В 1897 г. проходила первая всероссийская перепись. В ней участвовали более 126 миллионов подданных Российской империи и, конечно же, сам император Николай II. Ему в переписном листе предстояло указать род своих занятий. Недолго думая, государь написал фразу, впоследствии вошедшую в учебники и монографии: «Хозяин земли русской». Императрица Александра Федоровна, в свою очередь, была названа «хозяйкой» России. Нет сомнений, что именно так царственная чета себя и воспринимала. Эта формула не была случайной.

Начиная со второй трети XIX в. многие отечественные мыслители славянофильского толка писали об уникальности политической системы России, не имевшей аналогов в Западной Европе. По их мнению, самодержавие – не западный абсолютизм, предполагавший всевластие бюрократии. Вместе с тем самодержавие – и не восточная тирания. В отличие от азиатских деспотов, власть русского самодержца была ограничена – его совестью и верой. Он должен был править, опираясь не на механическую силу, а на безусловную поддержку народа, который видел (или должен был видеть) в сильной царской власти залог своего благополучия. Славянофилам казалось, что русский царь в отличие от западноевропейского министра или депутата думал не о своих личных интересах или выгодах для своего окружения, его волновали чаяния народных масс, причем в особенности наиболее нуждавшихся его представителей. Это объяснялось тем, что государя никто не выбирал, он представлял не кого-то в отдельности, а всех вместе. Кроме того, у царя не было собственных, частных интересов: все они так или иначе были удовлетворены в момент его восшествия на престол. В сущности, он ни в чем не нуждался. Он обладал безграничной властью и несметными богатствами. Его единственная амбиция – работать во благо своего народа.

Конечно, у славянофилов были претензии к правящим верхам. Они полагали, что идеальная конструкция самодержавия была подвержена эрозии. Она все более походила на западноевропейский абсолютизм. Вина лежала, прежде всего, на Петре Великом, который сделал ставку на чиновничество, создал из него «средостение» между монархом и народом. Перед Россией стояла задача возвращения к подлинному самодержавию, к временам царя Алексея Михайловича. Для этого предлагались разные пути: например, возрождение земских соборов – живого воплощения единства царя и «земли» (то есть народа, общества).

В целом, славянофилы принадлежали к оппозиции: они критиковали сложившийся режим и призывали к политическим преобразованиям. Вполне естественно, что власти предержащие относились к ним скорее скептически, с подозрением. Однако созданная славянофилами утопия уникального русского царства захватила умы многих. В итоге именно из славянофильских «кубиков» складывалась мифология власти, в которую верили сами цари. И Александр III, и Николай II с большим почтением относились к русской старине, идеализировали ее, мечтали о возрождении утраченного «золотого века». И это были не только слова. Они воплощались в символы и образы. Монархи покровительствовали строительству в старорусском стиле. Зная об этом, зодчие все чаще подражали зданиям допетровской Руси. Иконописцы же копировали образцы XVI–XVII вв. Это была мода, навязываемая с высоты престола, в которой сказывалось страстное желание ухватиться за прошлое и случайно не ускользнуть в будущее. Согласно воспоминаниям протопресвитера Г. И. Шавельского, в императорском Федоровском соборе в Царском Селе некоторые иконы даже поражали своей уродливостью, так как были списаны с отнюдь не лучших средневековых оригиналов. «Для большего сходства со старинными некоторые иконы написаны на старых, прогнивших досках… Да и вся иконопись, всё убранство собора, не давшие места ни одному из произведений современных великих мастеров церковного искусства – Васнецова, Нестерова и др., – представляются каким-то диссонансом для нашего времени».

Императорская семья всячески, порой нарочито, подчеркивала свою религиозность. Только в спальне царскосельского Александровского дворца, где преимущественно проживала чета последнего русского царя, было 800 икон. Наконец, можно было попытаться хотя бы на время возродить XVII столетие. В 1903 г. Николай II организовал костюмированный бал в Зимнем дворце, обязав своих подданных одеться в наряды из времен Алексея Михайловича. Кому-то могло показаться, что на дворе действительно XVII век.

Александр III, как и его предки, венчался на царствование в Московском Кремле 15 мая 1883 г. Когда куранты пробили девять, императорская чета вышла на Красное крыльцо. Александр III и императрица Мария Федоровна трижды поклонились многотысячной толпе, собравшейся на Соборной площади. Раздалось оглушительное «ура». Процессия двинулась в сторону Успенского собора. Над императором и императрицей держали золотой балдахин. Сановники несли регалии царской власти: корону, скипетр, державу, государственное знамя, щит и меч. Рядом шли гренадеры в форме 1812 года. Раздался удар большого колокола с колокольни Ивана Великого. Его подхватили все московские храмы. Начался бесконечный перезвон. Хор в пятьсот человек пропел гимн «Боже, царя храни». У дверей храма Александра III встречали митрополиты и архиепископы. Началась долгая церковная служба. И наконец, один из митрополитов снял с красной подушки корону и передал ее императору, который в свою очередь надел ее себе на голову. А затем взял вторую корону и надел ее на голову коленопреклоненной супруге. После этого царь подошел к иконостасу, взял чашу из рук митрополита и принял причастие. Ведь, будучи главой церкви, император причащался сам. Вновь зазвонили колокола, раздался пушечный салют. Коронация закончилась. Начался праздник, который продолжался три дня. Он вместил в себя балы, банкеты, раздачу подарков народным массам. 26 мая, как раз в ходе коронационных торжеств, был освящен храм Христа Спасителя в Москве, сооруженный в честь победы России в войне 1812 г. Это положило конец многолетнему строительству, начатому еще в 1839 г.

В те дни в «высших сферах» очень волновались за жизнь царя. Казалось, из-за любого угла мог выскочить «нигилист» с бомбой. И не спасли бы расставленные по всему пути императорского кортежа солдаты или же 23 тыс. крестьян, добровольно взявшихся охранять Александра III. И все же отказываться от пышных церемоний российское самодержавие не имело права. Коронация напоминала всем об исторических корнях царской власти, о ее сакральном значении. Безграничная власть государя, защищавшего слабых и ограничившего произвол сильных, конечно же, миф. Но именно вокруг него строился весь политический режим.

Правда, опытные чиновники в самодержавие не верили. Они знали, кто готовит, кто принимает решения. Они знали, насколько ограничен арсенал средств, бывший в распоряжении у императора. Видный государственный деятель и проницательный мыслитель П. А. Валуев отметил в своем дневнике: «В обиходе административных дел государь самодержавен только по имени, что есть только вспышки, проблески самодержавия… что при усложнившемся механизме управления важнейшие государственные вопросы ускользают и должны по необходимости ускользать от непосредственного направления государя… Наше правление – министерская олигархия».

Для чиновников столь горячо отстаиваемая славянофилами концепция самодержавной власти – нереализуемый идеал, поддерживавший стабильность существующего строя. Он как раз строился на вере в державную волю монарха, способного вести государственный корабль. Если же такой воли нет, корабль оставался во власти стихии, какой бы квалифицированной его команда ни была. Для представителей высшей бюрократии едва ли были сомнения, что такая «державная воля» – скорее фикция и в условиях «бури» общегосударственный корабль неминуемо окажется под угрозой. Буквально в дни коронации эту мысль в своем дневнике выразил государственный секретарь А. А. Половцов: «Самодержавие, о котором так много толкуют, есть только внешняя форма, усиленное выражение того внутреннего содержания, которое отсутствует. В тихое, нормальное время дела плетутся, но не дай бог грозу, не знаешь, что произойдет». Впрочем, такой порядок вещей того же самого Половцова устраивал. В мае 1885 г. он объяснял императрице Марии Федоровне: «Государь должен вмешиваться во второстепенные вопросы повседневной жизни? Я думаю, что верховной власти следует в этом вопросе подражать божественному провидению, которое, установив совершенный порядок, не может вмешиваться в жизнь отдельных существ, не подрывая своего престижа». Иными словами, царь должен был минимизировать свое участие в государственной жизни, предоставив «свободу рук» квалифицированным бюрократам.

Император действовал в весьма узком коридоре возможностей. Тем не менее он был безусловным центром всей политической системы. Многое зависело лично от него, от его черт характера, особенностей мировосприятия. Однако едва ли было оправданным свести буквально все сюжеты политической истории России XIX в. к психологии царя. В том числе потому, что ее реконструкция – дело в целом безнадежное. Чаще всего историк ее понимает довольно шаблонно, ограничиваясь несколькими базовыми характеристиками личности императора. Исследователь с легкостью «решает» ту задачу, которая и современника подчас ставила в тупик. В марте 1888 г. Половцов обратился за консультацией к обер-прокурору Св. Синода К. П. Победоносцеву, человеку умному, наблюдательному и в высшей степени хорошо знавшему Александра III: «Ты 25 лет прогуливаешься в этих высочайших мозгах [императора], скажи, как достигнуть благоприятного впечатления?» Победоносцев на это ответил: «В высочайших мозгах всегда есть новые, вновь открывающиеся закоулки». Еще в большей степени это замечание относилось к Николаю II, которого в ближайшем окружении оценивали как «сфинкса», как «загадку». Поведение императора нередко вызывало недоумение лиц, порой тесно с ним общавшихся.