— Почему бы тебе не взять нож и не убить меня, Томас? Это было бы быстрее и честнее! — Теперь Сьюзен Крэг перешла на крик, и ее голос был грубым от переполнившего ее отчаяния. — Клянусь Богом, ты вынуждаешь меня к этому! Ты, со своей ханжеской жестокостью. — Она стояла у окна, по ее лицу катились слезы.

Адам, худой, тощий и не по летам высокий, которому было всего четырнадцать, стоял у окна в кабинете отца, крепко обхватив себя руками; в движениях его рта усматривалось отчаяние, когда он делал усилия, чтобы заставить себя не кричать в защиту матери. Ссора, становившаяся все громче, казалось, продолжалась уже часами, и часами он стоял здесь и слушал. Что она сделала — или что она

могла

такого сделать, — чтобы так разозлить отца? Он не понимал этого.

— Теперь ты вновь упоминаешь имя Господа всуе! Неужели не будет конца твоей злобе, глупая, бесчувственная женщина? — Голос Томаса был почти неразборчивым.

— Я не злобная, Томас. Я человечная! Что я сделала дурного? Почему ты не можешь выслушать меня? Тебе безразлично! И так было всегда, будь ты проклят! — Голос матери дрожал, она теряла контроль, в то время как низкий громыхающий голос отца, исторгавший потоки слов, был направлен на подавление и уничтожение.

Глаза мальчика заволокли слезы, и он прижал руки к ушам, стараясь закрыть доступ звукам, но из этого ничего не получалось; они заполняли звукопроницаемые комнаты большого старого каменного дома пастора и через окна и двери проникали в сад, достигая близлежащей деревни Питтенросс, доходя до леса и восходя даже к небесам.

Для Адама прошедшие после этого дни были неоднозначными. Отец редко разговаривал с ним, а если и разговаривал, то был далек от него, словно они были вежливыми незнакомцами. Мальчик завтракал и обедал в кухне с миссис Бэррон. Ужин всегда был холодным. Иногда они с отцом молча сидели напротив друг друга; иногда, когда Томаса не было дома, Адам заворачивал ужин в пакет, засовывал его в рюкзак и убегал в горы.

Каникулы приближались к концу. Через несколько дней начнутся занятия в школе. Он был рад этому. Что-то произошло между ним и его друзьями, чего он не понимал. Между ними возникла новая напряженность — какое-то смущение, почти отчужденность. Он не знал, что в округе распространилась новость о том, что миссис Крэг, жена пастора, бежала в Эдинбург с — здесь версии разнились — коммивояжером, лектором университета (летом он на две недели останавливался в отеле «Бридж») или импортером французского вина, который жил в отеле «Форист роуд» у реки и съехал за два дня до исчезновения миссис Крэг. Ему ничего не говорили, но когда он увидел Юана и Уи Майки, шепчущихся за магазином и услышал их хихиканье, сразу же прекратившееся при его приближении, он почувствовал, что мгновенно залился краской, и ушел. Они предали его. Лучший друг Робби, возможно, понял бы его (Робби был одним из немногих друзей, в чей дом ему разрешали приходить), но Робби не было дома все лето, а год тому назад, после того как умерла его мать, он перешел в интернат. И вместо того, чтобы видеться с друзьями в последние, самые ценные дни каникул, Адам развлекался сам и много размышлял о школе.

Ему всегда нравилось учиться и нравилась его будущая работа. Он еще не говорил отцу о желании стать врачом, хотя у него не было оснований полагать, что пастор будет против. Скорее всего, ему это понравится. Медицина — профессия уважаемая. В одном Адам был абсолютно уверен: он не хочет идти в церковь. Он ненавидел кирху. Он ненавидел воскресные праздники. Он ненавидел Библию и ненавидел ужасную вину, которую чувствовал за собой за то, что так их ненавидел. Раньше его привлекала лишь одна сторона долга сына пастора, а именно: посещение вместе с матерью бедных и больных прихожан. У нее это получалось исключительно хорошо, и, несмотря на свое английское происхождение, она им нравилась. Она не проявляла снисходительности и не допускала покровительственного тона. Она была веселой, деловой, не боявшейся засучить рукава. Люди уважали ее, и Адам быстро усвоил, что получасовое пребывание в ее обществе явно приносило больше пользы какой-либо больной женщине или раненому мужчине, чем многочасовые проповеди отца. Иногда они встречались с доктором Гордоном при его обходах, и Адам наблюдал за ним, сидя в углу комнаты, когда ему разрешали это или когда его не замечали. Ему было всего десять лет, когда у него впервые проявились медицинские амбиции.

Через неделю после того, как его мир столь резко изменился, Адам, уложив свой обед, а заодно и ужин в сумку, поскольку миссии Бэррон уехала на автобусе в Перт навестить сестру, что она делала каждую неделю, отправился в горы к высеченному камню.

— А-дам? — Рука, прикоснувшаяся к его плечу, была легкой как пушинка.

Пришла весна. Наступили пасхальные каникулы. Его ожидали десять полных дней свободы. Осенью Адам возвращался домой несколько раз, но Брид и Гартнайт не давали о себе знать, не обнаружил он и никаких следов убогой хижины и деревни, хотя занимался осторожно поисками. Расстроенный, он зарылся в библиотеке в карты и книги, надеясь отыскать признаки существования этого места, но не преуспел в этом, а когда горы занесло снегом, он прекратил поиски и, к радости отца, сконцентрировал внимание на учебе.

Он также потерял надежду на получение весточки от матери. Он более не выбегал навстречу почтальону и не прятался на лестнице, всматриваясь с волнением и надеждой сквозь перила, когда раздавался стук в дверь.

Иногда по ночам он плакал по ней, тайком, накрыв голову подушкой, чтобы заглушить рыдания. Отец никогда не упоминал о ней, а он не осмеливался спрашивать. Ему не довелось узнать, что письма все-таки были — четыре письма. Послания, которые она адресовала мужу, прося о прощении и понимании, и которые содержали заверения в любви к сыну этой одинокой, запуганной, отчаявшейся женщины, выбрасывались без прочтения в корзину для мусора, и постепенно, находясь на расстоянии многих миль к югу, она все больше теряла надежду когда-либо свидеться с Адамом. Однажды она приехала на автобусе и, спрятавшись за изгородью, надеялась хоть на миг увидеть его, но опасения быть замеченной кем-нибудь из деревни, а тем более мужем, были столь велики, что она в слезах вернулась в Перт следующим автобусом, а затем пересела на идущий на юг поезд. Она не знала, что в тот день Адам был далеко в горах, погруженный в свои мечты.

Джинни Бэррон знала не больше, чем Адам. Она переживала о ребенке, когда по утрам видела его бледное лицо и красноречивые темные круги вокруг глаз. Когда начались занятия в школе, он, когда еще было темно, отправлялся на велосипеде на автобусную остановку в Данкелд, находящийся в пяти милях отсюда, а там садился на автобус, идущий в Перт, пряча велосипед за изгородью. Когда с книгами в ранце он возвращался после долгого пребывания в школе, уже было темно, и не стоял вопрос, чтобы пойти куда-то, кроме как поужинать и отправиться к себе в комнату. Когда выпадал снег, он оставался в Перте на неделю, останавливаясь у двоюродной сестры Джинни Бэррон — Эллы. Так было заведено с первых дней пребывания в училище.

— А там, где ты был?

Томас Крэг потратил всю ночь, обследуя холм. Небритый и изможденный, он остановился, тяжело опираясь на трость и стараясь отдышаться.

— Отец! — Адам сидел, превозмогая сон, на разогретом солнечными лучами камне, слишком усталый, чтобы проделать долгий путь до дома. — Извини. — Он с трудом поднялся на ноги, неожиданно испугавшись. — Я… — Он заколебался. — Я заблудился в тумане и подумал, что будет лучше остаться…

— Ты подумал, что будет лучше! — Страх и крайняя усталость Томаса быстро трансформировались в гнев. — Глупый, бездушный, самонадеянный ребенок! Неужели тебе не пришло в голову, что я волнуюсь за тебя? Неужели ты не понимал, что я проведу ночь без сна и буду заниматься твоими поисками? — Чувство вины и самобичевание, которые постоянно мучили его, с каждым днем отнимали у него все больше сил.

— Я не думал, что ты заметишь мое отсутствие, отец. — Адам отступил на шаг, хотя его тон был вызывающим.

Спустя несколько дней, к своему удивлению и радости, Адам обнаружил старого школьного друга Робби Эндрюса, который ждал его у калитки дома. Лицо мальчика расплылось в широкой улыбке, когда он похлопывал Адама по плечу.

— Где ты был? Я ошиваюсь здесь весь день.

Адам покачал головой.

— Я был на холме.

Он бесцельно слонялся вокруг камня. И ничего не достиг. Не было никаких признаков Гартнайта, Джеммы и хижины. Он улыбнулся Робби, выходя из депрессии. Робби, сын управляющего поместьем Глен-Росс, был когда-то его лучшим другом, но, когда мать Робби умерла, он поступил в интернат и проживал в Эдинбурге с дедушкой и бабушкой. Как он теперь понял, Робби приехал на лето к своему отцу.