Дверь отворилась почти неслышно, будто от сквозняка. В кабинет ворвались невнятные коридорные шумы, однако никто не входил.

Старший оперативный уполномоченный райотдела милиции дописал фразу, поставил жирную точку и, повернув голову, увидел в дверном проеме массивную фигуру в черном дубленом полушубке. Бескровные губы на румяном, с мороза, лице мужчины были скорбно поджаты. Льдисто голубые глаза влажно блестели.

— Бородин кто, вы будете?

— Я. Заходите.

Мужчина нерешительно переступил через порог, прикрыл за собою дверь и приблизился к столу, за которым Сергей Бородин сочинял рапорт о выезде в Заречный микрорайон, где минувшей ночью произошла квартирная кража.

С уходом Морозова закончились дежурные сутки Бородина. Были они неспокойны: убийство и две крупные кражи. Не считая происшествий, которые не требовали срочного выезда на место. Как тот же случай с Морозовым.

А незадолго до прихода Морозова Сергей закончил долгий и утомительный разговор с одним из подозреваемых. Шестнадцатилетний паренек упорно не желал ни в чем признаваться, но под конец нервы не выдержали, и он попался на слове. После чего вскоре вынужден был назвать двоих сообщников.

Осмотр морозовской квартиры Бородин решил поручить младшему инспектору уголовного розыска Юре Ковалевскому.

— У меня башка гудит, — мотивировал он свое решение. — Хоть пару часов подремать…

Юра с готовностью согласился и сразу стал прилаживать под мышкой тяжелый «Макаров».

У Петрякова была пшеничного цвета шевелюра, выразительные карие глаза и какие-то не мужские, яркие и влажные, тонко очерченные губы. Вдобавок ко всему бархатный, хорошо поставленный голос. Ростом, правда, не вышел. И брюшко заметно выпирало. Он взволнованно и сердито расхаживал по комнате.

Михаил Павлович Петряков. Кандидат наук, старший научный сотрудник НИИ цветметавтоматики. Закоренелый холостяк, одиноко проживающий в небольшой двухкомнатной, оставшейся после смерти родителей, квартире с широкой, на обе комнаты, застекленной лоджией.

Пригласив понятых, Бородин не торопясь осмотрел комнаты, кухню, ванную, туалет. Попросил Петрякова открыть створки платяного шкафа. И другого, встроенного в прихожей. А также вежливо попросил выдвинуть широкий, вместительный ящик для постельного белья в нижней части громоздкого дивана-кровати. Затем прошел на лоджию и удостоверился в том, что человеку на ней совершенно негде спрятаться: только и было на лоджии, что легкий белый пластиковый столик с двумя такими же креслами да полупустой шкаф-буфет.

Отпустив понятых, Бородин присел за квадратный, как диван, громоздкий, на толстых крепких ножках журнальный столик. Маленький Петряков с независимым видом, однако все более нервничая, хлопая подтяжками и непрестанно поглядывая на часы, расхаживал по комнате.

— Хотите кофе? — резко остановившись, спросил он.

У Сергея было подозрение, что женщина всучила участковому заведомую липу. Такое нередко случается. И все же он решил лично удостовериться в этом, благо улица Ясная — вот она. И время еще не позднее, половина девятого. И вообще, чем черт не шутит…

Минуты через две он уже нажимал на кнопку дверного звонка.

— Кто там? — послышался из-за бронированной двери звучный и мелодичный женский голос.

— Милиция, — отозвался Бородин. — Здесь проживает Ираида Аркадьевна Софийская?

Последовала небольшая пауза.

Утром, придя в райотдел, Бородин первым делом позвонил Петрякову на работу и предложил срочно явиться в уголовный розыск.

Петряков было заартачился:

— Неужели мы с вами еще не наговорились?

— Видимо, нет, — ответил ему Бородин.

— Я занят! У меня работа, — отрезал Петряков.

На дворе сгущались ранние зимние сумерки. После ночного снегопада слегка подморозило. Вдоль улицы, как в аэродинамической трубе, дул резкий, пронизывающий ветер. Прохожие убыстряли шаги и прятали лица в воротники.

Слегка подвыпивший парень в куртке-дутыше и черной вязаной шапочке и девица в мохнатой шубке нашли прибежище в тесном темном тамбуре одного из женских общежитий на улице Ясной. Девица проживала в этом же общежитии и, как впоследствии призналась, была у нее договоренность с соседками по комнате, что они на пару часов исчезнут, но, как назло, именно в этот вечер к одной из них приехали родичи из деревни. Поэтому и пришлось влюбленным довольствоваться тамбуром.

Впрочем, парень и тут времени не терял. Как выяснилось во время следствия, в момент появления в тамбуре третьего лишнего, некоего типа в дубленке и норковой шапке, с цветным мохеровым шарфом на шее, куртка на парне была распахнута.

Тип этот, войдя в тамбур, остановился, прикрыл за собою входную дверь и, не удостоив парня своим вниманием, небрежно кинул девице:

— Сходи-ка позови Пономарёву из сто восьмой!

Утром следующего дня молодому следователю Владиславу Орехову были переданы материалы происшествия. Пока что они состояли всего лишь из трех сцепленных канцелярской скрепкой разноформатных листков.

Из медицинского заключения, где было сказано, что «у потерпевшего, наладчика с завода электроаппаратуры М. И. Студенова, 1972 г.р., имеет место тяжелое проникающее ранение длинным, узким и плоским, похожим на отвертку, предметом. Задета печень. Состояние тяжелое».

Из рапорта дежурного оперуполномоченного, который успел перемолвиться несколькими словами с потерпевшим, и тот сообщил номер такси, а также имя и фамилию своей подружки, находившейся с ним в тамбуре общежития, и фамилию девушки, которую просил позвать тип в дубленке.

Из подписанного дежурным следователем постановления о возбуждении уголовного дела по факту нанесения тяжкого телесного повреждения гражданину М. И. Студенову неустановленным лицом. Не так уж и мало информации: номер такси известен, и подружка потерпевшего, надо полагать, опознает преступника.

В общем, зацепок хватало.

По линии уголовного розыска этим делом занимался Паша Савельев. К тому времени, когда Орехов зашел к нему перемолвиться словом о дальнейших совместных действиях, Паша уже знал номер квартирного телефона таксиста — надо же, какая удача, телефон у мужика дома оказался! Даже успел переговорить с ним и составил словесный портрет подозреваемого: лет двадцати — двадцати двух, худощавый, нервный. Ну еще бы он выглядел спокойным! Роста выше среднего. Одет был в коричневую дубленку, норковую шапку и цветной мохеровый шарф. Цвета глаз и волос водитель, конечно, не запомнил, а скорее, и не видел даже, потому что шапка у парня была надвинута на самые глаза, а в машине было уже темно.

— Считай, что этот субчик у нас в кармане, — сказал Савельев Орехову, грузно вылезая из-за стола. — Значит, так: машину парень велел остановить у входа в общежитие и сказал водителю, что сейчас же поедет дальше. Почти тут же вернулся и велел ехать к железнодорожному вокзалу. Савельев снял с плечиков в шкафу меховую куртку и продел одну руку в рукав. Никаких криков в тамбуре общежития водитель не слышал, потому что как только парень показался в дверях, сразу включил скорость. Пассажир в мгновение ока оказался на сиденье, и они поехали. На привокзальной площади парень расплатился и вышел, с размаху хлопнув дверцей. Куда он пошел, таксист не обратил внимания: вокзал же, народу тьма… Савельев уже застегивал куртку.

— Куда собрался? — спросил Орехов.

— На завод, — ответил Савельев. — Пообщаюсь с Танюшей Судаковой.

— Что, объявилась?

Сто восьмая комната, в которой до отъезда проживала Лена Пономарёва, оказалась запертой. Комендант общежития могла назвать лишь фамилии и места работы девушек, проживавших сейчас в этой комнате. Две из них работали на том же заводе, что и пострадавший, а третья в аптеке на Шаумяна. Тут же неподалеку.

В аптеку и направился первым делом Орехов. Однако интересовавшей его девушки, Али Брагиной, на рабочем месте не оказалось: накануне она взяла несколько дней за свой счет. Решила навестить в деревне больную сестру.

Из аптеки Орехов пошагал на завод. Из двух оставшихся девушек только одна, Нина Режикова, знала Лену Пономарёву лично. Белокурая, крупнотелая, с красным потным лицом, она, по всему видать, радешенька была такому неожиданному перерыву в работе и словоохотливо отвечала на вопросы следователя. Однако в ее зеленых глазах и тоне скрипучего голоса сквозила явная неприязнь к бывшей соседке, хоть теперь и покойнице, царство ей небесное… Причем Режикова не стеснялась в выражениях:

— Мишку-то она, ясно, пыталась окрутить. Совсем было уж собралась за него замуж, для того поди и подставилась. Ну а Мишка тоже не дурак: что надо получил, и до свидания. Да какая из Ленки жена? Ни готовить не умела ничего, только хвостом вертеть. Зачем такая, он ведь парень простой, и жена ему не для гулянок нужна, а чтоб дом вести. Мало ли что спали, и теперь вроде как рожать ей понадобилось. Если не убереглась, то сама и виновата, я так считаю. Не надо быть дурой, ведь не из деревни приехала. Я тоже не монашенка, а в интересном положении еще ни разу не была. А сколько слез-то, сколько слез было! Только она больше, я считаю, от злости ревела. А когда Мишка окончательно отказался на ней жениться, тут же и аборт сделала, быстро сообразила!..

— Почему же она уехала? — спросил Орехов.

— Надо ехать в Верхнюю Пышму, — сказал Савельев. — Ты как?

— Поехали, — кивнул Орехов.

Со стороны начальства возражений не последовало, и за ними на весь оставшийся день закрепили служебную машину.

В 14:40 они припарковались у Верхнепышминского горотдела милиции. В тамошней уголовке у Савельева были знакомые ребята.

— Братцы, кровь из носу — нужен парень лет двадцати с хвостиком! Кличка Суслик. Возможно, судимый. Пользуется отверткой.