Новорожденный Ламент как будто знал, что ему не могут придумать имя. Едва появившись на свет, он уже улыбался таинственной улыбкой, весело наблюдая из больничной кроватки, как родители суетятся вокруг и спорят, как его назвать. Мать малыша, Джулия Ламент, особенно чувствовала бремя ответственности. Имя — визитная карточка ребенка. Оно должно быть подходящим.

— Если бы людям давали имена в конце жизни, не было бы ошибок вроде доходяг по имени Геркулес и трусов Львов! — заявила она.

Джулию назвали в честь «великого и ужасного» прапрадеда по имени Джулиус, угрюмого медного магната из Йоханнесбурга, что в Южной Африке, трижды женатого и арестованного за убийство третьей жены, которой он каждый вечер подсыпал в молоко мышьяк. Даже когда он отбывал наказание, в семье Клер упорно продолжали называть детей в его честь — в отчаянной надежде заслужить его благосклонность и сохранить за собой медные копи. Отсюда: четыре Джулии, два Джулиуса, пара Джулианов, несколько Джулиан и презлющая собачонка по кличке Джу-Джу.

Однако свое состояние дядя Джулиус завещал медсестре из тюремной больницы. Ида Викс не отличалась ни заботливостью, ни состраданием; по правде сказать, недуги подопечных были для нее ничто в сравнении с ее собственными, среди каковых числились застой крови, мигрень, боли в пояснице, опоясывающий лишай, шишки на больших пальцах ног и звон в ушах. Однако ежеутреннее присутствие женщины скрасило последние дни дяди Джулиуса, а сестра Викс, несмотря на хвори, прожила достаточно долго, чтобы спустить все наследство. Возможно, именно эта цель заставляла холодное сердце Иды Викс биться до ее сотого дня рождения.

Говард Ламент, любящий муж Джулии и отец безымянного младенца, очень спешил дать ребенку имя, пусть даже неподходящее. Человек дела, с широким лбом, длинным носом, похожим на каплю воска, и медно-рыжей челкой, падавшей на лоб знаком вопроса, Говард презирал нерешительность.

В шестистах тридцати милях по прямой к северу от Йоханнесбурга лежит Южная Родезия — совсем другая страна, британская колония, где молодому, образованному белому южноафриканцу открыты новые пути. В 1954 году Джулия Клер, выпускница Кейптаунского университета, стала преподавать рисование и английский в начальной школе, заодно занимаясь живописью. Говарду Ламенту предложили должность инженера на водопроводной станции в Ладлоу, городке в тридцати милях к югу от Солсбери.

Там, в Ладлоу, Говард и Джулия встретились и полюбили друг друга. И жизнь их могла бы сложиться, как у обычной счастливой пары, если бы не доктор Самуэль Андерберг.

Человек, круто изменивший их судьбы, лишь недавно возглавил родильное отделение больницы Милосердия в Солсбери. Андерберг был удивительный доктор — за двадцать лет он исколесил всю страну, принимая роды у негритянок и руководя послеродовой клиникой с заднего сиденья забрызганного грязью «лендровера». Жилистый, краснощекий, с пучками седых волос вокруг лысины, в разговоре доктор бурно жестикулировал — высказывал безумные идеи, размахивая руками и растопырив пальцы. При всем том правление больницы трижды отказывало ему в директорской должности из-за мятого твидового костюма, грязных ботинок и жеваного галстука, который он каждое утро надевал через голову.

Тем временем в больнице Милосердия сменилась целая череда директоров-щеголей: доктор Гладстон променял должность на более выгодную в Найроби; доктор Мэйси, нарушив договор, досрочно вышел на пенсию, а его преемник умер, прежде чем успели запомнить его имя. Члены правления в отчаянии кинулись на поиски нового директора — молодого, крепкого, не честолюбивого и не жадного до денег. При одном взгляде на доктора Андерберга становилось ясно, что он — именно тот, кого искали.

Самуэль Андерберг твердо верил, что в вопросах ухода за детьми западному миру есть что перенять у африканских матерей.

Принято считать, что младенец до полугода — жалкий комочек, беспомощное существо, способное лишь плакать, если ему голодно, мокро или одиноко. Уилл Ламент был не таков.

Джулия не сомневалась: мальчик знает, что потерял родителей, и изо всех сил держится за новых. По утрам он, словно петушок, приветствовал Джулию и Говарда радостным криком, весь день льнул к ним, а засыпал с жалобным плачем, надрывавшим Джулии душу. Говард смотрел на все более приземленно.

— Почему он не радуется, как тот, другой?

Джулия ответила таким скорбным взглядом, что Говард оставил все попытки сравнивать детей.

— Он просто хочет быть с нами, — выговорила наконец Джулия.

— «Датч Ойл» ищет молодые таланты! — вещал Гордон Снифтер. — Незаурядных людей! Вроде вас, Говард Ламент!

Какой юноша не мечтает услышать, что старой замшелой корпорации нужны его молодой задор и пыл? Тем более если он с детства привык к эмблеме на рекламных щитах у дороги — бело-зеленой ветряной мельнице: «Мама, смотри, ветродуй!» Гордон Снифтер приехал в Ладлоу издалека, чтобы пригласить Говарда на работу. Долгая беседа, несколько бокалов вина, подпись над пунктирной линией — и Гордон Снифтер двинулся дальше, только его и видели. А Говард и его небольшое семейство отправились в Персидский залив, на остров Бахрейн, на нефтеперегонный завод «Датч Ойл», где Говард покажет, на что способен, — усовершенствует оборудование на нефтяных вышках, что выкачивают из песка миллионы тонн густой черной жидкости.

Предложение Снифтера укрепило веру Джулии в призвание Говарда; да и какая жена откажется последовать за мужем в далекую страну и постигать новую культуру? К тому же, пока сынишку так легко перевозить с места на место, самое время для переезда. Что до живописи, то после неудачи на водопроводной станции Джулия решила черпать вдохновение на новых землях. С Гогеном перемена мест сотворила чудо!

Роза ответила гневным посланием: