливались или даже оба святилища были за одной стеной. Королевские усыпальницы, или, как их называли с легкой руки жриц Сибиллы, царские могилы располагались в ее священных рощах в Пафосе, среди столетних кипарисов. Правителями Кипра были потомки правящего императорского дома, Ангельская ветвь великих Ариев, имеющая в своем гербе стоящего на задних лапах льва. Право, полученное ими по древности и славности рода, пока оспаривать не отваживался никто, а спорить с ними об установлении обычаев и обрядов на острове, зная их вспыльчивый характер и тем более. Сибилла заранее предвидя такой расклад судьбы, выбрала себе заведомо тихий уголок. Любвеобильность же и страстность королевского рода, кипящая в крови всех Ангелов, сыграла с ними злую шутку, отдав их в руки проницательной куртизанки и ее жриц. На острове господствовал культ Афродиты и поклонение ее весталкам. Сама же богиня жила там, где родилась.

Над голубыми водами бухты, на высокой скале, отвесно уходящей в бездонную глубину моря, отливающую погребальной темнотой, белым мрамором сиял жертвенник Афродиты. Ежемесячно с него сбрасывали в море неугодных Богине или чужеземцев, отмечая начало нового лунного месяца. И каждый месяц на скалах вокруг бухты в этот момент сотни молодых девушек отдавали себя первый раз, чтобы зародить новую жизнь.

Рядом в священных апельсиновых, оливковых и кипарисовых рощах располагался комплекс дворцов самой богини. Он представлял собой огромный круг из прекрасно отделанных колонн, замыкавшийся у скалы над морем. Сибилла назвала его Серенада Колонес – Песня Колонн. Однако за этим названием крылся и другой смысл – Поющее поселение. Внутри этого круга располагался прямоугольный двор за высокой стеной, одним углом опиравшийся на ту же скалу над морем. Над стеной возвышалось несколько башен разных по форме и оформлению: цилиндрических, прямоугольных, треугольных, многоугольных, что создавало некий хаос и вносило всеобщую сумятицу в представление о дворце. Тем больше к себе притягивала взгляд своим совершенством круглая восточная башня, стоящая на скале и доминирующая над всей этой непонятной суетой. Ее отделял от дворца, вырубленный в скале ров уходящий в морскую глубину, через который был перекинут хрупкий ажурный мостик, казалось сдуваемый морским бризом. В этой башне и жила непредсказуемая Сибилла.

Во дворе этого величественного дворца оказалась Жанна, сопровождаемая Микулицей. Они только успели оглядеться, как к ним со всех сторон устремились стражники Сибиллы, доставая на ходу короткие мечи. Микулицу поразил их наряд: короткие туники и шлемы с высоким гребнем. – Маскарад, да и только, – Подумал он.

Однако дело принимало нешуточный оборот. Стражников становилось подозрительно много, и настроены они были далеко не миролюбиво. Микулица подобрался для боя, плохие предчувствия в нем укрепились, когда он увидел на скалах вокруг бухты сидящие пары молодых людей. Он сразу же вспомнил рассказы про лунные мистерии и человеческие жертвоприношения, но проверять достоверность этих рассказов ни в коей мере не хотел. Воины приближались со всех сторон и были уже достаточно близко. В этот момент Жанна подняла руку к волосам, сколотым на затылке в большой пучок, и они рассыпались по плечам. В руке она держала большой черепаховый гребень. Затем она подняла его над головой и наступавшие со всех сторон охранники дворца, как по мановению волшебного жезла опустились на колено, склонив голову перед ней и опустив мечи.

Все шло своим чередом, как и сговорились на острове у Раймона Посвященные. В Ойкумене происходила смена династий. Медвежьи роды отходили, отползали в свои воинские станы, за засеки, за горные перевалы, за высокие стены валов. Рубили рубежи и рубиконы.

Обживались, создавали свои поселения и посады, строили города и замки. На смену им повсеместно приходили Ангелы, занимая новые места и налаживая новый быт. Рвали старую Империю на куски. Каждый кусок обихаживали, холили, лелеяли, старились спасти от скверны. Где не получалось, где гниль пошла глубоко, там бросали все, уходили, отгораживались, как от болезни, как от горя неминучего. Мало того, там, на границе, вставали Стражи. Неподкупные, безжалостные, бессмертные и непобедимые. Все бурлило в этом котле, а люди и нелюди подливали в него горячей крови и сыпали приправу из ненависти и взаимных обид, сдабривая все сребролюбием и чванливостью. В эту дикую вакханалию включились и Братства. Роллан со своим Вехмом и инквизицией сам разбирался – кто прав, кто виноват, запалив, как и обещал костры по всему западу, от Испании до Баварии.

На Полабских землях Тевтонские Братья, наследники Гундомера, сцепились с епископами Рижскими, наследниками Альберта. Все скрутилось в страшный клубок. По дорогам Ойкумены рыскали шайки отбившихся от рук дружинников, промышлявших токмо разбоем. Местные князья, почувствовав вольницу, не подчинялись никому, скаля зубы на имперские города и замки, но, получив по оскаленным зубам, отползали в свои владения, затаив злобу. Горожане тоже не оставались в долгу и, сколотив свои отряды, пытались пограбить окрестности. Все шло ходуном, превращаясь в огромный Хаос, в недрах которого рождался новый порядок мира.

Среди этой круговерти по лесным дорогам Литвы, отгородившейся от всеобщего разгула дружинами князя Гедемина в сторону его новой столицы Вильно, скакал небольшой отряд воинов. Судя по внешнему виду, то ли наемников, ищущих достаточно богатого хозяина, что бы продать ему свое умение махать мечом, то ли поезд знатных господ, не боящихся путешествовать в нынешнее недоброе и неспокойное время.

Отколовшаяся от Ордынских земель, живущих по старым дедовским законам под рукой воинственных медвежьих родов, Литва стала как бы карантинной зоной между Русью и Западом. Гедемин включил в свое княженье многие южные и западные Русские земли. Кроме литовских уделов, объединил он Волынь и Киев с украинными землями, Минские, Туровские и Пинские уделы. Сидел крепко. Соседний король польский Казимир Великий, которому при разделе достались Галицкие и Холмские земли, его уважал и дружбы искал. Все ж таки родня, жена его Альдона была дочерью Гедемина. Тевтоны и рыцари рижские, еще по указу Всеволода Большое Гнездо на Ливонские земли посаженные, задираться с ним не решались, зная его родство с Великими князьями. Ходили слухи, что границы его Великой Литвы берегут наравне с дружинниками, посланцы старых богов – Стражи, и что в гости к нему заезжают чародеи и волхвы еще древних знаний. Сам князь, да и все на его землях, жил по старым законам и чтил Богов старых. Правь здесь правили по Русской Правде и судили по законам праведным. Богом главным почитали Перкуноса – Бога грома и молнии, сидящего на огненном коне с молнией в руках. Перкунас (Перун) был Богом воинским, на врага смотревшим прямо, глаз не опуская, а на своих воинов рысьим узким, как бы за собой зовя в бой без страха. Потому стекались в Литву под знамена Гедемина старые вояки и воинские роды, которым под Ангелами жизнь казалась пресной и скучной. Чего там землю пахать, да камнями от леса отгораживаться. Шли они сюда и укрепляли его земли, силу его множили, создавая для врагов заставу неприступную. По задумке Посвященных так оно и должно было быть. Так оно и стало.

Она быстро нашла в Равенне, место обитания Данте. Да и где ему было быть, как не в осьмерике церкви Сан-Витале. Данте стоял у алтаря, о чем-то задумчиво разговаривая то ли с Богом, то ли сам с собой. Она вошла в дверь и остановилась. В падавшем из верхнего окна луче, фигура Великого Мастера напоминала бронзовый памятник. Чеканный его профиль резко выделялся на фоне темных картин иконостаса, плащ со споротым тамплиерским крестом, все равно явно хранившим его отпечаток, был небрежно накинут на плечи. Кажется, вокруг его головы светился нимб или лавровый венок, в любую минуты могущий превратиться в терновый. Свет плясал на его одежде, напоминая отблески огня. Мари покрутила головой, чтобы стряхнуть наваждение. Обернулась к Жанне, стоящей за ее спиной. Может та увидела, что. Но Жанна успокоила ее взглядом.

– Входите, чего у двери толпитесь, – Не поворачивая головы, сказал бронзовый памятник, – Только вас и ждал. Так бы давно к Раймону умчался. Надоело все. Пора отдохнуть. Ну, чуял, как ты ко мне спешишь Малка. Да и побратима вон обнять хотел, когда еще свидимся. Валькирию новую хотел посмотреть, слух о ней впереди нее бежит. Как когда-то о тебе, Дева Мария. Помнишь? Помнишь, как тебя в Новом Израиле звали? А, Малка?

– Помню. Граф мой любимый. Как же ты себя измочалил-то, извел себя весь. Пойдем из баптистерия этого куда-нибудь. Косо смотрят ныне здесь на тех, кто старую веру блюдет православную. А ты прямо среди бела дня…

– А мне Малка бояться нечего. Я свое отбоялся за долгие годы свои. Пойдем, коли хочешь. Что хочет женщина – того хочет Бог! – Он назидательно поднял палец.

– Пойдем, поэт. Присядем где. Мы чай с дороги.

При дворе короля Эдуарда Ш царило оживление. Уже не для кого не было секретом, что после того как на северных границах с Шотландией затихли последние вспышки, нет даже не войны, а каких-то пограничных конфликтов. После того, как казнили Мортимера любовника королевы-матери и практически правителя на островах, молодой король готовился к войне. Двадцатипятилетний отпрыск Ангельского дома развязал себе руки казнью ненавидимого им графа и ссылкой матери. Придворные лизоблюды шептали ему в уши, что он достойный правитель Великой Империи, коронованный лепестковой короной, что медвежьи роды, тупых ордынских воинов в страхе бежали за Адрианов вал в Шотландию. Сидят там, поджав хвост, и как побитые псы бояться высунуться наружу. Особо доверенные шептали ему в спальне, что его родня во Франции замарала свою честь казнью Жака де Моле Великого Магистра храмовников и разгоном самого имперского ордена. Они уверяли его, что Пресвитер Иоанн и Имперская власть такого своему правителю не простят никогда, а уж того, что он на кош ордынский посягнул и подавно. Щелкоперы напоминали молодому королю, что на наследниках Филиппа Красивого лежит проклятие, уже унесшие в Ад души всех, кто приложил руку к делу тамплиеров. Пора готовится взять Францию под свою руку. Так хотят Боги.

Вода и камень точит, а уж слабую молодую душу и подавно. Король готовился к войне. Одна незадача была в этом деле. Ангельские роды, умели править, тут им честь и хвала, но воевали-то испокон веку медведи, Артуровские потомки. А их-то и не было. Правильно шипели придворные змеи, воинские роды ушли за Адрианов вал, туда к Брюсам. Пусть не было уже в живых Роберта, но все равно они осели вкруг его земель. Идти служить Эдуарду большого желания никто из них не высказывал. Соваться туда тоже вроде как не хотелось. Ходили слухи, что на вершине вала и в окрестных лесах мелькали зеленые куртки стрелков Артемиды – Стражей. Может это и не так, но поднять туда хоть малый отряд после таких сообщений нельзя было даже под страхом смерти. Таким образом, могучий и великий король был воеводой без дружины, воителем без войска. Призвать под свои знамена местных бояр поземелыциков и вообще всю эту земскую шушеру по закону вассалитета, конечно же, было можно, но вояки из них были те еще. Разбойничков от посада отогнать, порядок в городе навести, торжище от драки пьяной уберечь, соседей попугать, да у баб юбки позадирать, вот все, что умела городская стража и княжеские дружины. Для управления уделом этого вполне хватало, но не для войны. А король хотел войны, с трубами, гербами, прапорами, султанами на шлемах, цокотом копыт и победными маршами. Ополчение дальше своих распаханных земель и городских стен не двинется, это было ясно даже холуям, которые хотели много трофеев. Эдуард был в раздумье, когда ему донесли, что к нему на прием две дамы со свитой, судя по манерам и одежде знатного имперского происхождения.

– Просите! Может хоть как-то отвлечет от неразрешимой проблемы, – Подумал король.

В дворцовые покои вошли две знатных дамы, чем-то похожие друг на друга.

– Сестры, – Подумал хозяин Туманного Альбиона.

Джованни Боккаччо она знала с той поры, когда Жанна собирала вокруг себя поэтов и менестрелей на Неаполитанском дворе. Юный Джованни приехал туда с отцом из Парижа по делам купеческого дома Барди. Там в Неаполе маленький поэт брал уроки у королевского библиотекаря Паоло Перуджино, учившего его бойко писать вирши в альбомы молоденьких неаполитанок.

Мария же под именем Марии де Аквино отдыхала в компании Жанны и ее приближенных. Поэт влюбился в нее с первого раза. Что там у них было, осталось загадкой, но следствием их романа, перешедшего в дружбу, стала «Охота Дианы» великолепное поэтическое произведение о богине охоты Артемиде и ее спутницах. Мария вдохновила его на серию поэм о героях Трои, великих героях древности. С тех пор он остался ее почитателем и верным слугой. Вот в его дом и приглашала ее Жанна. Как тут было отказаться!

Жанна встретила Марию в дальнем углу дворцового парка, за кустами жасмина. Взяв подругу под руку, она повела ее во дворец, где спрятанные от смертоносного дыхания чумы собрались близкие к кругу поэта благородные флорентийские дамы и молодые люди. Джованни, что-то оживленно рассказывавший в кругу веселых девушек, оборвал себя на половине фразы и так и застыл с открытым ртом.

– Здравствуй друг мой Ванечка! Здравствуй гений италийский, – Мария пошла к нему навстречу, – Спасибо тебе за «Фьезоланских нимф». Я в них себя узнаю.

– Здравствуй свет мой Мария! – Пришедший в себя поэт шел к ней, широко расставив руки, – Сколько лет! Сколько зим! Вот подарок, так подарок! Жанне за это, мой поклон до земли. Ее рук дело. Но как ты сюда? Кругом Черная Смерть. Чума! Ужас! Тлен! Гниение! Шайки разбойничьи рыщут! А тут ты!! В золоте, в благоухании, в косах своих огненных с диадемой на голове. Богиня!

Мария возвратилась на берега Дуная буквально в последний момент. Войско изготовилось к прыжку и сжалось как пружина. Наступала минутная готовность. Все ждали сигнала. Да она знала, что все сметающим на своем пути искупительным войском будет руководить Навь. Но что во главе его станет один из самых известных воевод потустороннего мира, она ожидать не могла. Осия был воеводой еще при первом походе, еще тогда он прославился как умелый и безжалостный воин. Теперь же, получив звание Спаситель – Иисус, он четко понимал свое предназначение. В войсках его уже прозвали Иисус из Нави или Иисус Навин. Он не скрывал, что служит Чернобогу повелителю Нави. Однако всегда подчеркивал, что Род состоит из двух частей из Белобога и Чернобога. Не может Солнце без Луны и день без ночи.

Над войском развивалось, так знакомое Марии, черно-белое знамя – Босеан Храмовников. Иисус собрал под это знамя всех, кого считал нужным собрать. От всех старых родов, от героев ушедших в Вальхаллу, от Совершенных, даже от нежити. Угрюмы, окружившие свою хозяйку, не снимали ладоней с рукоятки мечей. Микулица, широко осенив себя крестным знаменьем, поглубже надвинул клобук, подбитый кольчужной сеткой. Даже сама Мария передвинула колчан под руку. Вокруг висел тяжелый дух войны.

Она уверенно вошла в шатер воеводы.

– Здрав буде, Осия!

– Милости прошу Солнечную Деву. Где ты – там война.