Чикатило гусиным шагом неумолимо приближался к нам, стоящим на институтском крыльце с дымящимися сигаретами и глупым студенческим пафосом. В зубах он сжимал тюльпан, выдранный с корнем. Я знал, что он вырвал его из клумбы в Александровском саду — он добывал их только там. Я также знал, что презент предназначался Оленьке. Если бы она высаживала у себя во дворе все выдранные с корнем цветы, которыми одарил её Чикатило, её соседям по подъезду было бы негде ставить машины.

Скорее всего, Чикатило сорвал его рукой и шёл по-человечески, на двух разогнутых ногах, пока не увидел нас. А может, он выдернул его прямо так, зубами, и всю дорогу корячился на корточках. Да он мог вообще сегодня с самого утра ходить гусиным шагом, даже в метро — я не знаю. С него станется, он не дурак помаяться хернёй.

К Чикатилиным выходкам все привыкли, поэтому никто не обращал на него особого внимания. Если бы кто-нибудь сказал мне, что этому человеку двадцать три года и что когда-то он был сержантом-десантником, я бы засмеялся, причём презрительно. Засмеялся бы, если бы сам этого не знал. Но так уж получилось, что Чик был и моим сержантом какое-то время назад в Дебильнике, куда он пошёл после армии, чтобы стать офицером.

В Дебильнике я его ненавидел (я ненавидел вообще всех сержантов и выше), пока случайно не застал его за забором — в самоволке и в гражданской одежде. На нем висел (именно висел — безжизненно и не в тему, как на манекене) ярко-розовый пуховик, которому позавидовала бы даже кукла Барби, а на голове красовались чёрный берет и очки с обыкновенными стёклами вместо линз — просто так, для имиджа. Картину дополняли огромные десантные говнодавы и джинсы stone-washed зелёночного цвета. В тот момент я сразу же изменил отношение к Чикатиле, хотя сам ни за какие деньги не стал бы носить пуховик такой педерастической расцветки.

В Чикатилиной комнате было полутемно и по-восточному уютно. Может быть, так казалось из-за недавно вошедших в моду китайских благовоний, с помощью которых Чикатило шифровал от матери перманентный запах дури. Он тогда активно пытался легализовать марихуану в пределах отдельно взятой квартиры, но домашние ещё не были к этому готовы. Поэтому в ход шли все эти китайские палочки. Плюс какой-то небольшой настольный вентилятор с пожелтевшими лопастями. Мы украли его в одном постсоветском учреждении, когда пришли туда устраиваться на работу. Толку от него было немного, как от всего пожелтевшего и допотопного, поэтому он чаще использовался в качестве подвижной декорации — так, чтобы что-нибудь крутилось в кадре.

— Я думаю, что «Stoogies» всё-таки были более драйвовыми, — разглагольствовал Чикатило, пялясь на экран видака с кривляющимся Игги Попом. — Хотя в принципе этот дядька и сейчас неплох. У него всё нормально, у него в его годы даже нет сала на животе, а это характеризует человека положительно.

— Это из-за наркотиков, — предположил музыкант Алёша. — В особенности из-за кокса. Большие дозы кокса сжигают жир и вообще вялят человека. Возьми тех же «Rolling Stones».

Кокаиновая диета была Алёшиным слабым местом, больной темой. Он говорил об этом постоянно, к месту и не к месту. Он был немного пухлым и ненавидел спорт, поэтому мечтал похудеть именно так. Хотя, если рассматривать кокаин как символ, то к этому стремятся все музыканты. Даже те, которые живут в Москве, где кокса меньше, чем где-либо. Они в большинстве своём — лузеры, но это ничего не меняет. Они спят и видят себя в этой роли — Аль Пачино, вгрызающийся мордой в горку белого порошка, наваленную на столе. The world is yours. Почти все, кто занимается музыкой, мечтают присвоить мир. Это полная лажа, но они всё равно мечтают. Это не вредно, поэтому окружающие обычно не возражают.