На зону «Имени Второго Съезда Монгольской Компартии» пришел праздник. К отбою бараки украсились елочными гирляндами. На «колючке» появились красные транспаранты с многозначительными надписями: «Да здравствует..!», «Ура..!» и «Привет участникам..!». Зэки щеголяли в ватниках, вывернутых наизнанку. У некоторых на шее были вызывающе повязаны относительно белоснежные носовые платки.

Праздник еще не начался, а леденящее кровь предчувствие уже витало в воздухе. Атмосфера наступившей весны и всеобщего веселья пролезла даже в кабинет начальника лагеря. Кум напрягся. Он зябко передернул плечами и на всякий случай надрался до бессознательного состояния. В нарушение всех правил. На сорок минут раньше установленного самим себе срока. Последний стакан он принял стоя. Вместо закуски подполковник внут ренних войск приложился к настенному портрету Л. И. Брежнева. Взасос. Подозрительно эротично двигая языком. После чего упал в забытьи, чутко похрапывая…

Задорный вой вечернего гудка прозвучал как обычно — ровно в десять. Моченого он застал у персональной параши. Татуированные веки авторитета, сомкнутые в напряжении, чуть дрогнули. Зажурчала тонкая желтая струйка, перекрывая сигнал отбоя. Пахан мочился символически. Отрицая распорядок и советскую власть. Так полагалось настоящему вору в законе.

Закончив мочеиспускание протеста, Моченый открыл глаза. Он задумчиво поднял руку и посмотрел на отполированный до зеркального блеска ноготь среднего пальца. Этим страшным воровским оружием можно было запросто зарезать человека. Вообще-то такие веши полагалось делать бритвой. Но ее, по дурацкой традиции, следовало выплевывать изо рта. При этом вероятность порезать собственный язык была стопроцентной. Такого экстремизма Моченый не признавал. Он и орехи-то членом колол с большой неохотой. Чисто по понятиям. Все же авторитет, а не диссидент очкастый.

Вор в законе резко выдохнул, со свистом пропуская воздух сквозь дырку в золотой фиксе. Ноготь с легким хрустом вошел в деревянную стену барака. Над парашей появилась еще одна зарубка. Последняя. Семисотая. Пора было соскакивать. Весь блатной мир знал эту фишку Моченого. Дольше семисот дней он не парился ни в одной зоне. Щепка откололась от стены, застряв под ногтем.

Полночь — время колдовское. На стыке прошлого и будущего происходят самые загадочные события Вселенной. Рождаются и исчезают мифы. Сбываются роковые пророчества. Таинственно кончается водка. Новый день похотливо готовился покрыть тундру, разомлевшую от первого весеннего тепла. Вместе с ним с востока к племени Белого Оленя подползал похудевший кабздец. Его звали Степан Степанович Потрошилов.

Он шел навстречу судьбе целую вечность, полную холода и хронического похмелья. Вместе с ним, помогая забыть о бренных потребностях организма, по тундре плелись мысли о древнегреческой культуре как гарантии позитивного преображения мира.

Размышляя о мифологии, Потрошилов упал, споткнувшись о развалившиеся нарты у крайнего чума. В этот момент стрелки единственных в поселке часов сошлись на двенадцати. Новый день настал. Со вершенно случайно в календаре он оказался пятницей, первым апреля.

Потрошилов уютно свернулся в клубок и закрыл глаза, впадая в последние грезы. Перед его прощальным мысленным взором проплыла бывшая жена с томиком Конан Дойля в руках, сынишка, похожий на папу, как две стопки коньяка, бюст супруги третьего секретаря обкома. И, конечно, реки портвейна, ручьи вермута и гейзеры пива посреди бескрайнего моря водки.