Цитаты из античных авторов (кроме двух-трех малодоступных источников) переведены заново. Ссылки на Арриана без указания произведения относятся к его «Анабасису». Ссылки

Плутарх

«Александр» указывают на Плутархову биографию Александра. Никак не оговорено исправление неточностей в ссылках на античных авторов и датах. В нескольких местах, где автором допущены явные ошибки, сделаны соответствующие исправления. Так, автор постоянно называет Каллисфена двоюродным братом Аристотеля, хотя принято считать, что он был его племянником. При первом упоминании о Клите говорится, что он был братом Ланики, кормилицы Александра, а впоследствии он несколько раз назван его молочным братом. Утверждается, что император Деций был убит в парфянской войне, хотя в действительности он погиб в Мезии на Дунае (очевидно, подразумевался император Валериан, плененный парфянами). В одном месте мы позволили себе глубже вмешаться в текст и поправить ряд огрехов в изложении содержания трактата Лукиана «Александр, или Лжепророк». Здесь, например, говорилось, что Александр (герой Лукиана) родился в македонской Пелле (на самом деле в Пафлагонии в Малой Азии), что его покровительница, которую некоторые современные исследователи, а за ними и автор, почему-то сближают с Олимпиадой, «воспитывала змей» (в тексте Лукиана ничего подобного нет).

Поскольку владение арабским пока остается для нас недостижимой мечтой, обширную цитату из Корана мы перевели с французского. Перевод И. Крачковского был нами учтен, но, на наш взгляд, он непригоден по причине буквализма, а уж утверждение в ст. 84 (86), что солнце «закатывается в зловонный источник», и вовсе кажется сомнительным с мировоззренческой точки зрения (в переводе Г. Саблукова (1907) говорилось о «грязном» источнике, в переводе М.-Н. О. Османова (1999) он — «мутный и горячий»). Разумеется, с французского переведена и клинописная закладная таблица, найденная в основании дворца Дария I в Сузах.

В книге часто упоминается «талант», служивший мерой веса (первоначально 26,196 кг, в позднейший период, уже во времена Римской империи — 20,47 кг; впрочем, наш автор исходит из величины, встречающейся чаще в англоязычной литературе — 25,8 кг) и счетно-денежной единицей. Поскольку в таланте, таким образом, 842 тройские унции, а на мировом рынке серебро ныне стоит приблизительно 5,10 доллара за унцию, можно оценить талант (не забывая об условности такого перевода) в 4294 доллара. Таким образом, к примеру, стоимость гробницы Гефестиона (10 тыс. или 12 тыс. талантов) можно оценить в 43 или 51,5 млн долларов, а храмы, которые собирался возводить Александр по Средиземноморью (1500 талантов), — в 6,5 млн долларов. Чтобы читатель осознал неисчислимость этих сумм и понял также, как огромен даже и один талант, скажем еще, что средняя семья в Афинах могла прожить на 2–2,5 драхмы в день (в таланте 6 тыс. драхм), что означает примерно 1,4–1,8 доллара в день (впрочем, ведь и многие российские семьи имеют сейчас примерно такой бюджет).

Не считая дискуссию с автором прерогативой переводчика (особое неприятие вызывает эпилог, в котором Александр предстает каким-то издерганным эротоманом; кроме того, во всей книге уделено чрезмерное внимание гомосексуализму Александра, хотя ничего определенного на этот счет неизвестно) и дабы не перегружать книгу, мы ограничились минимальными примечаниями лишь там, где, по нашему разумению, большинству читателей требовались пояснения. Постоянно встречающиеся в нашем переводе «товарищи» и «друзья царя» почти всегда подразумевают вполне определенные придворные македонские должности έταίρος и φίλος. Во французском тексте (в том случае, если речь действительно идет о должности) они даются даже с прописной буквы, но мы от этого отказались ради удобства чтения. Следует отметить, что текст в круглых скобках внутри цитат из античных источников, как правило, принадлежит автору книги. Это, безусловно, несколько сбивает с толку. Еще читатель должен иметь в виду, что даваемые автором для привязки места действия современные географические названия далеко не всегда снабжены упоминанием о том, что в античности они именовались иначе (если речь идет об Азии, древние названия чаще всего к тому же неизвестны). Кое-где мы такое упоминание внесли, но поскольку этих случаев очень много, было бы неразумно делать это повсюду, поскольку чтение превратилось бы в бег с препятствиями.

И. И. Маханьков

Попробуйте объяснить лучезарность — напрасный труд. Откуда берется свет, излучаемый изваяниями и самой личностью Александра, ореол славы, окружающий сиянием наималейшие из его деяний на земле? От чего или от кого все это зависит?

От Бога, как полагал он сам и как могли полагать некоторые из его современников, вслед за Пиндаром, поэтом, столь ценимым Александром, распевавшие в разоренных Фивах: «Человек — всего только тени сон. Но когда падет богоданный луч, яркий свет озаряет людей и сладостная вечность» («Пифийские оды», VIII, 96–97). Это — метафизическое утверждение, и доказать его невозможно. Историк его отвергает, потому что это ему ничего не дает. И кем бы он ни был, учеником ли Аристотеля, наставника Александра, или провиденциалистом, как Боссюэ, он не может не признать, что не в состоянии отыскать тому разумных объяснений, ни исключительно через материализм, ни через мистику. Человек, отмеченный судьбой, излучает некий невидимый глазу свет!

Однако тогда, выходит, и вопрошать-то об исходящем от Александра сиянии некого, кроме него самого. В таком случае какие же проявления его личности помогут ответить на этот вопрос? Его характер, поведение, совершенные им деяния или то, что он лишь намеревался совершить? Едва ли ответ обозначится через наиболее важные этапы его жизненного пути, те тринадцать лет, что привели его из Пеллы, столицы Македонии, в Вавилон, где он умер. Но что можно сказать, какое предположение сделать в отношении участия его собственной воли в тех блестящих свершениях?

Ни один человек не становится тем, что он есть, в одиночку, не добивается признания в пустоте. В Греции признание приходило к Александру — при его жизни — с немыслимым трудом и невозможно было тогда найти человека, которого бы так осмеивали и даже презирали, а его заслуги оспаривали бы так яростно. Три наиболее могущественных греческих полиса — Фивы, Афины и Спарта — отказывались признать за Александром какую бы то ни было славу, всякую добродетель, любое величие. Известны слова Диогена: «Не заслоняй мне солнца», насмешки авторов комедий, изображавших его пьяницей, полный презрения отзыв Демосфена: «Этот юнец… жаждет алтарей — так пусть ему их воздвигнут! Какие пустяки!» Между тем как демократическая партия в Афинах выступила против обожествления Александра, когда его уже не было в живых, спартанцам даже не достало терпения дождаться его смерти. Они восстали против его власти еще при его жизни и увлекли за собой соседей. Что до направленных лично против него заговоров как в Македонии, так и в Азии, они наглядно показывают враждебное отношение к Александру даже со стороны самых близких к нему людей.

Вместе с тем, если Александр своим величием обязан не только своим личным заслугам, сможем ли мы дать надлежащую оценку его удаче, его славе, которые, как известно, что угодно оправдают? Следует ли нам оставить без внимания мнение тех, кто все это напрочь отрицает под тем предлогом, что Персидская империя рассыпалась сама, стоило ему сделать к ней лишь шаг, а дыхание пустыни «заглушило тот шум, который производила Великая Армия»? И лишь затем уже (вслед за современниками) в поисках причин такого числа славных побед обратиться к иррациональному, неизъяснимому, необъясненному и необъяснимому, к тому, что принято называть счастливым стечением обстоятельств? Не к Року — покорности богов законам, которые они сами установили, не к случайности, этому самопризнанию человеческого неведения, но к Фортуне, Άγαθή Τύχη