За тринадцать лет, что прошли с тех пор, я не раз представляла себе ручей, где ребенком купался Кей-Кей. Эту холодную синеву воды, в которую он, тогда еще семилетний мальчик, входил в одних трусах. Кей-Кей вверял тело бегущему потоку и спокойно лежал, глядя в небо. Уносимый рекой Кей-Кей. Юное тело, которое он никогда не вытирал насухо, усеянное капельками воды. Кей-Кей смотрел на облака над собой, и при каждом его вдохе небольшие волны теплой от жаркого летнего солнца речной воды, потревоженной его движениями, неторопливо набегали на мальчишескую грудь, к которой через многие годы я буду с упоением прижиматься. В моих мечтах Кей-Кей, подобно водомерке, опавшему ивовому листу или бумажному кораблику, бесконечно уплывал вдаль по реке, огибая прибрежную линию, тенью ложившуюся на его тело.

Пока я сидела в международном аэропорту Лос-Анджелеса и ждала объявления о начале посадки в самолет, который летел в страну, где родился Кей-Кей, этот образ снова всплыл у меня перед глазами. Как всегда, все было залито умопомрачительно ярким солнечным светом. И, как всегда, вокруг была полная тишина. Каждый раз, когда я смотрела на широко улыбающегося Кей-Кея, я осознавала, что я женщина. Среди множества известных мне моих собственных лиц самое красивое отражалось в глазах улыбающегося Кей-Кея. В каждом глазу по одному отражению — итого два лица. И сколько бы теперь ни смотреть на меня, того моего лица уже не разглядеть. Но я довольна. Оно и понятно, что самого красивого моего лица больше нет. Мне уже далеко за пятьдесят, и лицо понемногу осунулось. Слышно, как появляются новые и новые морщинки. Клетки, из которых я состою теперь, уже не знают, что такое любовь. Те из них, которые любили Кей-Кея, исчезли из моего организма. А я давно научилась не закрывать глаза, когда думаю об этом, — боюсь, что скатится неосторожная слеза.

Где теперь мокрое тело семилетнего Кей-Кея? И куда делись клетки моего организма, льнувшие к нему, когда мы любили друг друга? Перелетая самый широкий океан, я читала книгу «Одновременность» и нашла там строки, которые могут служить ответом на мои вопросы. Речь шла об одной из тайн астрофизики, которую долго пытались разгадать: «Учитывая скорость движения звезд, ученые высчитали массу Вселенной, но, сложив вместе все массы существующих небесных тел, они выяснили, что суммарная масса звезд, оказывается, меньше десяти процентов массы Вселенной. Что же составляет оставшиеся девяносто с лишним процентов?» Ученые называют это темной материей. Темную материю никак нельзя зарегистрировать, поэтому подтвердить ее существование невозможно. Девяносто процентов нашей Вселенной составляет материя, которая для нас даже толком не существует. Погрузившись в чтение, я пропустила объявление, что в салоне будет выключен свет. Освещение в самолете погасло. Снаружи все еще было светло, но пассажирам пришло время спать.

Вот что я хочу сказать. Если девяносто процентов Вселенной составляет вещество, которое мы никак не воспринимаем, то, может, и нет никакого особого места, куда делось юное тело Кей-Кея и любившие его клетки моего организма. То же самое и с моим самым красивым лицом. Все они существуют, просто вы не можете их увидеть.

Лето. Приехав на море, она начала взрослеть, и это уже было не изменить. Она решила: все из-за того, что она давно не нежилась на солнце. В самом деле, что такое особенное происходит в восемнадцать? Но она, например, перестала мечтать. Интересно, как чувствуют себя ее сверстницы? Наверняка кто-то еще перестал мечтать в восемнадцать. Ее кожа казалась темной, как капельки дождя, стекавшие по окну отеля. Опускалась густая южная ночь, под ее натиском шторм, заглушавший собой все звуки, наконец-то стих. Заперев за собой дверь номера, она скинула всю одежду, оставшись в одной розовой бейсболке, и прошла в ванну. В зеркале отражалась молодая стройная девушка. Счастье быть худенькой в этом возрасте. По крайней мере, так говорила ее мать. Девчушка сделала прохладней воду, набиравшуюся в ванну, и вернулась в комнату. Голая, она стояла и смотрела в окно, за которым лежал таинственный мир тишины. Она зашла обратно в ванную. На запотевшем зеркале виднелись следы стекавших капель. Стоило ей начать протирать зеркало, как кто-то постучал в дверь номера. Этого она никак не ожидала и замерла в нерешительности. Едва девушка осмелилась снова пошевелить пальцами, как человек за дверью кратко и быстро позвал ее по имени. Так произносят только то, что хотят сохранить в тайне. Это был Хён. Она улыбнулась. Может статься, он будет стучать в дверь ее номера каждую ночь этих каникул. Она развернула кепку козырьком назад и посмотрела в глазок. Хён огляделся по сторонам и левой рукой нажал на звонок. Девушка вернулась в ванную комнату, где вода уже лилась через край. Не перекрывая кран, она забралась в ванну. Звонок раздался еще несколько раз. Девушка полностью погрузилась в воду. На ее улыбке замерли пузырьки воздуха, а бейсболка моментально промокла насквозь и стала почти красной. Ночью жара спала.

Когда она открыла глаза следующим утром, перед ней, заставляя забыть о ночной тишине, простирался новый — зеленый, синий, желтый — разноцветный мир. Изумрудное море, успокоившееся после шторма. Яркий солнечный свет. Прозрачный воздух, настолько чистый, что видно далеко вокруг. Выстроившиеся в ряд пальмы с листьями, блестящими высоко вверху. Накануне родители взяли машину напрокат и по горной дороге доехали до этого самого места. Дождь лил как из ведра, и щетки на лобовом стекле не справлялись с потоком воды. Это был долгожданный отпуск, но тогда, в машине, все сидели с постными лицами. Она же постоянно ловила себя на мысли, что ехать в катафалке на похороны было бы и то лучшим путешествием. Однако наутро все наслаждались прекрасной погодой, напрочь позабыв о вчерашнем ненастье. Еще не было и десяти, но солнце уже вовсю припекало. Море. Она стояла и, щурясь, смотрела на синее море, когда к ней подошла мать и, будто бы сжалившись, сказала:

— Теперь ты можешь забыть о том, что тебе надо поступать в университет. Но только на то время, пока мы здесь.

Девушка прекрасно знала, что с самого начала все это путешествие задумывалось лишь для того, чтобы не позволить ей слишком расслабиться и следить, чтобы она училась перед экзаменами. Она подумала, что предпочла бы этому солнечному дню какое-нибудь ненастье, чтобы можно было запереться в комнате и спать.

Завтракали в ресторане на втором этаже отеля. Две женщины — ее мать и мать Хёна — без умолку болтали. Они были хорошими подругами и даже спланировали этот совместный отдых будто бы для того, чтобы их дети, готовившиеся к поступлению, могли немного отдохнуть. Однако те двое, которых это касалось непосредственно, сидели с отсутствующим видом и ковырялись в тарелках, полных неаппетитной еды из буфета. Не только их матери радовались разгулявшейся погоде. Отцы, давно не выбиравшиеся на семейный отдых, с первыми лучами солнца ушли играть в гольф и до сих пор оставались на поле, забыв про завтрак.