Лето в год Черепахи выдалось особенно знойное. Трава в степи выгорела две луны назад, лишь метелки ковыля еще сопротивлялись беспощадным лучам совсем спятившего светила, надменно пялящегося с серо-синего выцветшего неба. Всадник, ехавший по этой бледно-желтой равнине, в полной мере ощущал невыносимый жар, заставлявший все живое забиваться под жалкое подобие тени, что отбрасывали еще не совсем высохшие голубовато-серебристые деревца джуды, или прятаться под землю до благодатной ночной поры. С закатом солнца казавшаяся безжизненной степь оживала, и на ее просторах начиналась извечная игра, платой в которой становились жизнь или смерть… Но сейчас вокруг всадника, насколько видел глаз, простиралась унылая, пустая земля. Лишь неотложное дело могло заставить человека двигаться в палящий зной, не дожидаясь, когда солнцу наконец надоест жечь бедную землю и оно покатится за зубчатые горные пики, еле проглядывавшие сквозь знойное марево далеко на закатной стороне.

Но горы наличествовали не только там. Степная дорога буквально через пару полетов стрелы ныряла в широкое ущелье огромного горного кряжа, гордо взиравшего на раскинувшуюся перед ним выжженную равнину. Вершины этою горного патриарха были настолько высоки, что сверкавшие на них белые шапки снега не таяли даже в жару. На такой высоте лето теряло свою власть, и солнце, как ни старалось, было бессильно растопить эти бастионы зимы.

Путь всадника лежал именно в этот горный край. Он несколько раз привставал в стременах скакуна и внимательно осматривал расстилающуюся перед ним местность. Особенно долго всадник вглядывался в уже пройденный путь, но степь стояла молчалива и пуста. Он соскочил с коня и ласково похлопал его по потной, запыленной шее:

– Ничего, Корхан, дальше будет полегче.

Гнедой красавец мотнул головой в ответ на раздавшийся знакомый хрипловатый голос и коротко заржал, то ли соглашаясь, то ли протестуя против выбора хозяина.

Крей Грумсхольд мрачно смотрел сквозь узкую бойницу. Вчера пал донжон, служивший защитой крепостным воротам, и оставшиеся в живых немногочисленные защитники замка покинули внешнюю стену, отступив к центральной башне на холме. Да и сил оборонять стены уже не оставалось. Барон распорядился отойти, стремясь выиграть время.

Осаждавшие замок пировали где-то в основании холма, уверенные, что оказавшиеся в плотном кольце осады никуда не денутся. Они не спешили подступаться к последнему убежищу барона, оставив главный штурм на утро.

Барон Грумсхольд не знал, успела ли его жена с детьми проскочить мимо подтягивающихся к замку войск на­падавших. Хотя, не удайся ей это, осаждающие замок давно бы предъявили этот козырь. Крей Грумсхольд повернулся к висящему на стене распятию и вознес молитву. Его дети останутся живы, и, придет время, сыновья отомстят за отца. Барон был уверен, что Грета должным образом сумеет воспитать его наследников.

Наследников… Губы барона скривила горькая усмешка. Что им достанется? Разве только родовой герб да имя. Замок и окрестные земли, пожалованные барону старым королем, отойдут во владение Брейгена, явившегося под стены полновластным хозяином.

Старый король умер, сын был слишком мал, чтобы реально отвечать за положение в стране, и на престоле фактически воцарилась его мать. Мгновенно многочисленные стаи родственников и прихлебателей бывшей королевы Изольды, а ныне регентши при малолетнем сыне, сидевшие ранее тише воды и ниже травы, бросились расчленять страну на основании указов выжившей из ума матери молодого короля. Крей Грумсхольд как раз и оказался одной из жертв этой дворцовой революции. Он никогда не был особенно близок ко двору и заработал себе имя на северных границах, оберегая покой страны от набегов варваров, за что и был пожалован землями старым королем.