Строительство железной дороги началось, но на каждом шагу возникали новые трудности; на многих фазендах

[2]

инженеров встречали враждебно. Суд был завален исками и жалобами, множество бумаг поступало в канцелярию и отправлялось оттуда. В коридорах судебного присутствия спорили адвокаты-крючкотворы. Тощие, высохшие, в очках, еле держащихся на кончике носа, они знали наизусть все законы и тянули их наподобие кантилен.

[3]

Они без конца твердили о том, что права землевладельцев гарантируются военной силой, возмущались актами произвола и со стороны помещиков и со стороны строителей и угрожали при получении компенсации за землю содрать три шкуры с хозяев железной дороги.

Несмотря на опасность захвата, земля в районе строительства дорожала с головокружительной быстротой. Каждая пядь отстаивалась с оружием в руках. Пришельцы не подчинялись решениям суда – для них все земли были «ничейными». Это определение их очень устраивало и не сходило у них с языка. В тавернах с развешанными у входа гирляндами лука наемные головорезы, капанги, строили дерзкие планы. Все они были вооружены. Кроме револьвера, который они, садясь за стол, откидывали на бок, капанги носили также большой нож – им крошили табак.

На углах улиц мужчины в высоких сапогах, широкополых шляпах и порыжевших от пыли парусиновых костюмах рассказывали друг другу анекдоты, судачили о тех, кто не расставался с мотками колючей проволоки: если этим людям попадалась подходящая земля, они разматывали проволоку, сколачивали ранчо, выпускали на огороженный участок кур и на следующий день уже требовали закрепления за ними земли.

Педро Алвим, которого знакомые звали Педрока, был судебным приставом в Иту. То, что рассказывали о нем в коридорах во время бесконечных судебных заседаний, – это просто выдумки и сплетни… Неправда, будто он ел, ставя тарелку в ящик стола, чтобы при появлении посетителя быстро спрятать ее. И уж совсем неправда, будто по вечерам он рыскал по городу с незажженной самокруткой во рту, высматривая, не покажется ли где курильщик. А едва завидит огонь сигареты, добавляли клеветники, начинает кричать:

– Не туши! Погоди! Дай прикурить! *

Наступал вечер; холмы синели, тени деревьев удлинялись. Из низин поднимался холодный, сырой туман, который сгущался над извилинами реки. У ворот под засохшим деревом, не обращая внимания на резкие трели карапинье, расхаживал бык.

Но вот со стороны пастбища послышались крики и тяжелый топот стада. Парнишка-негр с фазенды гнал скот к манговому дереву. Немного погодя он появился возле гойябейр, подхлестывая глупых животных, которые никогда не помнили дорогу домой.

– Оа! Оа, дьявол!

Он подбежал к воротам и стал понукать быка, остановившегося под деревом. От опаленной солнцем земли шел терпкий запах выгоревшей травы и навоза. Мычание нарушило тягостную тишину, царившую на фазенде Пайнейрас.

Дом Алвимов был убогий, приземистый и темный, с длинной верандой, полусгнившую балюстраду которой густо облепили вьющиеся растения. Перед домом находилась утрамбованная площадка с коновязью, а вокруг нее были разбросаны большие камни. У реки близ жернова виднелись хижины из жердей, обмазанных глиной, – это и была зензала. Она образовывала прямоугольник с небольшим, вымощенным камнем двором. В центре двора был врыт столб, который казался отполированным, – к нему привязывали провинившихся невольников.