Книга бельгийского писателя Виллема Элсхота включает в себя: роман «Вилла роз», «Силки» и повести «Сыр», «Танкер», «Блуждающий огонек».
Книги Элсхота, отмечают критики, — это «автобиографии чувства», это ищущая себе возможные «алиби» тайная исповедь автора.
Предисловие
Бельгийский писатель Виллем Элсхот (1882–1960) — новое имя для советских читателей, однако у себя на родине его творчество пользуется давним признанием. Талант Элсхота весьма самобытен, грани этого таланта разнообразны, и зарубежная критика по праву видит в нем одного из крупнейших представителей фламандскоязычной литературы Бельгии, писателя, чьи произведения отнюдь не принадлежат прошлому, но живут и в настоящем. Между тем рассказ о нем следует повести издалека.
В начале 20-х годов Элсхот, молодой буржуа из Антверпена, анархист и «фламинган»
[1]
, окончательно избирает литературную деятельность. Она становится постоянной, правда не единственной его профессией. В бельгийских литературных кругах Элсхот тогда еще мало известен, хотя уже успел проявить себя как журналист, сотрудничающий в недолговечных левых литературных изданиях, и автор романа, написанного, как отмечала критика, на превосходном фламандском языке. Кроме литературы, у Элсхота было и другое занятие, от которого он не отказался и в более поздние годы: Элсхот был умелым, предприимчивым и удачливым «деловым человеком». Писателю, даже крупному, и сейчас нелегко в Бельгии жить на деньги, заработанные только литературным ремеслом, а Элсхот притом писал медленно, беспрестанно перерабатывая и шлифуя свои сочинения, — его книги выходили редко.
Антверпен — как Гент, Брюссель, Льеж, как другие бельгийские города и вся Бельгия, в начале 20-х годов был еще полон воспоминаний о тяжких бедствиях первой мировой войны, когда «группа хищников с неслыханным зверством обрушилась на Бельгию»
[2]
. Страна была разграблена и унижена. Общая беда способствовала сплочению ее этнически разнородного населения — валлонов и фламандцев.
Но процесс этот не был ни простым, ни однозначным.
В послевоенные годы крупная бельгийская буржуазия энергично восстанавливала свое пошатнувшееся экономическое положение. «Бельгийские буржуа вложили за границей около 3 миллиардов франков; охрана прибылей с этих миллиардов путем всяческих обманов и пройдошеств — вот какой
Вилла Роз
(роман)
«Вилла роз», в которой супруги Брюло сдавали комнаты с полным пансионом, находилась на невзрачной улочке д’Армайе, расположенной, впрочем, в довольно богатом квартале Терн. Невзрачным, как и улочка, был и сам дом, всего и дна этажа, хотя весь квартал был застроен преимущественно пяти- и шестиэтажными домами, которые, словно башни, высились по обеим сторонам «Виллы». Поэтому пансион действительно чем-то напоминал старую деревенскую усадьбу, теснимую разрастающимся городом, однако никто и никогда не мог понять, почему к названию «Вилла» добавилось еще слово «роз». Правда, при доме был сад, что стало теперь редкостью в Париже, но с тех пор, как господин и госпожа Брюло въехали в дом — а они жили в нем уже более шестнадцати лет, — к саду не прикасалась заботливая рука, и все розы, да и другие цветы давно отошли в прошлое. В сад к тому же попадало слишком мало солнца, так как соседние дома отбрасывали огромные тени на всю его территорию. И только трава, верная спутница запустения, сумела выстоять в таких условиях, трава, которая разрастается тем пышнее, чем меньше о ней заботятся.
Госпожа Брюло держала кур; их штук тридцать бродило по «парку» «Виллы». И словно не было вокруг них Парижа, и словно никогда не заходило солнце в их царстве, куры несли настоящие яйца, которые мадам продавала в городе по двадцать сантимов за штуку. Для постояльцев она покупала итальянские, которые были вдвое дешевле, прятала их по утрам в разных уголках сада, а днем собирала и торжественно приносила на кухню. И если на мясные блюда или кофе иногда поступали жалобы, то о яйцах мнение всех дам и господ было единым: лучше яиц не найти во всем городе.
Вечером зала имела праздничный вид. Антуанетта Дюмулен сидела рядом с нотариусом, а госпожа Жандрон — между Брюло и его женой, которые не спускали с нее глаз во время еды и поочередно направляли ее руку ко рту, когда это оказывалось необходимым. Мадемуазель де Керро досталось ее обычное место между Асгардом и пустым стулом, а Мария сидела по обыкновению рядом с матерью, ибо пока, до удачного завершения дел Мартеном, польки чувствовали себя вдвоем сильнее, чем поодиночке, среди других постояльцев.
У прибора госпожи Дюмулен красовалась ваза с розами, салфетки были накрахмалены. На столе постелили чистую скатерть, хотя прошла лишь половина недели. У каждой тарелки лежало меню, написанное госпожой Брюло собственноручно и включающее следующие деликатесы:
Мадемуазель де Керро была огорчена, что в меню не включили блюд ни «а ля Керро», ни «а ля Бретань», хотя она вполне удовлетворилась бы фруктами или десертом. По всему было видно, что ее здесь не любит.
