Либерия была устроена слишком рационально, чтобы избежать извращений. Излюбленное место туристов, особенно с востока, неизменно удостаивалось от них массы всевозможных эпитетов. Вот только все чаще эти эпитеты сопровождались словом «слишком». Употреблялось оно в основном подсознательно, от избытка положительных эмоций, но существа думающие уже успели обратить внимание на эту особенность и крепко задуматься.

Мышонок–альбинос Миклош в последнее время задумывался чаще, чем кто–либо другой. Потому как директор бюро общественного спокойствия чаще других сталкивался с самими извращениями.

Вот и сейчас он стоял посреди великолепного фруктового сада, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Поза была для этого скромного и тихого существа нехарактерной, но только таким образом ему удавалось подавлять в себе дикое желание закурить излюбленную сигару. Идеально ухоженный сад министра здраворазвития был не очень подходящим местом для курения. И все же Миклош не удержался, вызвав удивленные взгляды присутствующих оперативников, криминалистов и свидетелей. Один из сотрудников, направлявшийся в сторону Миклоша, резко остановился, словно напоролся на невидимую стену, и с выражением легкой брезгливости на лице начал докладывать первые результаты осмотра места извращения, или как теперь было принято говорить, патологии.

— Молодая самка, едва достигшая половой зрелости. Нездешняя, документов при ней не обнаружено, на отпечатки пальцев рассчитывать тоже не приходится, — они у нее просто отсутствуют вместе с руками. Судя по обработке ран и швам, конечности ампутировал не извращенец, а профессиональный хирург, или, по крайней мере, студент старших курсов медицинского факультета какого–то престижного университета.

«Когда же нам начнут присылать нормальных сотрудников, а не всяких Шерлоков и Эркюлей», — подумал Миклош. Доклад тем временем продолжался.

Вольфганг не любил утро, точнее, раннее утро. Он любил ночь. Любил одиночество. Ночью он оставался наедине со временем. Вы знаете, как оно, остаться наедине со временем? Нет? Попробуйте как–нибудь. Хотя… Возможно, никто, кроме Вольфганга и не знает, что значит остаться наедине со временем. По крайней мере, даже те, кто проводил иногда часть ночи в обществе Вольфганга, не замечали ничего особенного. Вольфганг ночью ничем не отличался от Вольфганга днем. Когда на него смотришь или слушаешь его, трудно представить себе мир без Вольфганга. Представьте себе мир без солнца, без зеленой травы, без моря. Нет? А без Вольфганга? Представили? Значит, вы просто не знаете Вольфганга. Это нормально. Вы можете его не знать. Главное, что теперь вы всегда его узнаете, как только увидите эльфа, без которого трудно представить мир.

В замке ордена «возвышенных» все просыпались с первыми лучами солнца. Все, кроме Вольфганга. Здесь все знали, что он не любит раннее утро и любит ночь, потому что ночью остается наедине со временем. И все закрывали на это глаза. Потому что каждый мог представить орден без самого себя, но не мог представить орден без Вольфганга.

Тот день сразу же начался не так, как обычно. Проснувшись, Вольфганг с удивлением уставился на часы, — уже добрых полчаса, как у дверей его комнаты должен был не прекращаться шум и гам, с помощью которого братья–рыцари иногда ненавязчиво намекали, что даже у привилегий Вольфганга есть границы. Но в этот раз было тихо, подозрительно тихо. И не потому, что за массивной стеной никого нет, а потому, что подавленные чем–то рыцари стараются бесшумно прошмыгнуть мимо его комнаты и тихо перешептываются по углам. Только вот слух Вольфганга ничего не улавливал, да и когда он, наконец, выбрался из своих покоев, коридор был пуст.

Все рыцари эльфийского ордена находились в зале для молитв и в полной тишине дожидались прихода Вольфганга. Но когда он появился, никто даже взглядом не выразил своего недовольства его опозданием, потому что глаза всех присутствующих были потуплены в холодный мраморный пол. Вольфганг занял свое место за кафедрой и стал растерянно листать Книгу Песен. Тяжелые взгляды братьев, упершиеся в его спину, мешали сосредоточиться и открыть нужную страницу. В конце концов, Вольфганг потерял над собой контроль и, совершенно не задумываясь, не глядя в книгу, запел Песню Розы. Нужно было видеть изумленные лица рыцарей, когда они услышали первые звуки едва ли не единственной эльфийской песни, заставляющей кровь стынуть в жилах. Понадобилось несколько мгновений, чтобы присутствующие один за другим стали помогать певцу. Еще через мгновение несколько десятков эльфов пели настолько слаженно и с таким внутренним трепетом, будто это самое важное, что все они должны сделать в своей жизни.

Вольфганг слышал только свой голос и ничего более. Внешний слух отказал ему вместе со зрением и осязанием. Песня закончилась, а оцепенение осталось. Потом кроваво–красный лучик стал с остервенением прожигать стену, отгородившую сознание Вольфганга от внешнего мира, и, пробившись сквозь нее, взорвал мозг эльфа. Вольфганг повернулся к своим собратьям и заговорил, совершенно не осознавая смысл своих слов, отрешенным голосом, лишенным даже самых ничтожных эмоциональных красок.