Как многие философские понятия, понятие «герменевтика» не подлежит однозначному определению. Тем не менее, такие попытки время от времени предпринимаются, и я остановлюсь на наиболее распространенных из них.

В настоящее время под герменевтикой (что в переводе с греческого означает «объяснять», «объявлять», «истолковывать», «переводить») чаще всего имеют в виду универсальную теорию интерпретации знаков. Например, в стэнфордской дигитальной философской энциклопедии читаем: «The term hermeneutics covers both the first order art and the second order theory of understanding and interpretation of linguistic and non-linguistic expressions»

[1]

.

Понимание герменевтики как науки об интерпретации языковых знаков восходит к практике толкования законодательных актов и религиозных догматов (например, Библии). Со времен своего зарождения герменевтика носила характер экзегезы и представляла собой вспомогательную, техническую дисциплину в рамках юриспруденции и теологии.

Широкое распространение термин «герменевтика» получает в Европе, начиная с семнадцатого века. Особая роль в этом процессе принадлежит Иоганну Конраду Даннхауэру, который охарактеризовал свой труд «Idea Boni Interpretis», опубликованный в 1630 г., как hermeneutica generalis

[2]

. Его «общая герменевтика» впервые была замыслена как междисциплинарная наука, в отличие от библейской герменевтики, hermeneutica sacra.

Начиная с эпохи Нового времени, не только расширяется область применения герменевтики, но и усложняются ее задачи. Наряду с пониманием герменевтики как размышления об условиях интерпретации знаков складывается представление о ней как размышлении об условиях возможности символической коммуникации вообще. Таким образом, герменевтика постепенно превращается в философию понимания

[3]

. В этой роли она становится «органоном» гуманитарных наук, сущность деятельности которых состоит в придании смысла изучаемым культурно-историческим феноменам и в понимании их смысла.

Герменевтика не анонимная наука; как и любая философская теория, она имеет своих авторов. Среди классиков герменевтики можно назвать следующих философов с их работами: Иоганн Конрад Даннхауэр «Idea Boni Interprets» (1630), Бенедикт Спиноза «Tractatus theologico-politicus» (1670), Джанбатисто Вико «Scienza nuova» (1725), Иоганн Мартин Хладениус «Einleitung zur richtigen Auslegung vernünftiger Reden und Schriften» (1742), Георг Фридрих Майер «Versuch einer Allgemeinen Auslegungskunst» (1757), Фридрих Act «Grundlinien der Grammatik, Hermeneutikund Kritik» (1808), Фридрих Шлейемахер «Hermeneutikund Kritik» (1838), Иоганн Густав Дройен «Grundriss der Historik» (1862), Вильгельм Дильтей «Einleitung in die Geisteswissenschaften. Versuch einer Grundlegung für das Studium der Gesellschaft und Geschichte» (1883) и «Die geistige Welt. Einleitung in die Philosophie des Lebens» (около 1900), Мартин Хайдеггер «Sein und Zeit» (1927), Густав Шпет «Явление и смысл» (1914), «Герменевтика и её проблемы» (1918) и «Внутренняя форма слова. Этюды и вариации на темы Гумбольда» (1927), Ганс-Георг Гадамер «Wahrheit und, Methode» (1960), Эмилио Бетти «Teoria della interpretation» (1964), Карл-Отто Апель «Die Idee der Sprache in der Tradition des Humanismus von Dante bis Vico» (1963) и «Transformation der Philosophie» (1973), Юрген Хабермас «Zur Logik der Sozialwissenschaften» (1979), Поль Рикёр «De l'interprétation. Essai sur Sigmund Freud» (1965), «Le conflit des interprétations. Essais d'herméneutique» (1969), «La métaphore vive» (1975) и «Du texte à l'action. Essais d'herméneutique II» (1986), Жак Деррида «De la Grammatologie» (1976), Ричард Рорти «Philosophy and the Mirror of Nature» (1979), «Consequences of Pragmatism» (1982) и «Essays onHeidegger andOlbers» (1991), Дональд Дэвидсон «Inquiries into Truth and Interpretation» (2001) и «Subjective, Intersubjective, Objective» (2001), Роберт Брэндом «Tales of the Mighty Dead» (2002). Разумеется, этот список далеко не полон и может быть продолжен во времени и развернут в пространстве. Тем не менее, он дает некоторое приблизительное представление о тех, благодаря кому сложились основные парадигмы герменевтического мышления.

Прежде чем затронуть тему историко-философских условий возникновения герменевтики, можно коротко напомнить миф о Гермесе, с которым иногда связывают идею герменевтики. Гермес — сын Зевса и плеяды Майи, бог торговли и атлетов, покровитель глашатаев, послов, пастухов и путников, изобретатель магии и астрологии, посланник богов и проводник душ умерших в подземное царство. Он олицетворяет такие качества, как разумность, ловкость, изобретательность, красноречие, а также плутовство, обман и воровство. По преданию, никто не мог превзойти Гермеса в ловкости, хитрости и лукавстве. Первое преступление он совершил еще будучи младенцем. Покинув свою колыбель, он отправился в Пиерию и угнал часть коров из стада Аполлона. Для того, чтобы их не нашли по их следам, он привязал к ногам коров ветки, пригнал их в Пилос и спрятал в пещере. В поисках животных Аполлон прибыл в Пилос и узнал от местных жителей, что коров угнал мальчик. Догадавшись, кто это сделал, Аполлон пришел к Майе и обвинил Гермеса в краже. Возмущенная мать показала ему ребенка, мирно лежащего в люльке, и попыталась убедить Аполлона в том, что младенец неспособен к приписываемому ему деянию. Тем не менее, Аполлон отнес Гермеса к Зевсу, и тот после беседы с отцом признался в краже и показал, где находятся коровы. Сам он тем временем начал играть на лире, которую он смастерил из панциря черепахи и из коровьих кишок. Аполлону игра на лире понравилась и он предложил Гермесу обменять коров на лиру, на что тот согласился. Позже Гермес придумал свирель. Аполлону захотелось иметь и этот инструмент, и он обменял на него свой жезл. Так у Гермеса появился его атрибут — крылатый жезл вестника богов.

Впоследствии Гермес изобрел единицы мер, числа, греческий алфавит, нотную систему, астрономию, бокс и борьбу, а также ввел в обиход оливковое масло.

Несмотря на то, что данный миф, скорее всего, не имеет никакого отношения к понятию «герменевтика», образ Гермеса можно использовать в качестве метафоры, выражающей сущность этого понятия. С его помощью можно также проиллюстрировать некоторые герменевтические идеи, например, идею о силе слова, о многозначности высказываний, о консенсусе как критерии истинности высказываний и т. д.

Переходя от мифа к реальности, следует отметить, что слово «герменевтика» встречается уже в философском лексиконе Платона. Согласно ему, существует два вида знания — Sofia и hermeneia. Первый вид основан на истинных высказываниях, второй — на предании и мистическом опыте. Признавая важность герменевтического знания, античная философия, однако, практически не уделила ему внимания. Лишь в христианском неоплатонизме герменевтическое знание начинает играть значительную роль.

Прежде чем продолжить рассуждения о герменевтике, необходимо предупредить, что я не ставлю своей задачей реконструкцию истории этой науки. Решение такой задачи — дело сложное и кропотливое, сопряженное с огромными затратами труда и времени. На изложение истории герменевтики не хватит одного тома. И все же мне представляется необходимым хотя бы в общих чертах указать на важнейшие этапы становления герменевтической мысли. Эти этапы я предлагаю связать с общим развитием философии и прежде всего с деятельностью Декарта, Канта и Гегеля. Несмотря на то, что ни одного из названных философов нельзя считать представителем герменевтики, все они оказали огромное влияние на ее формирование. Рассмотрим коротко, в чем состоит их вклад.

Последний вопрос, который необходимо обсудить в рамках введения, это вопрос о месте герменевтики среди других философских наук. Ганс Ульрих Гумбрехт в своей книге «По ту сторону герменевтики» связывает происхождение герменевтики с изменением отношений между человеком и миром, произошедшим в Новое время. Он описывает этот процесс схематично как пересечение двух прямых: горизонталь символизирует противостояние субъекта и объекта: субъект как эксцентрический, бестелесный наблюдатель противостоит природе как совокупности чисто материальных предметов. Вертикаль символизирует акт взаимодействия субъекта с объектом: посредством интерпретации субъект проникает в глубины мира, познавая его. Вертикаль задает, по выражению Гумбрехта, «герменевтическое поле» (op. cit.: 45).

Суть предлагаемой им схемы можно свести к противопоставлению средневековой космологии и субъект-объектной парадигмы Нового времени, в которой Гумбрехт видит историческое условие для возникновения герменевтического отношения к миру. При этом он идентифицирует герменевтику с метафизикой в целом, которая предстает у него как познание мира посредством понятий. Его герменевтика нацелена, в конечном счете, на прочтение «книги природы». Понятая таким образом, герменевтика приобретает характер универсальной дисциплины, а герменевтическим оказывается любой вид познания.

Такому широкому понятию герменевтики можно противопоставить более узкое ее понимание. Сошлемся для этого на лекции одного из учеников Шлейермахера, Августа Бёкля, прочитанные им в период между 1809 и 1865 годами и опубликованные под названием «Энциклопедия и методология филологических наук». Согласно Бёклю, герменевтика направлена на «познание познанного». Под «познанием познанного» он понимает «познание всего, произведенного человеческим духом»

[14]

. Оно заключается в «реконструкции (Nachconstruction) конструкций человеческого духа в их совокупности» (там же, С. 76). Как видно, у Бёкля познание природы не подпадает под понятие герменевтического. Сфера герменевтического познания у него более узкая, чем у Гумбрехта.

Герменевтику, определенную в узком смысле как наука, стремящаяся понять значение и смысл проявлений человеческого духа, таких, как искусство, религия, язык, мораль и т. д., можно рассматривать как «философию понимания» par excellence. В качестве понимания познанного (перефразируя слова Бёкля) герменевтика нацелена не на понимание природы, а на понимание нашего понимания в целом, воплощенного в любом создании человеческого духа. Тем самым герменевтика вносит существенный вклад в самопонимание человечества. Как форма «самоосмысления» человека она ставит вопрос о способах его бытия и познания. Ее претензии на универсальность обусловлены, следовательно, не универсальностью объекта, на который направлены размышления субъекта, а универсальностью самого субъекта, пытающегося понять себя как основание любого познания.

Структура книги. В ходе истории сформировались две основные точки зрения на герменевтику. Одних авторов интересует герменевтика как наука о понимании текста, а других — герменевтика как наука о понимании понимания. Каждый из этих видов герменевтики обладает своей методологией и своим инструментарием.

Текст представляет собой, по мнению Ганса-Георга Гадамера, одного из классиков герменевтической мысли, «преимущественный предмет герменевтики»

[15]

. Под текстом (с лат. textum: «полотно, плетение“) он понимает то, что понимает каждый из нас, а именно письменное или устное законченное, внутренне организованное, осмысленное высказывание. Однако наряду с этим узким значением, понятие «текст» может использоваться и в широком смысле и охватывать как знаковые записи, так и неписанную «книгу природы», прочтение которой есть дело науки. Примеры текстов — это и буквенная запись, и ноты, и иероглифы, и ритуал и так далее вплоть до живописи или даже звездного неба. Уже эти примеры показывают, что текст, несмотря на то, что мы не испытываем затруднений при использовании данного слова и легко можем квалифицировать нечто как текст либо в прямом либо в переносном значении слова, представляет собой загадочное явление.

Таким образом, прежде чем говорить об интерпретации текста, важно попытаться понять, что такое есть текст. Этому вопросу посвящена данная глава. При этом текст будет рассматриваться не с точки зрения литературного жанра (проза, поэзия и т. д.) и не с точки зрения содержания (научный, литературный и т. д.), а в философском смысле как особое явление. Центральными будут гадамеровские, герменевтические вопросы о том, «как относится текст к языку? Что переходит из языка в текст? Что такое понимание между говорящими и что означает, что нам всем может быть дано нечто такое, как текст? Каким образом в процессе взаимопонимания возникает нечто, что так же, как и текст, представляет собой для нас одно и то же? Почему понятие «текст» может испытать бесконечное расширение?»

[16]

Ориентируясь на герменевтическую постановку вопроса, я предлагаю выделить три вида текста — это текст как знак, текст как язык и текст как структура. В зависимости от понимания концепта «текст» отличаются стратегии понимания текста, а стало быть, способы интерпретации. Интерпретация приобретает соответственно форму логического анализа языка, диалога и структурного анализа.

Основная проблема герменевтики текста заключается в том, чтобы извлечь значение из имеющихся знаков. Она стремится предложить методы, позволяющие экстрагировать из написанного подразумеваемое и при этом сохранить аутентичное содержание текста. Специфика герменевтики, которую я предлагаю назвать семиотической или репрезентативной, состоит в том, что она понимает текст как набор означающих (сигнификантов), с которыми коррелируют означаемые (сигнификаты). Репрезентативную или семиотическую герменевтику можно определить как науку о правилах экспликации значения на основании правил декодирования языковых знаков. Искусство интерпретации сводится в данном случае к логическому анализу знаков.

Одним из основоположников современной семиотической герменевтики можно считать Фердинанда де Соссюра. Однако представление о герменевтике как об универсальной теории знаков было распространено уже в средневековой схоластике, а, начиная с семнадцатого века, стремление к созданию общей герменевтики на базе логического анализа знака можно наблюдать среди различных философских школ: среди представителей аристотелизма, картезианства, среди томистов, вольфианцев и т. д. Особенно тесную связь между семиотикой и герменевтикой можно наблюдать у Готфрида Вильгельма Лейбница и, под его влиянием, у Александра Готлиба Баумгартена и Георга Фридриха Майера. Типичным для представителей такой герменевтики можно считать высказывание Кристиана Августа Крузиуса (1715–1775), который пишет: «Под толкованием или интерпретацией понимают в широком смысле весь состав аналитического размышления о словах и текстах»

[17]

.

Семиотическая герменевтика основывается, как правило, на двух предпосылках: во-первых, она рассматривает текст как источник знания; во-вторых, она воспринимает себя как науку. Такое самопонимание герменевтики ведет к тому, что она оказывается полностью подчинена логике, а логика становится основным герменевтическим инструментом. Концентрация на логическом анализе знака объясняется тем, что семиотическая герменевтика исходит из допущения о том, что правильно организованная система знаков репрезентирует логическую форму текста. Поскольку же логическая форма текста в свою очередь отсылает непосредственно к фактам, то из этого следует, что грамматически и синтаксически правильно построенный текст должен представлять истинное знание. Так полагал, например, Лейбниц, который впервые в истории сформулировал идею «характеристики», т. е. идею искусственного логического языка. Манфред Франк называет лейбницевский вариант герменевтики «моделью, основанной на репрезентации»

В качестве более близкого по времени примера понимания текста как знаковой модели мира можно назвать «Логико-философский трактат» Людвига Витгенштейна. Так, параграф 4.01 этого труда констатирует: «Предложение — картина действительности. Предложение модель действительности, как мы ее мыслим». Параграф 4.121 гласит: «Предложение не может представить логическую форму, она в нем отражается. То, что отражается в языке, он не может представить. Что выражается в языке, мы не можем выразить посредством языка. Предложение показывает логическую форму действительности. Он ее выявляет.»

Отношение к тексту как к отражению мира характерно также для логического позитивизма, развившего идеи Витгенштейна. Например, Рудольф Карнап строит свою картину мира, основываясь на предложениях наблюдения, на так называемых «элементарных предложениях», отражающих, по его мнению, реальные факты.

Прежде, чем приступить к обсуждению заявленной в заголовке темы, обратим внимание на методологическую трудность, состоящую в том, что дать однозначное определение текста, понимаемого как язык, невозможно. В герменевтике вообще наблюдается дефицит определений, она предпочитает описание и примеры. Поэтому попытаемся раскрыть понятие «текст как язык» при помощи примеров.

Обратимся для этого сначала к работе Михаила Михайловича Бахтина «Слово в романе» (1934/1935). Центральным в ней является вопрос о том, что представляет собой роман как литературный жанр. Ответ Бахтина сводится к возведению обнаруженного им у Достоевского диалогического принципа построения романа в ранг категории, позволяющей выявить сущность романа как особого литературного феномена. С точки зрения развиваемой Бахтиным философии (а не теории) литературы диалог предстает не как стилистическая фигура и не как элемент композиции, а как каркас романа, как организующий принцип, делающий роман единым целым, отличающимся от прочих видов литературных произведений.

Истоки бахтинской идеи диалогического романа можно связать с изменением нарративного характера современного романа, когда изобразительность и солипсический авторский рассказ с его претензией на объективность уступают место субъективному потоку речи литературного персонажа как бы включенного в течение реальной жизни. Ориентация романного слова на речь вызывает эффект присутствия, эффект включенности текста в жизнь, а жизни в текст. Это и подметил Бахтин, новаторство которого состоит в том, что он предлагает понимать роман не как событие литературы, а как событие языка и жизни. Роман, согласно ему, есть «живое слово», слово, включенное в контекст социальной жизни как ответ на ее насущные проблемы. Роман — «это художественно организованное социальное разноречие, иногда разноязычие, и индивидуальная разноголосица»

[19]

.

Поскольку роман для Бахтина есть «своеобразный социальный диалог языков» (там же, С. 77), то понять его можно лишь со стороны языка, а значит, выйдя за границы литературы. Заметим, что язык для Бахтина полная противоположность тому, что под языком понимает лингвистика его времени. Язык для него — это не система и не лингвистический код, а, пользуясь современной терминологией, дискурс, включенный в социальную практику. Несущим элементом диалогического дискурса является не речевой акт, а выражаемая в слове мировоззренческая позиция. Язык диалогического романа, следовательно, можно понять, выйдя за пределы лингвистики. Если main streem ориентировался на Фердинанда де Соссюра, отличающего язык language) от речи (parole), на Луи Ельмслева, введшего понятия схемы и ее использования, и позже на Наума Хомского, различающего языковую компетентность и использование языка (competence and performance), то Бахтин вышел за рамки структурной семиотики. Его целью была разработка «металингвистики» как философской теории диалога, которая не только рассматривала бы функционирование живого слова в процессе социального взаимодействия людей, но и рассматривала бы литературоведческие и философские проблемы через призму анализа языка.

Если исходить из того, что язык в целом есть элемент жизни, то язык романа следует понимать не как систему предложений, а как систему высказываний. Различие между предложением как объектом лингвистики и высказыванием как объектом «металингвистики» Бахтин четко сформулировал в своих поздних работах. Он полагал, что предложение есть понятие семиотики, а «семиотика занята преимущественно передачей готового сообщения с помощью готового кода». В «живой же речи сообщение, строго говоря, впервые создается в процессе передачи и никакого кода, в сущности, нет»

Понимание текста как завершенной знаковой системы, как аналог la langue, свойственно литературоведческому и философскому структурализму

[23]

. В центре структуралистского анализа текста находятся механизмы конституирования текста как внутренне структурированной системы и механизмы функционирования системы текстов как литературы. За модель анализа литературоведческий структурализм берет лингвистический структурный анализ. Опыт русских структуралистов (Николай Трубецкой, Роман Якобсон), а также представителей пражской, женевской и датской школ учит, что систему, будь то фонетическая, лексическая или синтаксическая система, можно отделить от процесса и рассматривать ее асинхронно как совокупность взаимосвязанных элементов. Причем элементы выделяются на основании противопоставления одних частей данной системы другим ее частям, а не на основании внешнего взгляда на нее. Взаимосвязь различных элементов в пределах ограниченного ряда лежит в основании понятия «структура» в лингвистке.

Как и структурная лингвистика, структурная герменевтика нацелена на восстановление лежащей в основе произведения структуры. Речь здесь идет не о структуре, которая наглядно представлена в тексте, а о структуре, которая должна быть реконструирована в виде закономерной взаимосвязи элементов. Цель структурного герменевтического анализа состоит, таким образом, в выделении совокупности элементов структуры текста и в определении отношений между этими элементами. Он направлен на то, чтобы за поверхностью текста выявить определенные глубинные структуры и установить их влияние на его содержание.

Родоначальником структурной герменевтики считают Клода Леви-Стросса. В работе «Структурная антропология» он формулирует рабочую гипотезу, которой он руководствуется при анализе мифических текстов, следующим образом: «Подобно любой другой лингвистической единице, миф составлен из различных конститутивных единиц. Эти единицы предполагают наличие элементов, встречающихся в каждой языковой структуре, а именно фонем, морфем и семантем. Каждая их этих форм отличается от предыдущих более высокой степенью сложности. По этой причине мы хотим назвать элементы, которые мы по праву именуем мифами (и которые представляют собой наиболее сложные из всех единиц), “большими конститутивными единицами”»

Заметим, что текст как знаковая система, построенная по особым имманентным ей законам, был предметом анализа и для русского формализма первой половины двадцатого века (Виктор Шкловский) и для советской структурной семиотики семидесятых-восьмидесятых годов (Юрий Лотман). Такое понимание текста присуще также современному постструктурализму.

Особенность отношения к тексту в постструктурализме состоит в том, что текст толкуется широко — не только как знаковая запись, но и как семиотическая практика людей в целом. Приведем в качестве примера высказывание Ролана Барта: «Итак, что такое текст? Я не буду в качестве ответа приводить определение текста, поскольку это сразу же отбросило бы нас назад к сигнификату. Текст, в том современном смысле этого слова, который мы пытаемся ему придать, кардинально отличается от литературного произведения. Он является не эстетическим продуктом, а сигнификативной практикой; он не структура, а структурирование; не объект, а работа и игра; не закрытая совокупность знаков, смысл которых надо разгадать, а набор различных следов. Инстанция текста не значение, а сигнификант в семиотическом и психоаналитическом значении этого понятия; текст переходит границу литературного произведения; существует, например, текст жизни, в который я пытаюсь войти благодаря тому, что я пишу о Японии»