ГРАНД-АДМИРАЛУ ВЬЮРГАХИХХУ, СУБДИРЕКТОРУ ОПЕРАТИВНОГО ДИВИЗИОНА БЮРО ВОЕННО-КОСМИЧЕСКОЙ РАЗВЕДКИ ЧЕРНОЙ РУКИ ЭХАЙНОРА.

Имею честь исполнить поручение Совета ксенологов, Академии Человека, высших административных органов Федерации Солнца и довести до вашего сведения, что в звездной системе, известной в Эхайноре под названием Троктарк, проводится совместная операция космических подразделений Федерации Солнца, Планетарного герцогства Эгдалирк и Империи Ярхамда по освобождению заложников из числа граждан Федерации, неправомерно удерживаемых на борту космического объекта, предположительно находящегося под юрисдикцией Черной Руки Эхайнора.

Мы заранее отвергаем возможные обвинения в посягательствах на спациторию

[1]

Черной Руки Эхайнора за их безосновательностью хотя бы по той причине, что суверенитет Эхайнора над звездной системой Троктарк документально не подтверждается. Согласно информации, полученной из архивных источников Галактического Братства, впервые эта звездная система была исследована цивилизацией эдантайкаров в ходе одной из разведывательных миссий Высокой Волны, а именно – миссии наварха Дхалана Дхаунда Тваваа, имевшей место шестьсот сорок лет тому назад по эхайнскому генеральному летоисчислению. Исследовательский приоритет эдантайкаров над системой Троктарк зарегистрирован в анналах Галактического Братства и никем не может быть оспорен.

Далее. Дирекция космической экспансии Планетарного сообщества эдантайкаров не имеет возражений против присутствия упомянутых выше космических подразделений Федерации и союзников в окрестностях планеты Троктарк. Она также готова предать забвению факт самоуправного и несанкционированного нахождения на упомянутой планете и в ее пространстве обитаемых гражданских объектов Черной Руки Эхайнора при условии, что в разумные сроки они будут оттуда удалены. Этот акт доброй воли не распространяется на военные объекты Черной Руки Эхайнора, каковые должны быть удалены из системы Троктарк НЕМЕДЛЕННО.

Таким образом, все попытки военно-космических сил Черной Руки Эхайнора противодействовать операции космических подразделений Федерации и союзников представляют собой открытую, ничем не оправданную агрессию и потому будут неукоснительно и жестко пресечены.

– И это все? – поразился гранд-майор Джахакрударн. – Да этот ваш Наглец – сама деликатность, сама кротость и незлобие! Поистине, он не заслуживает своего псевдонима…

– Между прочим, – заметил инженер-капитан Согрорк, подобострастно понизив голос, – наши коллеги из спецслужб Красной Руки называют его Интервентом.

– С какой, казалось бы, стати? – пожал плечами гранд-майор. – Насколько мне известно, Эхайнагга покуда находится вне сферы интересов Федерации. Хотя я вполне могу что-то упускать из виду. В свете последних событий как-то вдруг обнаружилось, что моя информированность оставляет желать много лучшего. Неприятно, но факт. И я намерен в самом ближайшем будущем изменить положение вещей.

– С чего прикажете начать, янрирр гранд-майор?

– Для начала, коль скоро сей… гм… Наглец возымел дерзость диктовать условия Черной Руке, давайте как-то терминуем его личность в наших информационных потоках. Нужно придумать ему псевдоним. Что-нибудь более приличное, но менее пафосное… Как его именуют, к примеру, светляки?

Поскольку в системе Троктарк наконец-то началась настоящая, серьезная военная операция, трудно было рассчитывать на устойчивую связь и постоянный приток информации, хотя бы сколько-нибудь достоверно отражающей реальное положение вещей. Гранд-адмирал Вьюргахихх, сознательно замкнув руководство операцией на себя и только на себя, ощущал себя пауком в темном чулане, который ничего не видит и не слышит, и все, что внешний мир желает сообщить ему о себе, поступает в виде хаотического подергивания тенет, слишком далеко простертых, чтобы можно было хоть как-то с ними управляться. В какой-то момент это впечатление даже начало его несколько развлекать: он притушил свет и привольно развалился в кресле, схлопнув многооконный видеокластер до узких иллюзорных бойниц – все равно никакого толкового изображения с Троктарка не поступало. То, что металлическая чужеродная дрянь сидела за его спиной, не то наблюдая, не то выжидая момент, чтобы наброситься сзади и вогнать какой-нибудь ядовитый шип в затылок, никакой особенной тревоги не вызывало. Он давно уже был готов ко всему, даже к самому неприятному повороту собственной судьбы. И к постоянной слежке за своими действиями и словами он тоже был привычен. Ну да, поначалу это смущало, раздражало и даже повергало в трепет. Он было прибег к риторическим диссонансам: изображая мимикой и жестом одно, говорил совершенно другое, в наивных попытках сбить незримых наблюдателей с толку. Затем понял, что этим лишь усугубляет их представление о нем, как о неуправляемом психопате, которому нельзя доверять важные решения, и ничего нет в том хорошего, если подобное представление будет транслировано на верхние уровни служебной иерархии… да и сам, глядя на себя со стороны, казался себе жалким ярмарочным паяцем. Но что по-настоящему всегда пугало, так это внезапное и всеобщее озарение, будто этот рано облысевший, хотя еще неплохо сохранившийся для своего возраста служака, странного вида, странных повадок, с отчетливыми завихрениями в голове… но кто же бывает без завихрений!.. занимает не свое место, и подобная неприятная ситуация как-то уж чересчур затянулась. Сам-то он усердно гнал от себя такие сомнения, не к лицу ему было, достигнув известных высот, заниматься самоанализом, а наипаче самобичеванием… но где-то в дальних закутках сознания постоянно копошилась противная, едкая мыслишка: он все делает не так, все время допускает дурацкие ошибки, и другие это понимают, и шушукаются у него за спиной, отпускают презрительные шуточки, выжидают своего часа, и однажды все вскроется, падут завесы, и конец его будет ужасен и унизителен… А тут еще эта чужая мразь с ее непонятными целями, воплощение неясной угрозы… Что же оставалось ему в столь незавидном положении – сейчас, и вчера, и всегда? Только одно: действовать на опережение, вводить в заблуждение, загонять ситуацию в тупик, вынуждать оппонентов гадать над скрытыми смыслами его кажущихся безумными поступков и решений – не могли же они, в самом деле, допустить, что эти решения и поступки и в самом деле безумны?! Простое правило: из всех вариантов выбирай наиболее абсурдный. Если не достигнешь желаемого, то, по крайней мере, выгадаешь время… Он снова проигрывал. Ничего, не впервой. Цепь неудач может быть сколь угодно длинной… но все простится и забудется, если ее последнее звено крепится к ослепительному трофею. Первым замолчал «Кетлагг», и тому было единственное объяснение: его наконец «погасили»… тянули до последнего, ждали сколько могли… этелекхи всегда ждут, надеясь на благоприятный исход, на возобладавший разум – разум в их, конечно же, понимании, что с позиций эхайнской традиции всегда воспринималось как слабость… но даже их терпение иссякло. Затем выкрикнул что-то бессмысленное и отчаянное «Швирабарн» и также затих. Но оставался еще «Протуберанец». И две торпеды экспериментальной серии. И надежда на то, что общее безумие всей этой затеи передастся и каптору «Протуберанца»… как бишь его… и миллионократно усугубится после того, как он примет самое безумное решение в своей короткой жизни. Послание неуемного чудака, именующего себя «четвертым т’гардом Лихлэбром»? Верно, тот самый парвеню, что лишил несчастного капитана Лгоумаа титула и чести, а заодно и остатков рассудка, коль скоро тот решился сотрудничать с этелекхами… Это послание столь же оскорбительно, сколь и бессмысленно, сколь и запоздало, ни на что уже оно не способно повлиять. Но даже и из него можно извлечь некую пользу. Теперь кристально ясно, что все карты вскрыты, все завесы пали, и близок ужасный и унизительный конец. Но всегда есть надежда сыграть на опережение, обратить конец всего лишь в развязку. А что такое развязка? Удаление с игровой доски второстепенных фигур, может быть – смена ключевых игроков… и начало новой партии, с новыми игроками и новыми правилами. Гранд-адмирал должен был поблагодарить четвертого т’гарда Лихлэбра за случившееся как нельзя кстати предуведомление. Может быть, операция в системе Троктарк окажется еще одной неудачей… может быть… ведь еще не отработали «семерка» и «восьмерка»… если бы отработали, его паутина отозвалась бы таким бурным трепетом, какой исключил бы всякую возможность неверного истолкования сигналов! Но теперь некуда отступать, и нет нужды строить долгие тактические конструкции в расчете на отдаленнейшее будущее. А это значит – не остается времени на сожаления и колебания, на подсознательные страхи и на изматывающие диалоги с внутренними демонами. Важно сохранить силы для решающего удара. А всего важнее сохранить самого себя… Гранд-адмирал Вьюргахихх отдал шифрованный приказ рейдеру Истребителей Миров «Гнев Стихии», который уже готов был войти в экзометральный портал в системе Хетрангунн с тем, чтобы прийти на помощь рассеянному врагами соединению каптора Хэнтауту. И продублировал его еще трем таким же рейдерам в безвестных, не привлекающих стороннего внимания и, вполне возможно, Эхайнору даже не принадлежащих звездных системах. Всякую активность прекратить, затаиться и ждать. На связь не выходить ни с кем, кроме самого гранд-адмирала по его личному каналу. Исчезнуть для всех. Беречь себя, беречь свой главный секрет: на борту каждого из утаенных рейдеров – по две суперторпеды. Ожидание продлится недолго. Затем последует сокрушительная атака, долженствующая повергнуть заклятого врага в смятение и ужас. Это и есть тот ослепительный трофей, каким пресечется цепь неудач… В которую, впрочем, не преминуло добавиться еще одно звено: «Гнев Стихии», со всем боекомплектом, ушел в экзометрию прежде, чем получил приказ гранд-адмирала.

Когда Тони выполз на опушку леса и рухнул без сил где стоял, капрал Даринуэрн, которому тоже пришлось несладко, тем не менее счел ниже своего достоинства даже присесть, а лишь согнулся в три погибели, упершись ладонями в колени, несколько раз шумно вздохнул, прочищая легкие от чертова парфюма, прокашлялся, проплевался, а затем сообщил самым серьезным голосом:

– Есть такой небольшой народец в самом сердце Тиралингской саванны, где, собственно, льергаэ и произрастают в естественном виде, только небольшими рощицами, а не в такой дурной концентрации. Этот народец,

марокси

, как они себя называют, к источаемому зарослями льергаэ аромату относятся вполне терпимо, молодые побеги употребляют в пищу, а хвою сушат, толкут и используют как нюхательную соль.

– Наши предки тоже, случалось, пили одеколон, – проворчал Тони. – Но это уж от полной безысходности.

– А еще, – продолжал Даринуэрн с воодушевлением, – старейшины-марокси специально уходят в рощицы льергаэ с тем, чтобы надышавшись до полной одури, общаться с предками и выслушивать советы богов. Это довольно примитивный народ, цивилизацией он практически не затронут и всячески сопротивляется попыткам привнести в их уклад современные культурные ценности.

– Быть может, оно и к лучшему, – не без злорадства заметил Тони. – Зачем небольшому, как вы говорите, народу ваши Суды справедливости и силы, когда вы сами до сих пор путаете силу со справедливостью?

Когда следопыт идет по следу, он редко вынужден заботиться о выборе пути. След диктует и направление, и, если потребуется, линию поведения. В степи, по снегу, да хотя бы даже и в пропахших сыростью, тухлятиной и вредными веществами городских джунглях следопыта трудно остановить, если он взял след. Те, кого он скрадывает, обычно не проходят сквозь стены, не утекают в канализацию.

Нынче мичману Нунгатау как-то уж слишком сильно не фартило.

Двигаясь с эршогоннарами параллельным курсом, но одним ярусом выше, он злополучно встряпался в технологические сети и там застрял. Не то чтобы совершенно прекратил перемещение, но вынужден был сбросить скорость до почти нуля. Все его внимание и силы уходили на то, чтобы раздвинуть какие-то упругие металлизированные кишки в кольчатых оболочках, протиснуться между торчавшими дурным частоколом мелко вибрировавшими колоннами смоляного черного цвета, найти брешь в свисавшей с низких сводов паутине из белых и почему-то влажных нитей, которая очевиднее всего возникла сама собой уже после того, как в орбитальном доке угасла прежняя насыщенная жизнь.

Он сильно отставал от преследуемых. Почти не слышал голосов, не чувствовал слабых колебаний металла. И, как назло, ни одного люка, ни одной лестницы, ни тем более лифта, чтобы спуститься в менее захламленные пространства нижнего яруса и там уж как-нибудь, тайком, ползком, протащиться за Истребителями до намеченной цели…

Он вдруг подумал, что их цели могут не совпадать. Эршогоннары вполне свободно могли искать здесь что-нибудь иное, а не охотиться на келументари. Тогда это упрощало его задачу. Ему не нужно было в нужный, точно избранный момент, опережать их с тем, чтобы забрать себе главный приз. Но что могло им понадобиться в этой пустотелой и давно выпотрошенной железной громадине, кроме того, что составляет главную ценность?!

– Кратов, мне плохо. Я больна. Это вы во всем виноваты.

Говоря эти слова обиженным, детским голосом, Ледяная Дези при этом ухитрялась выглядеть сногсшибательно. Если бы кому-то пришла в голову фантазия снабдить классическую историю о какой-нибудь там Мери Поппинс новыми иллюстрациями, ему не стоило искать иную модель. Легкое серебристое платье в сочетании с громадной голубой шляпой и чудовищным пером неизвестной науке птицы создавало образ феерический и одновременно потешный. Кратов, в своей всепогодной амуниции джинсового стиля, служил для этой композиции весьма выигрышным фоном. Впрочем, никто не обращал на них внимания, здесь все эпатировали кто как мог.

Они сидели за столиком уличного кафе на набережной неподалеку от моста Иена и ожидали заказ. Как и повсюду в центральной части Парижа, посетителей обслуживали настоящие, живые официанты, к которым вне зависимости от возраста обращались «Гарсон!». Поэтому заказ задерживался.

– Да, я капризничаю, – объявила Дези. – Можете не обращать внимания, если вам неприятно. Я женщина и хотя бы поэтому имею право капризничать, когда мне нездоровится.

– Возможно, вы просто устали с дороги, – предположил Кратов. – И наверняка ничего не ели с утра. Бокал хорошего вина вернет вам силы.

Дверь бесшумно сдвинулась, пропуская визитера. Бангатахх инстинктивно наклонился вперед, чтобы встать из своего чересчур удобного для комнаты допросов кресла. «Нет необходимости», – небрежно проронил вошедший. Это был эхайн, Красный Эхайн, судя по темному цвету волос и кожи – из какого-то экваториального этноса,

твуана

или

хатагхадайха

. И говорил он с особенным, звякающе-дзынькающим акцентом. Черные Эхайны не воюют с Красными… но в училище пришлось одолеть спецкурс по этнографии Красной Руки, получить представление об основных языках, зазубрить военно-полевой словарик («Лицом к стене!.. Имя, звание? Номер части? Какое задание? Встать на колени!..»), принять к сведению неутешительный факт, что технический уровень личного оружия красняков далеко ушел вперед, не говоря уже о тяжелых вооружениях. Деловито огляделся – тотчас же позади него прямо из пола выросло такое же в точности кресло, глубокое и уютное, как утроба матери. Визитер с готовностью обрушился в кресло и замысловато переплел длинные ходули в обтягивающих штанах из сильно вытертой синей материи.

– Нам понадобится стол? – осведомился он рассеянно.

– При всем уважении… это вы меня спрашиваете?! – удивился Бангатахх.

– Лично мне стол не нужен, – заявил тот, зачем-то передернув плечами.

– Гм… Если не ошибаюсь, вы – дознаватель, я – допрашиваемый. Как же без стола?

Ну и что изменилось?

Один поселок сменился на другой, разве что небо настоящее – так нам, по крайней мере, внушают. И еще море со всех сторон. Там не было моря, вообще не было никакой открытой воды. Так что здесь, наверное, нам не лгут. Вода в море противная на вкус, но отец говорит, что так и должно быть. Ну, не знаю. Конечно, я бывал на море, и мне кажется, что тогда, пять лет назад, оно было не таким горьким. Но я не спорю. Я вообще стараюсь не прекословить отцу после того, как однажды потерял его, а потом мне вдруг, совершенно незаслуженно и вопреки всем законам мироздания, его вернули. Не хочу, чтобы там, наверху, вдруг кто-то снова решил, что я не самый лучший сын и не достоин такого подарка.

Конечно, изменился я сам. Мы все изменились; эти пять лет… или двадцать, как нам объясняют с такой осторожностью, как будто от такой новости можно спятить… они не прошли бесследно. Оказывается, человеческая память защищается от угрозы извне весьма умело, но по своим правилам, которые я не понимаю. Мы все очень многое забыли из земной жизни. Это просто стерлось из памяти. Может быть потому, что память вдруг сочла, что эти воспоминания нам больше никогда не понадобятся. Словно бы память решила за нас, что мы никогда больше не вернемся домой. А значит, незачем помнить, как все обстоит дома.

Например, я начисто разучился пользоваться службой доставки. А отец помнит – ну так у него и стаж пользования этой фигней намного больше.

Я с трудом привыкаю к видеалам, с их безразмерными экранами, что возникают из ничего прямо у тебя перед носом. А мама ничего, помнит. Она сутками готова сидеть перед видеалом и смотреть все подряд из земных, как все говорят – федеральных информационных каналов, безумных, беспредельных. Она смотрит спектакли лондонского театра «Глобус», где все почему-то голые – ну, такой у них стиль самовыражения! – концерты Озмы, о которой все только и говорят, и все время плачет, а потом, чтобы прийти в себя, переключается на новости. Представляешь, говорит она, мы сможем побывать на Амрите, там снова открылся национальный парк Пушрапура с хрустальными водопадами! Или на Марс, на Олимп, ты же вроде бы мечтал, Тони…

Вот что, высокочтимые янрирры. Я в этом их госпитале… это ведь госпиталь, верно?.. спать не могу и пищу принимать опасаюсь. Если я пленный, то и обращайтесь со мной соответственно. Отправьте в нормальный концлагерь, поближе к другим эхайнам, а не держите в этой камере с белыми стенами, как дикого зверя. Ну да, я сейчас не в лучшем состоянии, но это не повод, чтобы разговаривать со мной как с больным ребенком. Пожалуйста, сделайте так, пожалуйста, эдак… пошевелите пальчиками, будьте любезны… Один из докторов мне даже улыбнулся третьего дня. С какой стати ему улыбаться, если я по любым меркам военный преступник? Кто так обращается с военнопленными?! Ну да, у этелекхов свои мерки, у эхайнов – свои. Среди эхайнов я почти что безгрешная пташка небесная. Гордиться нечем, за всю жизнь ни одного Суда справедливости и силы… не считать же тех двух оборванцев, во время учебного патрулирования, в бытность еще курсантом… или троих, уж и не упомню. Кто такое запоминает… И на станции я по большей части стрелял по своим же, которые отказались подчиниться приказу каптора Хэнтауту и оказали активное сопротивление. Неподчинение приказу сурово карается, это все знают. Говорят, у них был свой приказ, ну и что? Нашего приказа это никак не отменяет… Подумаешь, подстрелил одного этелекха! Не десятерых же, как собирался. Эти лечебные процедуры, от которых потом вся кожа чешется, это чистое белье в крупный и мелкий цветочек, улыбочки эти – все это издевательство и унижение. Не верю я их улыбочкам. Если кто-то мне еще однажды скажет, что этелекхи безобидны и миролюбивы, я плюну тому в глаза. У меня сотрясение всего, что только можно и что нельзя, сломана левая нога в колене и вместо носа лепешка. Это что, миролюбие у них такое? Если они миротворцы, то я – Атрани, Стихия кротости и всепрощения! Этелекх был вдвое меньше меня – здорового, взрослого эхайна, воина, эршогоннара… и что теперь? Был здоровый, стал больной. Валяюсь в белой, как птичье яйцо, клетке… что это мне нынче в голову птицы так и лезут?.. сам беспомощный, как птенец. С расплющенным клювом… Нос, правда, они обещали выправить, но я все равно им не верю. Либо отправьте в концлагерь, либо уж расстреляйте, если так положено, но унижать мое достоинство не смейте.

«Он проходит в мой кабинет, на пару мгновений замирая на пороге, словно бы не ожидая увидеть здесь то, что увидел, и менее всего – застать самого хозяина. Он держится с неким вызовом, за которым легко прочитывается если не робость, то изрядная неуверенность. Что ж, простим ему эту слабость: и более сильные натуры бывают стеснены в своих свободах, оказавшись вырваны из привычной среды и перемещены на чужую территорию, хотя бы и на короткое время.

– Что ж, начнем?

– Начнем, – говорит он, несколько нагловато развалившись в предложенном ему гостевом кресле под светильником.

Перед ним расположен стандартный джентльменский набор, что я всегда предлагаю визитерам, которых вижу впервые в жизни. Шоколадные конфеты россыпью, открытая коробка отличных сигар «Фараон» формата «belicoso» с гильотиной и коробкой деревянных спичек, откупоренная стеклянная фляжка коньяка «Хеннесси Академик» и головоломка «циклетта», повальное увлечение коей приходится на конец прошлого века.

– Я так и не сумел ее собрать, – усмехается он, легонько касаясь указательным пальцем ребра головоломки.