Мне 33. И у меня ничего нет. Вернее, есть всё, что большинство баб считают женским счастьем – любящий муж, ребёнок, удобная новая квартира, иностранная машина, любимая работа, весёлые друзья и даже больше. И спрашивается: чего тебе ещё нужно? А многие говорят: «с жиру бесишься». Но чувствую, что не мои это цели в жизни. Хотела бы стать Богом, на крайний случай – королевой или, как Ленин, таких дел натворить, чтоб потом веками помнили. И не в сырой страшной могиле гнить, а в мавзолее красивом мраморном лежать, и чтоб формалинчиком с запахом «Armand Basi» обтирали, и макияж каждый день поправляли, и причёску делали, а подростки футболки с фейсом моим, а не Че Гевары носили.

Родилась я в обычном роддоме сырым, хмурым весенним утром. Меня никто не ждал, ждали Алёшу, а когда появилась я, мама очень расстроилась. Долго не могли придумать мне имя. В конце концов согласились с бабушкой и назвали Наташей.

Продолжая отмечать рождение первенца, папа пошёл регистрировать меня.

– Как запишем «ья» или «ия», – спросила сотрудница ЗАГСа.

– А? – в недоумении папа тряс похмельной головой.

– Я спрашиваю, как регистрировать дочку будем, папаша, Наталия или Наталья? – настаивала женщина.

Наша квартира всегда была завалена красками, холстами, картинами, кистями. Мой папа – художник. Его картины никто не покупал, но я верила в его гениальность. Мне его картины нравились, но чего-то в них не хватало.

Когда я стану взрослой, то спрошу: «Пап, а почему ты всегда рисуешь только природу? Разве не хочешь нарисовать что-то необычное?». Папа в недоумении спросит: «А что именно?». Я отвечу: «Например, чёрную кошку в чёрном подвале или бездну». Потом, когда его картины начнут покупать, он нарисует и кошку, и бездну, но они так и останутся висеть на стене арт-салона. Люди предпочитают приобретать простенькие, понятные глазу пейзажи. Им не понять, что два светящихся глаза на большом чёрном фоне – это и есть чёрная кошка в чёрном подвале, а воронка с чёрным дном и кругами самых мрачных оттенков – это бездна. Возможно, такую воронку человек видит перед смертью и его затягивает туда. Я, как заворожённая, смотрела на эти картины. Они притягивали меня. Я задумывалась, отчего люди так примитивны в своём большинстве. Почему всё, что за гранью понимания, отвергается ими. Мне же, наоборот, всегда хотелось «за грань».

На мою свадьбу папа подарил мне не деньги в конверте и не ублюдочный сервиз, а картину. На ней был нарисован уходящий поезд, в конце тоннеля маячил слабый жёлтый свет. Я знала, что эту картину он рисовал специально для меня. Поэтому она мне очень дорога, дороже всех подарков.

Папа, как и полагается гениальным, неординарным личностям, много пьющим, обладающим тонкой ранимой психикой, умер молодым. Картина висит у меня в спальне, несмотря на вопли мамы немедленно снять «эту депрессуху» со стены. Ни за что не сниму. Потому что эта картина отражает мой внутренний мир – мрачный, но со светом в конце тоннеля. А ещё, разгребая старые вещи после его смерти, мы с мамой в шкафу обнаружили рисунки, сделанные простым карандашом и акварельными красками. На обычных листах А4 были нарисованы женщины, и в каждой из них узнавались черты моей мамы. «Мам, он в каждой женщине видел тебя», – сказала я и замолчала. Мама размышляла, что делать с рисунками. Она бы выкинула их, но, видимо, не захотела это делать при мне, поэтому просто сгребла их в кучу и сунула обратно в шкаф. Может, после моего ухода избавилась от них.

Когда папа рисовал, то почти всегда курил. Он зажимал «Космос» в зубах и прищуривал левый глаз от дыма. Я любила наблюдать за его работой: на чистом холсте появлялись речушки и берёзки, домишки и заборы, тропинки, уходящие далеко-далеко…

В целом у меня было хорошее детство. По утрам в выходные мама жарила вкусную картошку, а бабушка пекла ароматные блинчики. Иногда у мамы ко мне просыпалась бурная нежность. Она сажала меня к себе на колени и, приговаривая «нецененненький глазочек, поцелуй меня разочек», тыкалась мокрыми губами в мой нос. Я не любила всех этих нежностей и всячески уворачивалась от назойливых поцелуев.

– Ну и иди от меня! Что ж ты такая неласковая! – начинала злиться мама.

С рождением брата (которого назвали, конечно, Алёшей) всё стало плохо. Я его не любила, потому что меня заставляли с ним сидеть. Нужно было качать кроватку, давать ему соску и т. д. А один раз он обосрался. Я была этому рада, потому что он перестал орать и занялся своими какашками. Я наблюдала за его вознёй издалека. Братик сначала размазал коричневую кашицу по матрасу, потом обмазал каждую перекладину в кроватке. Какое-то время он пристально рассматривал свои руки и наконец начал их облизывать. На это спокойно я смотреть уже не смогла и побежала в туалет, где меня вырвало. Потом пришла мама и ругала меня за то, что я не убрала за братом каканы и он их наелся, да к тому же вымазал всю кровать, в квартире стояла вонь. Она меня вообще часто ругала за брата. Потом я отомстила брату за то, что приходилось возиться с ним, вместо того чтобы гулять с подружками на улице, за бессонные ночи, когда вместо просмотра интересных фильмов по телеку мне приходилось качать его. Возможно, нужно было мстить маме, которая вешала на меня брата. Но её можно понять: она работала и уставала, поэтому ей была необходима моя помощь. Месть моя была страшна. Я придумала злого волшебника по имени Клюва. Он чудодейственным способом готовил разноцветные вкуснейшие напитки. Я заходила в ванную, закрывала дверь. Под ванной у меня хранилась палитра акварели, хрустальный красивый бокал. Я включала воду и начинала бормотать что-то невнятное грубым голосом. Брат в истерике пытался проникнуть в ванную, чтобы увидеть волшебника Клюву и узнать секрет приготовления волшебного напитка. Но куда там – дверь была плотно закрыта. Не прекращая бубнить и завывать, я добавляла краску в стакан с водой. Цвета получались яркие и насыщенные. Учитывая, что во времена Советского Союза был только лимонад «Буратино», мои адские коктейли всех цветов и даже черного производили на четырёхлетнего брата неизгладимое впечатление. Я торжественно выходила из ванной, неся чудо-коктейль высоко над головой. Брат подпрыгивал и плакал, пытаясь вырвать бокал из моих рук, но я была непреклонна. С улыбкой злого гения я выпивала этот коктейль, изображая наслаждение. Представляете, чего мне это стоило? Ведь пить окрашенную акварелью воду – мало приятного. Но я та ещё актриса. Ради слёз брата я готова была и на большее. Алёше так хотелось попробовать этот чудо-напиток и разгадать тайну его появления. Он забегал потом в ванную, пытаясь обнаружить следы пребывания там волшебника Клювы, но я, хитрая, все атрибуты немедленно прятала. Так я изводила его довольно долго и ни разу не раскололась. Только спустя много лет, когда брат вырос в хулигана и алкоголика, я рассказала ему тайну происхождения коктейля.

В один из дней, чтобы не сидеть с братом, я закатила истерику (любимое мамино выражение). Я валялась по полу, стучала ногами, билась головой.

– А-а-а, вот ты как! Над матерью издеваешься! А ну вставай быстро!

До 5-го класса я жила в центре города с бабушкой, дедушкой, мамой и папой в большой трёхкомнатной квартире и ходила в школу, которая находилась прямо под нашими окнами. Потом мама получила «однушку» в посёлке и безумно этим гордилась. Переезжать туда мне совсем не хотелось. У меня были друзья, авторитет в школе и даже мальчик, которого я втайне любила. Он был меньше меня ростом, щупленький такой и губки бантиком. Когда мы оставались за дежурных по классу, я поднимала его на руках, чтобы он смог вытереть доску.

Зимой темнело рано, и после дежурства я шла провожать его домой. Потом он провожал меня. Иногда это продолжалось очень долго. Наши родители начинали волноваться и выходили нас искать. Строгая учительница, классическая Марь Иванна, старая дева, даже приходила к нам домой. После этого с бабушкой у нас состоялся серьёзный разговор. В итоге нас с любимым рассадили по разным партам, и я очень переживала.

Зимой мы с подружкой катались на коньках и даже ставили танцы, как настоящие фигуристки. Дома из дождика я смастерила себе юбку, как у самой Татьяны Тотьмяниной. Одним словам, я жила своей интересной, насыщенной жизнью, поэтому переезжать из города в деревню наотрез отказалась.

Мама с отцом и младшим братом переехали в «однушку». К нам они приезжали в гости на выходные. Никто не ругался, и всё было просто замечательно. Потом мама вдруг решила, что это неправильно, когда ребёнок при живых родителях живёт отдельно от них, и насильно перевезла меня к себе в квартиру, в посёлок Л. Мне там не нравилось всё. Не нравилась тесная квартира, не нравился двор, не нравились люди. На первом этаже жили алкаши, которые торговали самогонкой (в посёлке Л. этим многие занимались). Моя мама в скором времени тоже пристрастилась к этому прибыльному делу. Поэтому в ванной у нас стояла бочка с брагой, которая источала зловонный, кисло-сладкий запах. Я научилась определять качество самогонки, познала мастерство её изготовления. В 6 утра мама будила меня, ставила самогонный аппарат на плиту, подсоединяла шланги и уходила на работу. Мне нужно было следить за напором холодной воды, потому что перегревание было недопустимо – бачок мог просто взорваться. Качество первака определялось степенью горения. Достаточно было капнуть на стол чуток алкоголя и поднести к нему спичку. Если огненная вода горела хорошо, значит первак отменный, если слабо, то – не очень, если вообще не загоралась, то в технологии была допущена ошибка. Тогда нужно было отключить сначала газ, а через некоторое время – воду и именно в такой последовательности. Так в свои неполные 13 лет я познала премудрости самогоноварения.

С 8 утра с чекушками в трясущихся руках в дверь звонили алкаши. За червонец я наливала стопарик, за сороковник – бутылку. Деньги я аккуратно складывала в тумбочку под замок. Деньги мама всегда прятала и запирала на ключ, чтобы брат не стырил. Доступ к ключу был только у мамы и у меня, потому что я деньги не воровала.