Горшечник Эвалк работал в большой общественной мастерской в одном из селений Пилосской области. Сейчас он стоял у ворот мастерской в был очень удивлен, увидев, как кузнец Никифор вышел из дома сельского старосты и, не заходя домой, злой и раздраженный, направился по дороге в Метану, где находился дворец их басилея — правителя. Эвалку также надо было идти в Метану, куда его призывали в войско, но ему не хотелось идти одному, и он искал попутчика. Поэтому он громко окликнул Никифора: «Стой, Никифор! Пойдем вместе!» «Ладно! Только поскорее», — проворчал Никифор.

Никифор шел молча, опустив глаза и свирепо ударяя посохом по земле. Он не зашел даже домой, чтобы переодеться: смуглое, мускулистое тело было прикрыто только короткой пестрой юбкой; голова была непокрыта. Никифору было уже шестьдесят лет, но он выглядел сильным и бодрым. Он так был погружен в свои думы, что не замечал крутых подъемов и спусков трудной гористой тропинки и не замедлял шага. Эвалк молча следовал за раздраженным Никифором.

Примерно через час на горном перекрестке к ним присоединилось еще двое: крестьянин Ге́ктор, арендатор «земли народа», и дифтерофор (письмоносец) Орке́й. Дифтерофор шел рядом с ослом, нагруженным дифтерами, правительственными распоряжениями. Они не были написаны на бумаге и не были вложены в конверты: их написали на продолговатых глиняных табличках, имевших форму пальмового листа. Они были аккуратно уложены в деревянный ящик. Таких табличек было много; ослу приходилось тащить большой груз, и он шагал тяжело и медленно.

— Что ты такой унылый? — спросил у Никифора дифтерофор Оркей; он хорошо знал Никифора, так как не раз приносил в его селение дифтеры.

— По небрежности богов и воронов. По старому обычаю, меня следовало бы убить, как только я дожил до шестидесяти лет, и воронам надо было уже давно расклевать мое тело. Но и боги и вороны забыли обо мне, и вот мне приходится жить, хотя куда лучше было бы умереть.

Спор о богах длился всю ночь. К утру все разошлись по палаткам. У потухающего костра остались только Паисий — египетский воин, служивший в тяжеловооруженной пехоте, и Андротион — из отряда греческих наемников.

Дело происходило в VI в. до н. э. в Египте. По приказу фараона большая армия египтян и наемников — греческих и ливийских — направлялась на юг, к истокам Нила. Поход был труден, греки плохо переносили жару. Уставший от похода Андротион говорил тихо и злобно:

— Ты хвалишь своих богов, Паисий! По-твоему, боги египтян сильнейшие, и не последний среди них — Апис. Не так ли? В Мемфисе я был во время праздника в честь всемогущего бога Аписа.

Тогда я еще не таскал на себе, подобно вьючному ослу, эту кожаную крепость, — Андротион с ненавистью ударил лежащий рядом с ним кожаный щит, — я толкался среди праздничного народа и расспрашивал всех о всемогущем боге Аписе. И я узнал, что всесильный, могучий Апис, явившийся в Мемфисе, — это всего лишь черный бык с белым пятном на лбу. Разве грозные боги могут быть бессловесными животными? Ответь же мне, о мудрый Паисий.

Коричневое лицо Паисия задрожало от гнева.