Деревушка вольготно раскинулась на морском берегу. Сам берег был каменистым, для купания непригодным — ноги переломать недолго, а то и гад какой подводный ужалит, но деревенских жителей море кормило исправно. Рыбаки уходили еще до рассвета и возвращались с закатом, а лодки их были полны улова. Щедрость моря позволяла не умереть с голоду в неурожайные годы — а таковые не были редкостью в суровом северном климате. На каменистой почве вообще мало что росло, и огороды были невелики, а урожаи скудны, но жители деревеньки под незамысловатым названием Бухта-за-Скалами не роптали на судьбу. Да и чего роптать, ежели рыба годилась не только на стол, а и на продажу: соленая, копченая, вяленая. Иной раз заезжие купцы не брезговали и свежей: видать, рассчитывали продать ее в одном из соседних городов. Тогда живую рыбу помещали в бочки с водой, прочно установленные на телегах. Эти же торговцы продавали рыбакам нехитрый скарб, хотя желающие иной раз и сами выбирались на торжище — пусть путь и долог, зато цены ниже и выбор больше.

В шторм рыбацкие лодки в море не выходили, зато потом, когда непогода стихала, вся деревня высыпала на берег. Иногда им везло и они находили выброшенные морем на берег подарки: различное добро с затонувших кораблей. Когда попадалось что поплоше, когда что получше, несколько раз и вовсе выбросило сундуки. Не с сокровищами, разумеется, а с одеждой и кухонной утварью, но деревенские были благодарны Морскому Богу и за такие дары.

А однажды они нашли на берегу меня. Я-то этого совсем не помню, поскольку была еще крохой, но историю о том, как очутилась в Бухте-за-Скалами, слыхать мне довелось неоднократно и в разных пересказах. Детали их разнились между собой, но одно было неизменным: рано утром рыбаки обнаружили на берегу разбитую лодку, из которой доносился детский плач. Первыми к находке приблизились любопытные подростки: братья Гевор и Люк. И увидели на дне мертвую женщину, а рядом с ней — захлебывающуюся криком малышку.

Находка породила множество споров. С покойницей все было понятно: похоронить на местном погосте, прочесть над могилой подобающие молитвы и помянуть неизвестную всей деревней, дабы душа ее в загробном мире возрадовалась. А вот что делать с ребенком? С одной стороны, кроха — лишний рот, а деревенские жители хоть и не голодали, но и не роскошествовали. С другой — малышку следовало приютить, принять в семью, иначе Морской Бог мог разгневаться на Бухту-за-Скалами за то, что обидели присланную им в деревню девочку, и лишить рыбаков улова. Опять же семья, взявшая найденыша к себе, могла бы рассчитывать на милость моря, а спустя годы подросший ребенок сможет помогать по хозяйству. Перебранки грозили перерасти в крупную ссору, когда вперед выступила Сузи, вдова средних лет, и предложила:

— Давайте я возьму малышку к себе. Женщина я одинокая, детей нам с покойным Бартом боги не послали, а иного мужа мне уже не сыскать. И хотела бы, да одиноких мужиков, сами знаете: кривой Стен, что каждую субботу напивается допьяна да песни горланит, а после день отсыпается да два опохмеляется, и Вортуш, только тому и вовсе не до баб после того, как пять лет назад зимой едва не утонул и пролежал чуть ли не месяц в горячке. Прочие же против меня юнцы совсем. А так у меня хоть ребеночек будет, все не одна.

Матушка Сузи назвала меня Алессой — именем своей давней подруги, которая навсегда осталась для бывшей горожанки в прошлой жизни. От меня никто и не думал скрывать, что я найденыш, и я с малых лет знала, что матушка Сузи мне неродная, но знание это не мешало мне любить и почитать ее. На старом погосте я и с закрытыми глазами могла найти могильный камень, на котором были начертаны только слова молитвы, а место для имени оставалось пустым. Иной раз я долго сидела у камня и разговаривала с лежащей под ним незнакомкой. Более всего интересовало меня, была ли та моей матерью.

— Вот уж не знаю, Лесса, — сказала матушка Сузи, когда я задала ей этот вопрос. — Нашли-то вас в одной лодке, да только ничего это не значит. Покойница могла тебе и матерью, и сестрой, и дальней родней приходиться, а то и вовсе никем не быть.

— А я похожа на нее? — упрямо спрашивала я в надежде уловить хоть какой-то намек.

— Да разве ж теперь определишь, — вздыхала матушка. — У тебя вон волосы светлые, в рыжину отдают, да глаза золотисто-карие. А у нее, уж прости, но цвета глаз я не разглядела. Волосы… вроде бы русые были, да только потемнели они и слиплись от морской воды. Хоть наши бабы и привели покойницу в должный вид, только все равно не понять, какой она при жизни была. Ну вот что роста небольшого да худощавая — это я сказать тебе могу, но для этаких примет ты сама покамест маловата будешь. Одно сказать могу: такой отметины, как у тебя, у нее не было.

— Значит, я не ее дочь? — мне стало отчего-то грустно.