Арсен Мюзелье пришёл на Старую Вевру около шести утра и принялся косить луг, обрамлявший с двух сторон ржаное поле. Старая Вевра была участком земли приблизительно с гектар, вырезанным в лесу в пятистах метрах от опушки. Колючий кустарник рос у подножия больших деревьев тёмной линией, по четырём сторонам образованного таким образом прямоугольника. Луг принадлежал семье Мюзелье, а поле — Мендёрам, их троюродным братьям, с которыми они вот уже три поколения были в прохладных отношениях. Ссора между двумя семьями случилась несколько лет спустя после смерти их общего предка, который раскорчевал этот кусок леса во времена Второй империи.

Арсен, двадцатитрехлетний невысокий, крепко скроенный парень, косил, не поднимая головы, так как работа требовала пристального внимания. Луг был ровный, без уклона, и поэтому глинистая почва удерживала воду в течение большей части года. В жаркую погоду усеянный дырами участок походил рельефом и плотностью на сухую губку, и механическая сенокосилка ломала на нём лезвия. Поэтому приходилось косить косой, стараясь делать это осторожно, чтобы не уткнуться остриём в землю. Арсен оставлял позади себя тощие валки жёсткой травы, такой же жёсткой, как рожь Мендёров. Сено почти не стоило затраченного на него времени, и было бы выгоднее засадить луг рожью или любой другой культурой. Об этом уже не раз думали, но у луга было то преимущество, что он создавал неудобства для владельцев поля. Пренебрегая слишком скудной травой, Мюзелье, убрав сено, пускали пастись туда коров, и какой-никакой урон Мендёрам всегда от этого получался.

Часов в восемь утра, остановившись, чтобы поточить косу, Арсен заметил в нескольких шагах от себя гадюку, скользящую по жнивью между двумя валками. По его телу пробежала дрожь, а сердце сжала лёгкая тоска, как иногда в лесу, когда он слышал шум какого-нибудь шевеления в середине густого куста. В пятилетнем возрасте, собирая однажды ландыши, он дотронулся рукой до змеи, и с тех пор у него остался страх перед пресмыкающимися. Гадюка неслась вперёд, прямо, как стрела, едва изгибая тело, держа неподвижной плоскую головку и наблюдая за юношей своим маленьким, проворным, как у птицы, глазом. Полный ненависти и отвращения, Арсен бросил под ноги точильный брусок. Взяв поудобнее косу, он прыгнул вперёд и сделал короткое, точное движение, послав лезвие косы вровень с травой. Змея видела, как он замахивался и отпрянула в сторону, где её нельзя было достать. А когда он опять поднял косу, она уже скользнула под валок. Арсен стоял со сжатым от нервного напряжения горлом и стерёг то место, где гадюка исчезла, предполагая, что она там притаилась, настороженная и готовая к броску, и ему даже показалось, что он видел, как блеснул её маленький глазок с холодным, устремлённым на него из-под складок кожи взглядом, от одной лишь мысли о котором ему делалось нехорошо. Внезапно он заметил, что птицы в лесу перестали петь, и, стоя в центре этой неожиданно воцарившейся тишины, он почувствовал себя слабым и уязвимым. Пока он готовился пошевелить кончиком косы сено, гадюка выползла несколькими метрами дальше, преодолела открытый участок и, скользнув в высокую траву, исчезла. Арсен, не отважившийся сделать ни шага, чтобы преследовать её, заметил в этот момент, что его руки судорожно сжимают косу, а колени дрожат. Застыдившись, он стал мысленно оправдываться перед самим собой за испытанный страх, вспомнив, что не далее как накануне, когда у них во дворе сорвался с привязи бык, он, Арсен, действовал с хладнокровием и смелостью, восхитившими старшего брата. Он снова принялся за работу, но уже без прежней увлечённости, сосредоточенный на тишине и собственном одиночестве. Он чувствовал тяжесть окружающего леса, враждебную неподвижность просторного сумрака, таящего где-то у своего основания незримое подспудное кишение. Он невольно готовился встретиться глазами с какими-нибудь хладнокровными животными, которые могли выглянуть из-под поросли кустарника, из-за остролиста или чёрного тёрна, живой изгородью окаймлявших Старую Вевру.

Упорное молчание птиц стало в конце концов беспокоить его больше, чем ощущаемое им незримое присутствие многочисленной и затаившейся живности. Чтобы развеять свою тревогу, он решился зайти в лес. Нарочно выбрав именно то место, где скрылась гадюка, он направился по тропинке в сторону источника под названием Соляр, куда он надумал сходить напиться прохладной воды. В полумгле подлеска роса отливала серебряным глянцем, но из-за необычной для такого раннего часа тишины казалось, что наступили предгрозовые сумерки. Арсен, примирённый с окружавшей его природой, жадно вдыхал аромат леса. Ещё не совсем забыв ощущение ужаса, охватившего его на лугу, он чувствовал, что почти избавился от него. Стук башмаков Арсена беспокоил прятавшуюся рядом с тропинкой в папоротнике и диких травах пугливую живность, и о её присутствии можно было только догадываться по шуршанию листьев, колыханию лёгкой растительности, которая, вздрагивая, стряхивала на землю росу. Он старался убедить себя, что всё это доставляет ему удовольствие, и приостанавливался, чтобы раздвинуть траву и попытаться застичь беглеца врасплох.

Так он шёл несколько минут и вдруг почти без волнения увидел, как на скрещение тропинок выползла гадюка. Подлиннее и потоньше, чем та, что появилась на лугу, она ползла неторопливо, вызывающе выпрямив шею. Змея повернула к нему свою плоскую голову, словно оценивая его взглядом, и Арсен, успевший рассмотреть кусочек нежной, мягкой кожи под челюстью змеи, почувствовал, как его снова охватывает какое-то паническое возмущение. Впрочем, это чувство не успело в нём развиться. Вслед за гадюкой в поле его зрения появилась девушка, крепко сложенная, с горделивой осанкой. Одетая в белое чуть ниже колен льняное платье без рукавов, босоногая, она шла размашистой походкой, слегка выгнув вперёд спину. В красоте её загорелого, выразительного лица было что-то мужское. Её уложенные венцом чёрные как воронье крыло волосы украшала витая серебряная диадема в виде тонкой змейки, державшей в зубах большой овальной формы прозрачный камень красного цвета. По оставшимся в памяти с детства описаниям, которые до этого он считал выдумками, Арсен узнал Вуивру.

Проходя мимо Арсена, Вуивра повернула голову и посмотрела на него с таким безразличием, что это задело его за живое. Её зелёные с минеральным блеском глаза походили на кошачьи не только цветом, но и своим взглядом, который встречается с взглядом человека, как с чем-то неодушевлённым, отказываясь от общения. Вдруг её осветило солнце, отчего ярко заискрился рубин в диадеме и засверкали красные огоньки в чёрных волосах. Вслед за гадюкой она направилась по тропинке к пруду, который назывался Ну, но, пройдя метров сто, свернула в сторону и, заслонённая деревьями и папоротниками, исчезла из поля зрения Арсена. Едва оправившись от удивления, он почувствовал желание догнать Вуивру, и тоже вошёл следом за ней в подлесок. Теперь у него не было ни малейшего страха перед змеями. Размашистой походкой он шагал сквозь папоротники, и роса, стекая с мокрых штанин в башмаки, холодила ему ступни ног. Выйдя из леса, он был ослеплён волной света. Солнце стояло над противоположным берегом пруда, который по всей его длине разделяла надвое сверкающая борозда. Посредине, там, где вода была зажата в узкой горловине, отливали серебром скопления бледных водорослей. Поближе, справа в окаймлявших глубокую бухточку густых камышах задержалось широкое полотнище белого тумана, который растянулся по берегу до самого леса. Не видя Вуивры, Арсен стал высматривать её именно в этой завесе из тумана. Кругом царила тишина. Ни птичьего пения, ни каких-либо других звуков за исключением шума воды, вытекавшей через трещины подъёмного затвора шлюза в расположенный ниже уровня пруда бьеф. Он забрался на один из холмиков, которые подпирали стойки затвора, и менее чем в ста метрах от себя обнаружил Вуивру в маленькой бухточке, защищённой земляной насыпью. Чтобы искупаться, она выбрала самое красивое место, устье ручья, несущего в пруд чистую воду из источника Соляр. Она была совершенно голая и шла с прижатыми к туловищу руками в доходившей ей уже до пояса воде, но вскоре, потеряв под ногами дно, поплыла, и теперь Арсен видел над поверхностью воды только корону её чёрных волос и смуглые руки, попеременные взмахи которые позволяли видеть её обнажённые плечи. Она плыла очень быстро в направлении камышовых зарослей, за которые зацепился шлейф тумана. Арсен миновал затвор и пошёл по берегу, глядя на удалявшуюся Вуивру. Остановился он лишь тогда, когда дошёл до берега ручья, до того места, где она сбросила лежавшее теперь на траве платье. Солнце, игравшее своими лучами в рубине, отбрасывало на белый лён алые, как сок красной смородины, отблески. Он наклонился, чтобы полюбоваться драгоценным камнем, но у него не возникло желания завладеть им. Поймав себя на подобном бескорыстии, он не мог не удивиться ему, и мысленно спросил себя, не страх ли перед змеями наделил его таким благоразумием. В детстве он часто мечтал о том, что, может быть, когда-нибудь ему представится шанс завладеть этим сокровищем, и, как ему тогда казалось, постыдился бы не попытать счастья, ни за что бы не отказался от испытания, связанного с большим риском, но зато сулящего столь же немалую славу. Ещё совсем недавно он обязательно бы сделал это.

И теперь он лениво протянул руку, чтобы взять диадему, и точно взял бы, если бы возникла угроза в виде гадюки. Наверное, змеи вели с Арсеном игру, дожидаясь, когда похищение станет свершившимся фактом, чтобы пуститься за ним в погоню, но пока в поле его зрения змей не было, и в траве не чувствовалось ни малейшей вибрации. Вместо того чтобы опуститься на рубин, его рука, задев платье из белого льна, задержалась на нём. Прикосновение к этой лёгкой, немного шершавой ткани, ещё сохранявшей теплоту жизни, заставило его отказаться от намерения, возникшего вопреки его желаниям. Арсену вдруг захотелось лечь лицом на платье и вдохнуть его запах, но застенчивость не позволила ему сделать это. Вуивра тем временем повернула в пруду назад и плыла широким брассом, звонко и отрывисто шлёпая ладонями по воде, причём совершенно без брызг. Не думая больше о рубине, Арсен выпрямился, чтобы лучше видеть лицо, черты которого с каждым взмахом рук становились всё более отчётливыми. Когда Вуивра в движении склонялась головой к загорелому плечу, её профиль обрамлялся тонким контуром золотистого света. Ясный, звенящий звук шлепков повторяло эхо, но приглушённо, где-то вдали, словно там в глубине леса что-то рубили топором. Метрах в ста от берега Вуивра остановилась и, повернувшись на спину, соединив ладони под затылком, выставив вверх груди, замерла без движения. Может быть, ей хотелось, чтобы юноша подумал немного и всё-таки рискнул. А ещё у него мелькнуло в голове, не стесняется ли она и не мешает ли он ей выйти на берег. Пока он раздумывал, уйти ему или нет, она снова поплыла и коснулась ногами дна раньше, чем он принял решение. Когда их взгляды встретились, Арсен опустил глаза и смутился из-за того, что, стоя вот так на берегу и разглядывая её, он должен был показаться ей чересчур нескромным. Он всё же решил не уходить, а просто лёг на землю в трёх шагах от платья в более независимой, по его мнению, позе. Вуивра, возникнув вдруг вся целиком в солнечных лучах, остановилась перед устьем ручья, который принёс сюда много гальки, устелив ею дно. Она шла, иногда болтая ногой в родниковой воде, иногда с размаху касаясь ступнёй поверхности струящегося потока, и прозрачные капельки воды стекали с её голеней.

Арсен, поражённый необыкновенной красотой Вуивры, созерцал её тело, не испытывая никакого стеснения. Он видел в нём то, о присутствии чего в человеке до сих пор даже не догадывался, хотя и умел ценить, например, в красивой лошади: благородство, гармоничную непринуждённость и чистоту линий, вносившие ему в душу чувство удовлетворённости. Вуивра легла в ручей, чтобы холодной водой обмыть своё тело после пруда, а затем, плеснув из ладоней себе в лицо, вышла на берег. И там, обращая не больше внимания на лежавшего в её тени мужчину, чем на какое-нибудь животное, она стала медленно поворачиваться в лучах солнца, положив ладони на затылок и закрыв глаза. Это оскорбительное безразличие вызвало у него приступ мужского гнева, и он попытался быть грубым, что с ним случалось весьма редко.

— А ну-ка отставь в сторону свои ягодицы. Ты заслонила мне всё солнце.

Она отступила на шаг, и её тень, упавшая на белое платье, погасила сияние рубина. Арсен покраснел, стыдясь вырвавшихся у него слов. Но Вуивра, кажется, не обиделась. Обсушив своё тело, она спросила, как его зовут и где он живёт. Голос у неё был молодой и звонкий, приправленный юрским акцентом с широко открытыми гласными, чистыми, как белый хлеб. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы преодолеть что-то вроде строптивой и обычно совсем не свойственной ему застенчивости.