Три фигуры нависли над ним в ожидании – тёмные, брючно-стрелочные, парадно-офисные, одинаковые… Роман пытался смотреть им в глаза, но лица неуловимо двигались куда-то, как тусклые воды Обводного канала. Тогда он перевёл взгляд на воду и спросил:

– А если я откажусь сотрудничать с вами?

– Тогда будете иметь дело со свободой воли. Это – дело трудное и неблагодарное, коллега.

– Я отказываюсь, – твёрдо сказал Роман, глядя поверх канала вдаль, где виднелся силуэт краснокирпичного храма Воскресения Христова, и подумал: «Вот так, наверное, и погиб Бонифаций». Он ждал толчка в спину…

А ведь до чего весело и непринуждённо всё когда-то начиналось!

– Заметь, Ромушка! От твоей славы человек получает ровно то же удовлетворение и чувство собственной значимости, что и от денег. Твое противопоставление смешит меня, простите, до колик!

Осик вещал, лёжа на продавленной сетчатой кровати. Ноги он задрал на её облупленную ржавую спинку, украшенную оловянными шариками, вероятно, по моде времён Первой мировой войны. Всё в Осике было тонко. Тонкие губы, тонкие брови, тонкая оправа очков. Глаза под очками смотрели с весёлым ехидством. Он учился на факультете политологии, по специальности «политический пиар». Его оппонент – сосед по комнате Роман, будущий философ – был, наоборот, крупный и размашистый. Дискутируя, он возбуждённо мерил пространство большими шагами. Комната имела потрескавшиеся потолки под два человеческих роста и разноградусные углы, какие встречаются в старинных питерских квартирах.

Это и была питерская коммуналка на первом этаже бывшего доходного дома. Её окна, заросшие вековой пылью, смотрели на Обводный канал. Студенты СпбГУ снимали здесь задёшево комнату на двоих, устав от общежития с его шумом и тупыми комендантами. Коммуналка состояла из трёх комнат. Одна всегда заперта. Её хозяин жил в другом месте. Скорее всего, ему надоела хозяйка двух оставшихся комнат, Рая, которой студенты платили свои копейки. Сейчас она б

у

хала кашлем в коридоре, явно приближаясь.

– О-ох! – вздохнул Роман. – Кажется, нас ждёт визит!

Действительно, за дверью раздалось стыдливое царапанье. Запас стыдливости, однако, быстро иссяк, и дверь начала сотрясаться от ударов ногой.

Придя домой, Роман осторожно положил кифару вместе с пакетом на кровать. Потом, презрев ворчание Осика, соскучившегося по сайту знакомств, залез в Интернет и долго шарил там, отыскивая информацию про кифары и античную музыку. Ближе к утру он бросил это занятие. Тяжело засопел и склонился над кифарой, шепча что-то явно малоцензурное.

– Ой, забодает тебя Безслов! – ехидно напророчил Осик.

– А ты не радуйся! – У Романа тоже накопилась порядочная порция ехидства. – Она, если что, и тебя кормить перестанет!

– Боюсь, в свете нынешнего кризиса, Осипу Блюменфельду таки придётся тратить свой мозг на чужие проблемы! Тащи сюда свою балалайку!

– Ну давай, скрипач! – Роман вытащил античное чудо из пакета «Евродизайн». – Бог ты мой, сколько ж выпил Бонифаций?

У мамы оказался запущенный холецистит. Пока Роман доехал – ей сделали операцию. Жизни её теперь ничего не угрожало, но болезнь нанесла моральный удар. Всю жизнь мама верила в свою бедную гордую независимость – когда одна растила детей, когда теряла и находила работу. Теперь во взгляде её читалась растерянность, теперь она нуждалась в уходе. К счастью, продолжалось это недолго. Усилием воли она встала на ноги и вскоре велела детям возвращаться в Петербург. В поезде Ирка была тихая и задумчивая. Даже ни разу не сказала своё любимое «без слов».

Рано утром Роман шел по Обводному каналу, в очередной раз мучительно ища тему для диплома. В конце концов, уже четвёртый курс начался. Пора определяться.

Будущий философ перегнулся через ограду канала. Тусклая чёрная вода почему-то манила неотвязно. Чему там манить? Канава и канава. Правда, по легенде, вырытая на месте языческого капища. Осик уже все уши прожужжал про это капище. Кстати, о легендах! А мифология Петербурга – чем не тема? Наверняка уже её сильно копали, но если подойти со стороны онтологии…

Роман вошёл в квартиру. На всякий случай постучал в дверь комнаты – вдруг там оргия? Оргии не наблюдалось. Пустая комната. Обе кровати аккуратно застелены. Роман подошёл к цветам. Те пожелтели и скуксились, хотя земля вроде сырая. Зато кухонные ожили и зазеленели. Странные эти цветы! К обеду приполз злой Осик, поссорившийся с «объектом». Подтвердил, что «объект» цветы поливал регулярно вплоть до вчерашнего дня. Студенты сошлись во мнении, что комнатные цветы похожи на женщин полным отсутствием логики.

– Ничего они не странные! – уверенно сказала пришедшая вскоре Лидуся. – Происходит абсолютно нормальная реакция. Кухонные растения начали оживать от воды, а у тех, что в комнате, – мощный стресс. Они уже успели подсесть на кифару, а тут бац – и ты уезжаешь!

Лидусю охватил исследовательский азарт. Она заставляла Романа играть на кифаре, а сама то приносила цветы с кухни, то уносила их обратно. Даже притащила какое-то растение из своей аптеки. Научный результат не получался, ведь все экземпляры находились теперь в хорошем состоянии. Никакой динамики. Для чистоты эксперимента нужно было специально угнести некоторую часть растений. Но Лидуся, как врач и цветовод-любитель, никак не могла решиться на такую вредную для цветочного здоровья операцию. И вообще цветы начинали надоедать. Хотелось масштаба. В смысле – человеческих жертвоприношений на алтарь науки. К несчастью, у Лидуси не было подходящих знакомых, а Роман с Осиком наотрез отказались делать подопытных крыс из своих сокурсников.

Но случай всё же представился.

Доходный дом на Обводном, где жили студенты, стоял вблизи от казарм подводного училища. Время от времени морячки изыскивали секретные фарватеры для выхода в самоволку. Находясь в самоволке, личность морячка приобретала противоречивость. Его буквально пёрло и от воли и от самости. В то же время в его животе возникал острый мерзкий привкус незаконности предприятия. В день, когда всё произошло, Лидуся принесла медицинского спирту. Принесла она его потому, что Осик как-то сказал:

– Безобразие. Аптекари каждый день ходють, а спирта медицинского в доме нема.

Надо так надо. Послушная Лидуся и принесла сразу два флакона. Очень удивилась, когда на неё начали ругаться. Ругались, правда, недолго. Роман сходил в кухню и принёс три чашки и кипяченой воды для разбавки. Пошло хорошо. После некоторой чашки Роман даже начал восхищаться Лидусей, а восхищаться было чем. Она без запинки произнесла слово «экзистенциализм», что в трезвом виде ей не давалось. Попив ещё немного, все трое пошли гулять. На дворе стояли осенние сумерки, пропитанные холодком. Осику сразу же захотелось попи́сать, а возвращаться – плохая примета. Вполне можно было бы найти какую-нибудь подворотню, уголок, в конце концов, но пьяного Осика пробило на пафос. Он объявил, что не относится к тем, кто ссать хотел на культурное наследие. Зачем-то припомнил блокаду и еврейские песни Шостаковича. После чего ушёл в самоотверженный поиск кустиков. Роман в это время находился в экзистенциональных размышлениях по поводу горячей Лидусиной груди. Для её исследования тоже требовалось подходящее место. Как-то случайно рядом оказались кустики – густые, несмотря на осень. Над ними, сосредоточенно блестя очками, плыла верхняя часть туловища Осика.

Не нравится мне Трубочист. Рыбачка говорит, что он хороший, а мне не нравится. Сегодня, например, подошёл и сказал:

– Трубы не засорились, Книжница? Могу почистить.

Поглядела я на него: дурак дураком. Лыбится и с ноги на ногу мнётся. Вечно ему трубы подавай, а где их взять, спрашивается.

– Шёл бы ты отсюда, – сказала я. – Нет у меня никаких труб.

– Есть, – упёрся он. – Фаллопиевы. Может, почистим?

Пошёл он в жопу, этот Эксперимент. Так я с утра Рыбачке и сказал. Но сначала полюбовался ею, присел рядом и спросил:

– Удишь?

– Ужу, хороший мой, – она ответила и заулыбалась, как я люблю. – Эксперимент.

– Пошёл он в жопу, этот Эксперимент.

Нисколько Рыбачка не рассердилась, не то что Полковник, которому вечно всё не по Уставу. Посидел я с ней рядом, как много раз сидели, помолчал. А потом сказал:

Не могу припомнить, когда меня разжаловали и отстранили от должности. И за что не могу. Эксперимент экспериментом, но нельзя же полковнику командовать неполным взводом, на то сержанты есть. Хотя получается, что можно, я-то командую. Личный состав тот ещё, аховый, можно сказать, состав. Если, например, война, какой из Рыбачки солдат? Или из Трубочиста? Ладно, делать нечего, других солдат всё равно нет.

– Эй, Полковник.

Голос Грубияна. Вот сколько раз я им приказывал не заходить со спины, каждому. Хорошо, я не при оружии, а то запросто мог бы сначала этого заспинного грохнуть, а потом уже разбираться.

– Смир-р-рна! – обернулся я. – Почему обращаетесь не по Уставу, сержант?

– Виноват, господин Полковник. Разрешите доложить: за время вашего отсутствия ничего значительного не произошло.

Я очень рыбу люблю удить. С детства. Когда меня спросили, что я хочу делать, я так и сказала: удить. Ещё тогда сказала, до Эксперимента. Что дальше было, не помню, у меня с памятью совсем плохо, намного хуже, чем у Книжницы. Та хотя свои книжки и перечитывает каждый день, чтобы не забыть, но если попросишь её рассказать, о чём в них речь, – заслушаешься.

У Трубочиста тоже дырявая память, у Грубияна получше, а у Полковника и вовсе хорошая. А у меня вот совсем ветхая. А вообще они мне все нравятся, я на любом бы женилась, даже на Книжнице. Грубиян объяснял, что на Книжнице не положено, потому что с ней нельзя трахаться. А мне всё равно, да и что такое трахаться, я не помню. А может, и не знала никогда, потому что Грубиян говорил «это если раз попробуешь, никогда не забудешь», а я не помню.

Он симпатичный, Грубиян, только грубый очень и странный, но мне всё равно. Я бы на нём женилась, тем более что я сама со странностями, не знаю, правда, с какими. Интересно, можно ли жениться на всех сразу, я бы согласилась, если можно. И не потому, что других нет, а оттого, что люди все больно хорошие, добрые. Взять хотя бы Трубочиста…

Всё бы хорошо, да труб нет. Если меня спросить, на что мне эти трубы, я навряд ли отвечу. Но знаю, что без них плохо.

Вот уже десять лет, как мне снится один и тот же сон. Будто я лезу и лезу вверх по внутренней стороне длинной чёрной трубы. Лезть тяжело, я задыхаюсь, кричу, труба становится всё уже и всё грязнее. Её бы почистить, и я бы тогда добрался. Не знаю докуда, наверное, доверху, дотуда, где свет.

Здесь никаких труб нет, кроме фаллопиевых. Не знаю, что это такое, но у Рыбачки и Книжницы они точно есть. Это знаю наверняка, хотя и невесть откуда. Каждый день я спрашиваю позволения их почистить, и мне отказывают. Я даже у Грубияна спрашиваю, хотя и уверен, что у него и фаллопиевых-то нет.

– Смир-р-рна!

Это Полковник, он нами командует. По правде говоря, толку от его команд мало. Но я терплю, от моих труб толку ещё меньше – Эксперимент.

Судя по всему, они нашли рай.

Вокруг звезды спектрального класса G2V вращалась всего одна планета. Но зато какая! Толстый слой азотно-кислородной атмосферы, вода, распределённая по поверхности настолько равномерно, что ни океанов, ни континентов не существовало – сплошное ожерелье неглубоких морей и архипелагов, нет горных хребтов и глубинных разломов, нет действующих вулканов и сейсмически-активных зон, мягкий, умеренно влажный климат, не знающий смен времён года. Планета не просто попадала в обитаемую зону – она занимала самую её сердцевину. Сестричка Земли, только куда более ласковая, приветливая и спокойная. Здесь обязана зародиться жизнь. И она здесь была – зелёным ковром покрывала каждый клочок суши.

Десятый день корабль-разведчик «Владимир Русанов» шёл сквозь локальное пространство звезды. До выхода на орбиту и начала полномасштабных исследований остался ещё день. Но и так было ясно – им повезло. Повезло Евроссии: найдена потенциальная колония, позволяющая расширить ареал обитания человечества, мощь и размеры державы. Повезло экипажу: заработаны премиальные бонусы и слава первооткрывателей, что иногда полезнее любых бонусов. Повезло командиру – Елене Пристинской. В первой же самостоятельной экспедиции повезло.

Да, люди и прежде находили обитаемые миры. И каждый – словно драгоценный камешек в ожерелье освоенного человечеством космоса. Этот несомненно был алмазом, ждущим огранки терраформирования, чтобы превратиться в великолепный бриллиант. А может быть, – чем не шутит «Великий Дух Дальнего Космоса»?! – планета уже готова принять новых хозяев?

Грязно-серая туша корабля росла на глазах, постепенно заслоняя обзорный экран шлюпки. Отчётливо различались детали обшивки, внешние части навигационного оборудования. И стержни антиастероидных пушек. Пока что оружие молчало, но кто знает, что произойдёт в следующее мгновение. Елена покосилась на Благоеву. Кибернетик, закусив нижнюю губу, старательно выравнивала кораблик по траверзу шлюзовой камеры.

«Сёгун» так и не подал больше признаков жизни. Непонятное предупреждение (или угроза?) оказалось единственным свидетельством того, что на борту кто-то есть. Теперь корабли висели на геосинхронной орбите в десятке километров друг от друга.

– Готово, можно стыковаться, – с облегчением произнесла Благоева. Они подошли почти вплотную к корпусу корабля, зона поражения пушек осталась позади. – Пробуем включить автоматику?

– Да, только предупредим. Некрасиво без стука входить. – Пристинская облизнула губы, переключила передатчик на SOS-волну: – Говорит командир корабля «Владимир Русанов»! Мы просим разрешения на стыковку. Мы хотим вам помочь.

Тихое урчание двигателей оборвалось.

– Да уж… – многозначительно пробормотал Бардаш.

Шлюпка стояла посреди огромной, залитой солнцем поляны. С трёх сторон их окружал лес, а на севере, полого поднимаясь, поляна упиралась в невысокие красно-рыжие скалы, увитые стелющимся кустарником. Со скал срывался водопадик, и у его подножья, там, где струи воды разбивались мириадами брызг, играла радуга. Семицветные рожки тонули в небольшом озерце, обрамлённом рыжими валунами и зарослями невысоких растений, с огромными, не меньше метра в поперечнике, листьями. Ручеёк, вытекающий из озерца, проложил себе путь в этих зарослях. Вернее, это они облюбовали его берега, и так он и бежал, невидимый, вдоль западного края поляны. И везде, куда ни глянь, – зелень всех мыслимых оттенков, от тёмного, почти чёрного, до светло-салатного. Лазурное небо без единого облачка дополняло пейзаж.

– Красиво, – констатировал Ленарт. – Кто первым выходит?

– Командир. – Пристинская распахнула люк, оперлась рукой о борт шлюпки и спрыгнула на землю.

Елена облизнула вмиг пересохшие губы. Пробормотала:

– Привет…

– Меня зовут Мати. А тебя?

Кожа у девчушки светло-шоколадная от загара. Круглое симпатичное личико с маленьким носиком и остреньким подбородком, карие глаза-миндалины – она очень походила на Линду Танемото, только не постаревшую, а наоборот, помолодевшую на двадцать лет. Или, что более правдоподобно, девочка была дочерью химика «Сёгуна».

– Командир, вы с кем разговариваете? – Ветви кустарника раздвинулись, пропуская Бардаша. Увидел, и глаза у него изумлённо округлились.

Ленарт и Бардаш сразу после возвращения на корабль закрылись в лаборатории, потому делиться впечатлениями с товарищами Елене пришлось самой.

– Неплохо они там устроились. «Назад к природе», золотой век человечества, – в голосе Петры слышалась едва уловимая зависть. – А планетка, в самом деле, чудная. Командир, кто завтра в группе высадки? Всем же хочется по зелёному коврику побегать.

– Что, они правда читать-писать не умеют? – Рыжик недоверчиво покачал головой.

– А зачем им? Судя по количеству детей, они нашли занятие куда интереснее, – хихикнула Петра. – По-моему, эти люди послали к чёрту всю нашу цивилизацию и ничуть об этом не жалеют. Живут себе дикарями и радуются.

Предположение Благоевой звучало заманчиво, но согласиться с ним Елена не могла. Сегодня они гостили вовсе не в первобытном племени, быт которого подчинён борьбе за выживание. И какие они дикари? Дети косморазведчиков, у них даже речь вполне цивилизованных людей. Но что-то с ними не так.