Как бы разнообразны ни были те определения, посредством которых социологи характеризуют сущность социального или надорганического явления, — все они имеют нечто общее, а именно, что социальное явление — объект социологии — есть прежде всего взаимодействие тех или иных центров или взаимодействие, обладающее специфическими признаками. Принцип взаимодействия лежит в основе всех этих определений, все они в этом пункте согласны, и различия наступают уже в дальнейшем — в определении характера и форм этого взаимодействия. Подтвердим сказанное примерами.

«Постоянство отношений», на которое указывает Спенсер как на характерный признак общества или надорганического явления, очевидно, есть лишь иной термин, обозначающий тот же принцип взаимодействия

[28]

.

«В „общественности“, в социальном явлении мы видим не что иное, — говорит Е. В. Де-Роберти, — как длительное, непрерывное, многостороннее и необходимое взаимодействие, устанавливающееся во всякой постоянной, а не случайной агрегации живых существ»

[29]

.

Социальное явление или общество «существует там, — говорит Г. Зиммель, — где несколько индивидов состоят во взаимодействии»

[30]

.

Если бы кто-нибудь предпринял анализ взаимного поведения членов какой-нибудь социальной группы,

совершенно игнорируя психические процессы, происходящие в психике каждого члена при том или ином поступке,

и описывая только

внешние

формы актов поведения, то вся

социальная жизнь,

или все то, что делает социальное явление категорией,

ускользнуло бы целиком из-под анализа такого исследователя.

Общество превратилось бы в этом случае в простую сумму взаимодействующих «масс», люди стали простой совокупностью атомов и молекул или простыми «центрами сил», а их акты, поведение и поступки перестали бы быть «актами» и превратились бы в простые «движения» этих масс. Ассоциация превратилась бы в простое «сложение сил», борьба — «в вычитание сил», убийство — в ряд движений «центра сил А» по отношению к «центру сил В»; акт убийства преступником жертвы качественно ничем не отличался бы в этом случае от операции хирурга и убийства солдатом врага на поле битвы, так как акты всех этих лиц с внешней стороны довольно близки и сходны. Для подобного исследователя не существовало бы ни актов борьбы, ни актов спасения, ни слов молитвы, ни слов ругани, ни поступков злых, ни поступков добрых — а все эти явления превратились бы в простую сумму тех или иных движений ряда «центров сил», их взаимных перемещений, в ряд звуковых комплексов определенной высоты и тона, с определенным числом колебаний и т. д. Одним словом, подобный исследователь, подошедший к анализу социального явления с чисто физическими и химическими методами и принципами, не увидел бы в социальном явлении ничего, кроме обычных физических и химических тел и их реакций. Как бы ни были прекрасны его микроскопы, телескопы и спектроскопы — он не найдет в актах людей и в них самих никакого элемента «добра» или «зла», «убийства» или «ненависти»; точно так же и в звуках, производимых людьми, он не услышит ни тона «проклятия», ни тона «благословения», ни тона молитвы, ни тона «приказа»; его аппараты не покажут ему ничего подобного.

Всякая грань между человеком и его поступками, с одной стороны, и между физическими и химическими телами и их формами взаимодействия — с другой, в этом случае исчезает

Из сказанного понятно, что подобное изучение не есть изучение социального общения людей, а изучение людей как

Отсюда видно, что наш исследователь, изучая социальное явление по вышеуказанному рецепту, не только не дал бы анализа тех или иных социальных фактов, но даже не коснулся бы их, оставив социальное явление в стороне целиком.

Установив в предыдущем прелиминарные определения каждой из основных категорий поведения, теперь рассмотрим каждую из них более детальным образом. Начнем с изучения преступлений и наказаний и попытаемся дать понятие каждого члена этой пары.

Как известно, преступления и наказания изучаются наукой уголовного права. По их поводу написаны сотни тысяч томов и имеется множество определений. Но, несмотря на это богатство определений, приходится сознаться, что общепризнанного понятия преступления, а соответственно и наказания, до сих пор еще нет. Главный грех значительного числа определений заключается в том, что вместо анализа действительных причинных взаимоотношений, существующих в живой действительности, догматика уголовного права весьма усиленно занималась и занимается анализом перечисленных в кодексе «преступных деяний», игнорируя аналогичные явления, данные вне кодекса. Отсюда же происходит и второй грех ее, а именно: смешение теоретической точки зрения с практической, сущего с должным. Приспосабливая свои определения к действующим уложениям, преследующим чисто практические задачи, догматика уголовного права не могла не впасть в этот грех смешения «сущего» и бывшего с «должным». Благодаря этому обстоятельству немудрено, что в ней были и до сих пор еще существуют тысячи «антиномий», которые едва ли бы появились при резком разграничении этих принципиально различных точек зрения.

I. Традиционный прием построения понятий преступного деяния и наказания таков. Говорится обычно, что «преступное деяние есть деяние, нарушающее нормы правопорядка». В этой части определения, пожалуй, все теоретики уголовного права согласятся между собой, ибо так определяют преступление все современные кодексы.

Допустим и мы пока, что эта власть верна и приемлема, и пойдем дальше. Мы сформулировали только начало определения, а не все определение. Ведь те же кодексы различают, коротко говоря, неправду уголовно наказуемую и неправду не наказуемую, иначе говоря, правонарушения уголовные, гражданские, а некоторые отсюда выделяют еще и полицейские правонарушения.

Простейшее определение

наказания

будет гласить:

наказание есть акт, или совокупность актов, вызванных преступлением и представляющих реакцию на акты, квалифицируемые как акты преступные.

В pendant к этому определение

награды

будет гласить:

награда есть акт или совокупность актов, вызванных подвигом и представляющих реакцию на акты, квалифицируемые как акты услужные [77] .

Что всякое наказание и всякая награда представляют какой-нибудь

акт

(физический или психический, безразлично) — это само собой очевидно. Но не менее очевидно, что не всякий акт может быть карательным или наградным актом, а только акт, обладающий специфическим признаком.

Каков же тот

логический момент, который простой акт делает карой или наградой!

Таким логическим моментом является именно то обстоятельство, что кто-нибудь совершает этот акт

как реакцию на поступки,

кажущиеся ему преступными или «услужными». Именно в том, что определенный акт индивида

вызван

преступлением или подвигом, именно в этом обстоятельстве лежит логическое условие бытия кар и наград

[78]

Все другие указывавшиеся признаки кар и наград не могут быть отнесены к числу конституирующих признаков

[79]

. Например, общераспространенное утверждение, что всякая кара состоит в наложении на преступника

страданий

и лишений, а

награда

— в наложении известной суммы

удовольствий, наслаждений и выгод,

само по себе неприемлемо. Неприемлемо потому, что не все страдательные акты — акты карательные и не все акты, доставляющие удовольствие, акты наградные. Можно причинить человеку страдание, но оно может и не быть карой. Например, причинить «страдание любя», ради пользы любимого человека; врач часто при операциях причиняет страдание, но едва ли кто будет его акты называть карой; точно так же взимание податей с бедных часто причиняет им страдание, но едва ли эти акты они осознают как акты карательные; исполнение ряда «прав» часто неразрывно связано со страданием для «обязанного», но он не квалифицирует акты правомочной стороны как акты карательные. Наконец, кто-нибудь может случайно, по неведению толкнуть, ранить и искалечить другого, то есть причинить ряд лишений и страданий, но едва ли кто-нибудь назовет акты первого карой. То же, mutatis mutandis

Но страдание, лишение и вообще зло, с одной стороны, и удовольствие, наслаждение и благо — с другой, не являясь условиями, конституирующими наказание и награду, все же весьма тесно связаны с ними в том смысле, что карательный акт почти всегда есть акт, причиняющий преступнику страдание и лишение (зло), а наградной — удовольствие, выгоду и благо.

В уголовном праве уже издавна существует ряд теорий, которые указывали на то, что наказания способны в значительной степени влиять на поведение индивида, заставляя его воздерживаться под страхом наказания от ряда поступков, запрещенных законом, или исполнять ряд поступков, требуемых тем же законом. В последнее время к подобному влиянию кар на поведение человека стали относиться некоторые исследователи скептически.

Мы не разделяем этого скептицизма и думаем, что как кары, так и награды влияли и влияют на поведение человека. Мало того, мы имеем смелость утверждать, что, если бы не было этих рычагов, поведение как целых народов, так и отдельных личностей было бы существенно иным.

Утверждая это, мы прежде всего исходим из того положения, что целевые и утилитарные соображения человека способны так или иначе влиять на поведение индивида. Выражаясь еще яснее, мы можем сказать, что

на поведение человека влияют представления тех выгод им невыгод

(каковы бы они конкретно ни были),

которые он связывает с теми или иными поступками в качестве последствий этих поступков.

Если какой-нибудь поступок кажется данному человеку влекущим за собой ряд желательных для него последствий (наслаждение, счастье, пользу, выгоду и т. д.), то это соображение о желательных для него последствиях соответствующим образом влияет на психику человека и заставляет его совершить поступок, который без этого воздействия не совершился бы. Выражаясь образно, здесь представления тех благ, которые вытекают из его поступка, являются особым рычагом, который давит соответственным образом на поведение человека и заставляет его совершить тот или иной акт.

Точно таким же рычагом являются и представления о ряде

нежелательных

для данного человека последствий, вытекающих из того или иного его поступка. Эти нежелательные последствия (страдание, вред, невыгода и т. д.), которые обрушатся на него, если только он совершит тот или иной акт, заставляют его воздерживаться от данного акта, который без давления этого второго рычага неминуемо совершился бы.

Физические науки изучают

неорганические

явления; биология исследует

органический

мир, общественные науки рассматривают

надорганические

явления. Как наличие жизни характеризует живые структуры и процессы, так и наличие сознания или мышления в своей развитой форме отличает надорганические явления от органических. Так же как лишь небольшая часть физического мира (растения и животные) обнаруживает феномен жизни, так и небольшая часть живого мира проявляет сознание в развитой форме — в науке, философии, религии и этике, искусстве, технических изобретениях и социальных институтах. Надорганические явления в таком развитом виде обнаруживаются только в человеке и в цивилизации. Другие виды живого мира проявляют лишь рудиментарные формы надорганики. Социология и смежные общественные науки имеют дело с человеком и созданным им миром.

Социальные и гуманитарные науки не занимаются анализом химического состава человеческих тел или церковных зданий, самолетов или любой другой части созданного человеком мира, ибо это — задача органической и неорганической химии. Точно так же они не изучают физические свойства человеческого мира, это — забота физики. Анатомия и физиология человека принадлежат к области биологии. Обществоведы, конечно, должны знать выводы физических и биологических наук, касающиеся человека, но эти выводы не являются существенной частью социологии и других общественных наук. Они представляют собой «досоциологию» или «досоциальную науку». Задачи социологии и общественных наук в целом начинаются там, где заканчивается изучение человека физикой и биологией

[131]

.

Позже мы увидим, что физико-химические и биологические свойства человека действительно относятся к области социальных наук, но только постольку, поскольку они непосредственно связаны с надорганикой либо в качестве ее инструментов и средств выражения, либо в качестве факторов, которые обусловливают надорганику или обусловливаются ею.

Хотя слово «социология», введенное Огюстом Контом, имеет сравнительно недавнее происхождение, несистематизированные наблюдения и обобщения социологического характера являются столь же древними, сколь и другие общественные науки. Они содержатся в значительном числе древних манускриптов. Человеческое знание в далеком прошлом было еще не разделено по отраслям и отдельным научным дисциплинам, которые для нас сейчас привычны. Большинство шедевров прошлого содержали в синкретической форме элементы того, что было позднее названо религией, поэзией, философией, естествознанием и социальными науками. Частью эти труды являются совершенно социологическими по своему характеру. Многие фрагменты

конфуцианских текстов

— теории пяти социальных отношений (почтительность к старшим, благотворительность и взаимность как квинтэссенция социальности, ритуал, церемонии, поэзия и музыка как средства социального контроля) — являются не политическими, не философскими по своему характеру, но определенно социологическими. То же самое верно и в отношении ряда текстов даоизма, трудов других китайских социальных философов. Таким же образом многие трактаты древнеиндийских мыслителей, в особенности «Законы Ману», «Бригаспати», «Нарада» и «Установления Вишну», являются крупными социологическими исследованиями, выделяющими повторяющиеся характеристики и отношения, общие для всех или для специфических классов социокультурных явлений

[159]

.

С еще большей уверенностью можно говорить о социологическом крене в трудах греческих, римских и средневековых ученых. Даже мыслители досократовского времени в Древней Греции, такие, как Солон, Парменид, Гераклит, Пиндар и Протагор, предложили много социологических обобщений. «История Пелопоннесской войны» Фукидида содержит разделы, представляющие специальную социологию революции, войны и политических режимов, не говоря уже о его дедукциях по поводу отношений между различными классами социокультурных явлений. «Государство» Платона, его «Законы» и некоторые диалоги, такие, например, как «Политик», так же как «Политика» Аристотеля и в меньшей степени «Никомахова Этика», являются крупными произведениями по общей и специальной социологии, что подтверждается их анализом дружбы как особого типа социальности, дифференциации и стратификации. Дальнейшее доказательство социологического содержания этих произведений можно найти в их общих теориях революции, исследовании циклов в эволюции политических режимов, корреляций между типами личности, культуры и политическими укладами и т. д. В «Истории» Полибия содержится социологический анализ. Работы Страбона, Варрона, Цицерона, Лукреция, Колумеллы, Птолемея, многих менее известных авторов, таких, как историки Дикеарх, Флор и Диодор Сицилийский, риториков Цензорина, Цельза, Секста Эмпирика, поэта от науки Марка Манилия и других авторов, столь же плодотворны в социологическом отношении. Особенно велик был вклад выдающихся римских юристов в структурную социологию, а также в то, что сейчас называется «институциональной» и «формальной» социологией. В своих работах, позже объединенных в юстиниановском своде законов, они дали непревзойденный анализ и определение всех основных социальных институтов и основных форм социальных отношений: брака, семьи, государства, собственности и владений и т. д.

Однако до XIV века социология едва ли представляла собой систематическую дисциплину. Такой вид она приобрела с написанием в XIV веке «Исторических пролегомен» (1377) великим арабским мыслителем и государственным деятелем Ибн Халдуном (1332–1406). В этом обширном труде Ибн Халдун всесторонне рассмотрел почти все основные проблемы современной общей и специальной социологии в условиях кочевых и цивилизованных обществ. Большие куски этой работы кажутся вполне современными и в настоящее время. Вместе с Платоном, Аристотелем, Вико и Контом Ибн Халдун бесспорно является одним из отцов — основателей социологии (также, как, впрочем, и научной истории). К несчастью, работа Ибн Халдуна оставалась неизвестной западным ученым вплоть до начала XIX века.

Изучение структурного аспекта социокультурных явлений начинается с анализа родовых свойств, общих для всех социокультурных явлений — прошлых, настоящих и будущих.

Под родовым социокультурным явлением не имеется в виду «простейшее образование». Имитируя плохо понимаемые естественные науки, социологи все еще ищут «простейшее образование» в социальных явлениях, аналогичное атому в физике или клетке в биологии. Некоторые ученые, такие, как сторонники органической, механистической и психологической школ в социологии, находят это «образование» в индивиде. Другие, такие, как Ф. Гиддингс, определяют его как «соций» или «дружбу». Третьи, как Ф. Морено и Ф. Знанецкий, трактуют как его «роль», которую принимает на себя индивид. Многие идентифицируют его с «социальным отношением». Большая группа социологов, понимая, что изолированный индивид не может представлять собой социальное явление, ищет «простейшее образование» в «наиболее элементарном обществе», имея в виду семью, как в случае Ф. Ле-Плея и его школы, или в «самом примитивном обществе», недифференцированном и плохо интегрированном, как в случае Г. Спенсера и Э. Дюркгейма

[170]

.

Когнитивная потребность в поиске простейших социальных образований основывается на недоразумении. 1) Физика и общая биология начинают изучение структурных свойств объекта с атома и клетки, соответственно выступающих в качестве родовых элементов в физических и биологических структурах, вовсе не потому, что они являются простейшими образованиями. Эти дисциплины исследуют структурные свойства объектов не с того или иного определенного атома или клетки, а с атома и клетки в их родовой форме. 2) Индивид или даже миллион изолированных индивидов не составляют социального явления, не говоря уж о его простейшем образовании. Индивид представляет собой лишь физический, биологический или психологический феномен, поэтому он может стать объектом исследования для физика, биолога, психолога, но не социолога. Так же простейшим образованием не может быть «роль» индивида. Вне драмы не может быть роли; ведь роль возможна лишь в контексте всех ролей. Что бы ни делал изолированный индивид, никакое из его действий не представляет собой ни социального явления, ни его простейшего образования. Роль может стать социальной лишь при наличии социальной матрицы. Только в этих условиях роль может стать элементом социального явления, так же как хромосома является составной частью клетки или электрон — составной частью атома; но ни роль, ни хромосома, ни электрон не являются простейшими образованиями в социальной, биологической или физической структурах. С другой стороны, индивид, взятый как

Так же и семья не является простейшим или родовым социальным явлением: количественно семья суть не самая маленькая социальная единица, а качественно структура семьи является весьма сложной. Кроме того, семья имеет много специфических характеристик, которые нельзя найти в других социальных группах. По этой причине семья не может быть простейшей формой родовой модели социальных структур. То же самое относится и к примитивным обществам, постулированным Г. Спенсером и Э. Дюркгеймом «простым обществам», и «институту» Малиновского. Это отнюдь не самые маленькие и не самые простые единицы социальных структур. Внутренняя организация примитивного клана или племени является весьма сложной; они гораздо более запутанные, чем, например, структура большинства современных, «ассоциативных» организаций, таких, как литературные, научные и другие специализированные группы. Так же и примитивные верования, мифология, литература, музыка и т. д. часто являются гораздо более сложными, чем у непримитивных народов. Короче, так называемые примитивные общества и культуры нельзя рассматривать как простейшие единицы, как социальные атомы или клетки или как родовые социальные явления. Еще сложнее рассматривать как такую единицу «институт» Малиновского, ибо институт как организованная группа не является ни родовой, ни простейшей социальной единицей, но есть специальная форма родовых социальных явлений, часто очень сложная по своей структуре. Наконец, общая социология — это не теория о простейших социальных явлениях, а теория о родовых свойствах, отношениях и закономерностях социокультурных явлений