В заключительный, пятый том полного собрания сочинений автора вошли повесть «Так скучают в Утопии», рассказы «Тот, кто вышел из Большой Воды», «Пятна ржавчины», «Какая удача для антрополога!», «Мертвые пески», предисловие к «Борьбе за огонь», эссе «Научная фантастика и преистория», а также роман Андре Маршана «Теллусийцы, или Робинзоны космоса-2», являющийся своеобразным продолжением «Робинзонов космоса» Франсиса Карсака.
К. Шейнис, П. Андерсон, Л. Спрэг де Камп.
Памяти друга
Вот и всё, Франсис. На конвентах мы больше не увидим твоей техасской шляпы, не будет больше тех споров, в которых тебе, из любви к парадоксу, нравилось занимать самые реакционные, самые противоречащие твоим представления позиции.
Вот и всё. Мы не застанем тебя больше врасплох в лесу за какими-нибудь раскопками, или в деревушке Карсак, где ты обучал нас изготавливать из кремня каменные изделия, тогда как другой рукой (образно выражаясь) зачитывал нам, громко смеясь, некрологи, которые, вследствие ошибки, ты мог бы прочесть еще при жизни.
Вот и всё. Не будет больше (за исключением неизданных?) твоих чудесных историй о пространстве, времени и прекрасных принцессах, угодивших в плен к негодяям. В том, что касается лично меня, очарование длилось более четверти века: я познакомился с доктором Всеволодом Клером в 1954 году и тотчас же почувствовал себя сумасшедшим. Позднее (когда мы встретились в книжном магазине «Атом», в начале 1958 года, и наши атомы тут же сцепились), сколько раз я надоедал тебе с той сценой, когда Клер, раненный, приходит в себя посреди ночи после долгого беспамятства, в этом вызывающем смутную тревогу лесу, видит на поляне этот странный предмет, залитый зеленым светом, уже думает, что вот-вот умрет от страха, но затем слышит стоны: с какой сдержанностью, с какой экономией средств, ты, который ненавидел выставлять напоказ чувства, писал: «Я все-таки врач, поэтому, пусть и сам чувствовал себя неважно, не мог не прийти на помощь существу, которое стонало так, как стонет человек, а не зверь...»
Другие будут говорить о твоих научных трудах, которые были значительными и принесли тебе мировую и долговечную известность. Другой человек, любящий тебя и хорошо знающий, расскажет прямо здесь о твоих литературных произведениях, коими отмечено целое поколение: мое поколение, ряды которого уже начинают редеть.
Мне же остается рассказать лишь о тебе самом, о том, как ты мог наорать на кого-нибудь или внезапно выйти из себя, а затем долго извиняться за столом, заставленным всевозможными блюдами и выбранными тобой (!) бутылками, о твоей скрупулезности ученого, малейшему слову придававшего его истинное значение: тебе доводилось переписывать целые главы, приспосабливая повествование к возможностям перемещения героя пешком во враждебной ему окружающей среде. О том, как я расстроил тебя, указав на твою единственную ошибку в этом плане, в одном из романов для юношества, где ты писал: «—
