До начала 90-х годов в столице Чечено-Ингушетии на одной из тихих, примыкающих к Дому политического просвещения улочек (названия которых я не могу, к сожалению, сегодня вспомнить) стоял памятник Алексею Петровичу Ермолову. Говорили, что он был сооружен именно на том месте, где при закладке крепости Грозная в XIX веке находилась его землянка. Не знаю, насколько это достоверно, но памятник прославленному русскому генералу местные чеченцы старались особенно не показывать гостям города. Бронзовый бюст Ермолова, как считалось, напоминал самые трагические годы покорения Кавказа. Больше того, он рассматривался как символ драматической судьбы горских народов, их колонизации.

Такая оценка личности прославленного полководца на обывательском уровне, очевидно, во многом была связана с пробелами самой истории. В школьных и вузовских учебниках Кавказской войне отводилось не более одного-двух абзацев, а между тем она длилась 47 лет… Молодежь в основном черпала знания о ней из обрывочных сведений художественной литературы, а наиболее любознательные — из монографий, исследований местных ученых, тенденциозно использовавших в своих работах отдельные документы того периода, достаточно вольно их трактуя. Словом, Ермолов представлялся как беспощадный колонизатор, «придерживавшийся реакционных взглядов», как генерал, «с варварской жестокостью» истреблявший целые народы во имя завоевания Кавказа. Соответственно, памятник был «бельмом в глазу» для чеченцев. При советской власти его с завидной периодичностью взрывали по ночам и так же по ночам восстанавливали, благо бюст был отлит на местном заводе «Красный молот» не в одном экземпляре.

В 1991 году командир Окружного учебного центра, бывшей учебной дивизии, генерал-майор Соколов предложил Д. Завгаеву, возглавлявшему тогда руководство республики, демонтировать памятник и перенести его на территорию одной из воинских частей. Доку Гапурович отказался. Правильным ли было такое решение, носившее в то время явно политический оттенок, судить не берусь. Но в любом случае сейчас можно сказать с полной уверенностью: перенос памятника не спас бы его от уничтожения. В сознании вайнахов

Не надо забывать, что А. П. Ермолов был прежде всего человеком военным, и его трагедия заключалась в том, что волею императора генералу необходимо было привести к покорности народы, признававшие лишь законы гор, уважавшие лишь одно право — право силы. При этом государь хотел выглядеть в глазах Европы гуманным правителем. Сам же Алексей Петрович считал, что крайние меры порой оправданны, но только в отношении преступников, грабителей, убийц, работорговцев. «Наказывать нетрудно, — писал Ермолов в одном из своих писем, — но по правилу моему надобно, чтобы самая крайность к тому понудила». По отношению к пленным он требовал, чтобы противника, сложившего оружие, щадили непременно. Однако «хищничество», как называл тактику горцев Ермолов — набеги, было так распространено, а взаимное ожесточение столь велико, что правила эти не могли не нарушаться.

В конце 1816 года, по прибытии на Кавказ, Ермолов искренне верил, что обеспечить безопасность Грузии и оградить русскую границу от разорительных набегов горцев ему удастся, не прибегая к крайним мерам. Но вскоре вынужден был от мирного, достаточно сдержанного обращения перейти к все более жестким мерам. «Учитывая фанатизм горских племен, их необузданное своеволие и враждебное отношение к русским, а также особенности их психологии, новый главнокомандующий решил, что установить мирные отношения при существующих условиях совершенно невозможно, — писал А. Керсновский в «Истории русской армии». — Надо было заставить уважать горцев русское имя, дать им почувствовать мощь России, заставить себя бояться. А этого можно было добиться лишь силой, ибо горцы привыкли считаться только с силой». Так родился известный план Ермолова, утвержденный Александром I и ставший отправной точкой в развязывании вооруженного конфликта, получившего название Кавказской войны 1817–1864 годов. Не спускать горцам ни одного грабежа, не оставлять безнаказанным ни одного набега — этот положенный генералом в основу военной тактики принцип не мог не привести к эскалации вооруженного насилия.

С победой над Шамилем наступил новый, достаточно мирный этап во взаимоотношениях России с Кавказом. Не вмешиваясь в дела горцев (шариат, адаты, порядок землепользования), искусно применяя методы административного и силового давления в сочетании с проведением социально-экономических мероприятий, в целом улучшающих положение горцев, царское правительство сумело добиться хрупкого социального, национального и религиозного согласия в регионе. Исключением является разгром восстания в Чечне и Дагестане в 1877 году.

Сильное сопротивление центральной власти было оказано позже, в период Гражданской войны. Вооруженное сопротивление горцев сначала войскам Добровольческой армии генерала Деникина, а затем частям Красной армии, антисоветские выступления чеченских и дагестанских повстанцев в 1920–1930 годы, обусловленные серьезными изъянами в национальной политике, массовыми репрессиями конца 1930-х годов, привели к тому, что в ряде горных районов Чечни советской власти, можно сказать, вообще не существовало. Фактически еще тогда начался рецидив Кавказской войны XIX века — уже для Советской России.

Здесь нужно сказать, что чеченцы всегда оставались носителями особого бунтарского духа. Причем это не зависело от того, под кем они были — под царем или большевиками. Именно чеченцы становились «застрельщиками» противостояния великой державы и горских народов Северного Кавказа. И, на мой взгляд, это связано с некоторыми особенностями психологии, духовной культуры вайнахов, их социальной организацией.

Во-первых, история вайнахского народа (чеченцев, ингушей) не знала ни антагонистических классов, ни деспотических форм правления. У чеченцев и ингушей не было феодально-княжеского института. Узденем (князем) считал и считает себя каждый чеченец и ингуш. Французский писатель Шантре в свое время писал, что чеченцы живут в отдельных обществах, управляемых через народное собрание, не зная классового различия.

Во-вторых, нужно отметить исключительную религиозность этого народа. К примеру, в значительно уступающих по территории и населению Дагестану Чечне и Ингушетии в 1917 году было 2675 мечетей, 140 духовных школ, 850 мулл, 38 шейхов и более 60 тысяч мюридов. Больше, чем у соседей.

С началом Великой Отечественной войны началось массовое дезертирство чеченцев и ингушей из армии. Только за период с июля 1941 по апрель 1942 года из числа призванных в РККА и трудовые батальоны дезертировало и уклонилось от воинской службы 1500 человек.

При таком положении дел Государственный комитет обороны (ГКО) принял решение вообще не призывать их в армию, а находящихся в ее рядах — освободить от службы. Но в первые месяцы войны ГКО разрешил формирование нескольких десятков национальных кавалерийских дивизий и стрелковых бригад. Так в Чечено-Ингушской АССР была сформирована 114-я и в Кабардино-Балкарии — 115-я кавалерийские дивизии.

Весной 1942-го части этих соединений прибыли на фронт и приняли участие в боях под Сталинградом. Кавказские части понесли большие потери, после чего их вывели во второй эшелон. А вскоре в Чечено-Ингушетии начала формироваться еще одна дивизия, на этот раз стрелковая. Но она так и не вышла на фронт, ее буквально захлестнуло дезертирство.

Сложной обстановкой в республике не могли не воспользоваться немецкие спецслужбы. На Кавказ они забрасывали террористические группы из числа бывших военнопленных и дезертиров, сотрудников абвера. Только летом 1942 года было заброшено четыре такие группы. Они входили в тесный контакт с местными антисоветскими формированиями, совершая террористические и диверсионные акты. Для борьбы с десантами противника и поддержания порядка в прифронтовой полосе Северо-Кавказского региона ГКО образовал 12 истребительных батальонов.

С приближением фронта к Северному Кавказу обстановка в Чечено-Ингушетии еще больше обострилась. Уже к концу 1941 года в республике действовало около 20 террористических групп. На их счету было несколько убийств, носивших явно демонстративный характер: республиканского прокурора Газиева, народного судьи Албогачиева, начальника милиции Хуптаева… Поданным НКВД, с сентября 1942 по февраль 1944 года на территории республики было ликвидировано 87 террористических групп, арестовано около 300 повстанцев.