Разразившийся в 30–е гг. массовый террор кажется одним из наиболее иррациональных событий современной истории. Это событие неразрывно связано с именем Иосифа Сталина, и иногда кажется, что все дело в злой воле лидера ВКП(б). «В конечном счете весь характер террора определялся личными и политическим побуждениями Сталина»

[1]

, — пишет Р. Конквест. Однако личные склонности Сталина демонстрировали в 20–е гг. скорее умеренность. По словам того же Р. Конквеста «небывалым в истории способом, Сталин вел свой „государственный переворот по чайной ложке“ и дошел до величайшей бойни, все еще производя впечатление некоторой умеренности»

[2]

. Все это может восприниматься как результат дьявольского расчета Сталина. Традиция, которая вытекает из доклада Н. Хрущева ХХ съезду КПСС «О культе личности Сталина и его последствиях» представляет уничтоженных Сталиным большевиков невинными жертвами его маниакального властолюбия и (в либеральной интерпретации) тоталитарного режима. Зачем же было нужно убивать сотни тысяч людей, среди которых большинство искренне были привержены коммунистической партии? Если Сталин был «маньяком», почему его действия поддерживали «соратники», массы восторженных сторонников? Массовое помутнение рассудка, гипноз? Не слишком ли это мистическая версия?

Однако возможно и другое объяснение — Сталин был не гениальным стратегом, способным предусмотреть все повороты истории на десятилетия вперед, а талантливым тактиком. В каждый конкретный момент он точно оценивал соотношение сил и был готов применить наиболее эффективные методы без оглядки на сантименты. Сталин был совершенным инструментом тоталитаризма. В условиях тоталитарного режима более действенного средства, чем террор, нельзя было и придумать. Загадка уничтожения сотен тысяч людей — не столько в особенностях сталинской психики, сколько в задачах, которые решала правящая группа — совершенный инструмент системы. Ситуация 30–х гг. могла поставить перед системой две основные задачи: устранение элиты, саботирующей преобразования и представлявшей потенциальную опасность системе

Заговор? Да это сталинистская постановка вопроса! Ну почему же? Если бы декабристов разоблачили до открытого выступления на Сенатской площади (а к этому были предпосылки), мы бы тоже спорили — а был ли заговор? Но вряд ли утверждение о том, что группа дворян готовила свержение самодержавия, можно считать реакционной мыслью. Все зависит от точки зрения. Если Ваши симпатии на стороне самодержавия, вы осуждаете декабристов. Если Вы — противник сталинизма, то почему Вас должно огорчать, что кто — то сопротивлялся Сталину. Огорчать должна неудача сопротивления, а не факт его существования.

Заговор? Не может быть! Типичное возражение: архивы открыты, и ничто в них не говорит о стремлении элиты к свержению Сталина. Позвольте, но ведь о заговоре вопиют воспоминания современников, декларации партийных диссидентов и, наконец, материалы самих процессов. Но ведь как мы знаем, обвинения фабриковались. Юридическая процедура сталинского следствия и суда не выдерживает критики. Об этом еще Хрущев говорил. Да, не выдерживает. Но это еще не значит, что ложно обвиненные во вредительстве и шпионаже люди вообще не занимались оппозиционной работой, не имели оппозиционных взглядов и не собирались в случае устранения Сталина проводить иной курс.

Тут пролегает водораздел между юридическим и историческим подходами к событиям. Нарушение следственной процедуры в деле царевича Алексея не позволяет нам считать, что он не представлял угрозы для реформ Петра. Для них были опасны и разговоры в окружении наследника престола. История знает немало таких примеров. Разговоры о политике в тени авторитарных режимов — начало их конца. Из дворянских кружков вырос декабризм. Из интеллигентских кружков выросли партии, придавшие организованность движению против царизма в начале века. Сначала в них входили десятки людей, но стоило разразиться острому социальному кризису — и за ними пошли миллионы. Эти события происходили на глазах Сталина, его друзей и врагов. И только во второй половине ХХ века, когда эту историю занесло илом мифов, свержение Сталина стало казаться невероятным. Что же, в этом тоже была история — именно в это время в номенклатуре снова шло брожение, а в обществе формировались новые кружки, которые в условиях кризиса 80–90–х гг. превратятся в мощные движения и покончат с коммунистическим режимом.

В 1922 г. Россия вступала в новый период своей истории. Закончилась Великая Российская Революция и гражданская война. За короткий в историческом масштабе срок страна неузнаваемо изменилась. Царскую символику вытеснили красные флаги и звезды, аристократов в кабинетах сменили относительно молодые люди в кожанках, общественная атмосфера веяла духом перемен, устремленности в будущее, неповторимости происходящего — страна Советов впервые в мире пробивала дорогу к социализму — неведомому светлому будущему человечества.

Но сквозь новые названия и формы неумолимо проступала старая тысячелетняя Россия. Авторитарной осталась власть, и непривычный для самодержавной старины вид обитателей Кремля не мешал обывателям рассуждать о том, что царь теперь — Ленин, Троцкий — главный генерал, а председатель Московского Совета Леонид Каменев — это вроде столичного генерал — губернатора. Он же — и член Политбюро, по старому — Великий князь. Разговоры эти велись вполголоса, потому что новые власти не любили, когда их сравнивают со старыми, а общество теперь было пронизано структурами коммунистических организаций — Российской коммунистической партии (большевиков) (РКП(б)), Всероссийского коммунистического союза молодежи (комсомола, ВЛКСМ), профсоюзов. Миллионы их членов активно поддерживали новый режим, вступали в спор с недовольными и могли донести во всемогущие репрессивные органы — ЧК, теперь переименованные в Объединенное Главное Политическое Управление (ОГПУ). Раньше это называлось охранка. Оппозиционные партии были разгромлены, а интеллигенция (специалисты или сокращенно — спецы) продолжала вести политические беседы в частном порядке, как до революции. Не изменился и сельский характер страны, большинство ее населения по — прежнему было одето в крестьянский кафтан. Одеть миллионы жителей России во что — то другое было нельзя — промышленность еще только начала возрождаться от разрушений, нанесенных войной, международной блокадой и, как осторожно поговаривали, неразумной политикой новой власти.

Так чего же было больше в России в 1922 г. по сравнению с дореволюционными временами — нового или старого? Из — за гражданской войны и сопровождавшего ее террора революция смогла выполнить лишь часть своих задач. Она начиналась под лозунгами хлеба (социальной обеспеченности трудящихся), земли, политической и социальной свободы («воли»), народовластия (демократии). Революция несла новый мир, в котором человек будет свободным, активным работником, действующим не по чужому приказу, не из — под палки, а в соответствии со своей волей, способностями и склонностями в братской взаимопомощи с другими работниками. Это будущее общество свободы, народовластия и благосостояния называли социализмом. В 1917 г. революционные массы несли лозунги: «Фабрики — рабочим!», «Земля — крестьянам!», «Мир — народам!». Но мира не получилось — спровоцированная большевистским переворотом затяжная гражданская война удвоила срок кровопролития и военных тягот по сравнению с испытаниями мировой войны. Страна была разорена дотла. Ожесточению борьбы немало способствовал большевистский социальный эксперимент, попытка единым рывком с помощью твердой диктатуры достичь нового общества, в котором человеческий эгоизм сменится альтруизмом, где все подчиняются единой воле, единому плану без товарно — денежных, рыночных отношений. Страна не приняла этой попытки несмотря на террор и настойчивость многомиллионной массы сторонников коммунистической идеи. Крестьяне не желали отдавать хлеб по продовольственной разверстке (налогу, иногда превосходящему возможности хозяйства), поднимали восстания, не сеяли хлеб. Даже собранное продовольствие уходило на прокорм колоссальной армии и бюрократического аппарата. Рабочий класс, считавшийся опорой режима, голодал и поднимался на выступления против большевистской власти

Большевикам пришлось отступить. В марте 1921 г. Х съезд РКП(б) по предложению Ленина провозгласил переход от продовольственной разверстки к фиксированному продовольственному налогу. Несмотря на то, что продовольственный налог тоже был тяжел, новая модель «смычки» с крестьянством стимулировала сельскохозяйственное производство, так как излишки оставались в руках крестьян и могли продаваться на рынке. Таким образом, отменялась распределительная монополия государства и началось восстановление рыночных отношений. Это решение стало первым шагом к отмене «военного коммунизма» и переходе к новому, рыночному курсу, получившему название «новая экономическая политика» (НЭП).