Если мы попробуем взглянуть на общественные отношения в России в том виде, в каком они сложились после краха советской общественно-экономической системы, то первое, на что мы должны обратить внимание, — это политическая система общества.

Все, кто получал образование в советские годы, наверное, до конца жизни не забудут основополагающий постулат марксистской теории общественного развития, гласящий, что политическая система любого общества есть лишь надстройка над его экономическим базисом, более или менее автоматически им же, то есть экономическим базисом, и определяемая. Другими словами, характер производственных отношений, структура собственности на средства производства или, пользуясь современным лексиконом, на экономически значимые активы в обществе, согласно этой теории, определяют и характер взаимоотношений между людьми (и их группами) в сфере управления обществом, то есть в политической жизни.

С марксистско-ленинской точки зрения, как мы помним, различия в конкретных формах политического устройства общества и методах управления им считались несущественными, в то время как единственно значимым признавалось соотношение сил между крупными общественными классами. Соответственно, в обществе, основанном на примате частной собственности (точнее, если пользоваться традиционным марксистским лексиконом, на частном характере присвоения общественного продукта), единственной важной функцией государства как политического образования считалась защита сложившейся структуры собственности и создание благоприятных условий для ее использования правящим классом. А уж то, какими методами оно это делает, какие формы принимает политическая жизнь, какие модели управления обществом складываются и функционируют в данном конкретном обществе, — все это признавалось вторичным и несущественным. Дешевле и эффективней это делает парламентская республика — значит, будет парламентская республика с присущими ей институтами политических партий, всеобщих выборов, формированием правительства избранным парламентом, уважением политических и гражданских прав отдельно взятой личности. Не получается или не хочется обеспечивать решение главной (как выражались тогда, «охранительной») задачи при помощи «буржуазно-демократических» институтов — значит, востребованными становятся иные модели, основанные на той или форме авторитарного, а в особых случаях — и тоталитарного правления. Самостоятельного значения выбор политической модели, согласно точке зрения марксизма, не имел, поскольку ничего не менял в классовой структуре общества. При этом обратное воздействие формы политического устройства на экономические отношения в обществе либо не признавалось вообще, либо допускалось лишь в очень малой степени.

Кстати, подобный взгляд на соотношение политики и экономики вовсе не является исключительной особенностью носителей коммунистической идеологии — у него немало сторонников и среди политических течений, приверженных рынку и частной собственности. Более того, его разделяют (в той или иной степени) и многие представители ярко выраженного антикоммунистического направления в российской политической элите последних двух десятилетий. Идея необходимости отступления от норм политической демократии ради торжества частной собственности, «либеральных реформ» через подавление или жесткое ограничение политической оппозиции, тоска по «российскому Пиночету» — это ведь, на самом деле, есть не что иное, как отражение той же идеи, что главное — сформировать экономический базис в виде частной собственности. В кратчайшие сроки и любой ценой. В том числе путем нарушений демократических процедур, включая нарушения полукриминального или криминального характера. В том числе ценой ограничения гражданских свобод. В том числе через огромную концентрацию власти в руках немногих избранных при отсутствии реальных гарантий ее контролируемости. То есть почти любая цена считается приемлемой ради создания «фундамента» экономики рынка и частной собственности. А дальше, по умолчанию, «базис», фундамент с течением времени породит адекватную себе «надстройку» в виде либерального государства, способного обслуживать и защищать интересы частных собственников, которые будут более или менее совпадать с широко понимаемыми интересами гражданского общества. Не будем приводить цитаты из работ и выступлений конкретных политиков, но влияние этой идеи («главное — как можно быстрее раздать государственную собственность, а остальное — со временем нормализуется») явственно присутствовало в практике первой половины 1990-х годов, да и в современных политических дискуссиях ее отголоски звучат очень даже отчетливо.

Нельзя сказать, что такой взгляд, разделяемый весьма разными политическими течениями и идеологиями, лишен оснований. Конечно, трезвый взгляд на историю, в том числе и в первую очередь на историю новейшего времени, убеждает нас в том, что между политическими и экономическими институтами общества, безусловно, есть прочная взаимосвязь. Эти институты могут эффективно работать и реально работают только в рамках логично построенной и внутренне непротиворечивой системы, когда экономические отношения более или менее адекватно отражаются социальными и политическими реалиями в обществе, а последние не создают серьезных помех для действия фундаментальных экономических законов. Соответственно, попытки насадить стереотипы якобы универсальных политических институтов без увязки их с потребностями данного общества на определенном этапе его исторического пути в девяти случаев из десяти приводили к неожиданным результатам, а то и прямо противоположным ожидаемым. Такие попытки не перестают предпринимать и сейчас — примеры у всех перед глазами, и печальный исторический опыт не мешает современным политикам наступать на те же грабли. Однако это вовсе не означает, что зависимость между двумя аспектами общественных отношений является простой, однозначной и односторонней.

Итак, оставляя пока в стороне вопрос об экономических основах общественного строя, сформировавшегося в России в результате краха советской системы (эти вопросы подробно будут рассмотрены во второй части книги), обратимся к собственно политической системе.

Здесь и далее я сознательно обхожу стороной чисто внешнюю, формальную сторону вопроса. Вряд ли есть смысл анализировать в этой книге содержание действующей российской конституции, декларирующей суверенитет народа, принцип разделения властей и их взаимного контроля, приоритет прав человека и т.д. Во-первых, это уже проделано многократно теми, кто сделал такого рода анализ своей профессией и источником дохода, а вовторых, в нашей стране (как, впрочем, и в любой другой) формальные юридические конструкции никогда не совпадают в полной мере с реальными отношениями власти и, соответственно, вряд ли заслуживают столь пристального внимания.

Так вот, если отвлечься от формальной стороны вопроса и попытаться сформулировать суть отношений, то трудно не заметить, что политически страна за пятнадцать постсоветских лет совершила не всегда заметный для внешнего наблюдателя маневр, вернувшись к модели, от которой вполне добровольно отошла в феврале 1917 г. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что политическая система России по сути и существу своему более или менее полно вернулась к формам, сложившимся ко второму десятилетию прошлого века. Это, разумеется, произошло не сразу — процесс шел постепенно в течение всех последних постсоветских лет, да и некоторые детали, безусловно, сформировались под влиянием современных реалий. Но в целом политическое устройство «посткоммунистической» России в итоге воспроизвело режим позднего самодержавия почти со всеми присущими ему историческими особенностями и отношениями. В этом смысле, безусловно, правы те авторы, пишущие об истории постсоветской России, которые считают, что следует говорить не о «демократической революции» или «демократическихреформах», а, скорее, о своего рода исторической реставрации.

Конечно, как и всякое образное сравнение, оно не лишено элемента условности. Естественно, очень многое в современной («новой») России не имеет прямых аналогов в реалиях столетней давности. Полной идентичности работы ключевых институтов не может быть хотя бы уже потому, что научно-техническое развитие породило совершенно новые формы и инструменты как политического контроля, так и ухода от него. Электронные средства массовой информации, в первую очередь телевидение, превратились сегодня в мощный политический ресурс, неизвестный сто или даже пятьдесят лет назад, а возможности компьютеризации дают совершенные невиданные ранее возможности сбора и обработки информации о жизни и действиях населения. С другой стороны, та же самая компьютеризация создает большие трудности для контроля за распространением информации и монополизации интеллектуально-информационной активности. Безусловно, общий уровень образования неизмеримо поднялся по сравнению с началом прошлого века, что привело к некоторым (хотя и не слишком кардинальным) сдвигам в общественном сознании. Кроме того, необратимо меняется и социальная структура общества, что делает невозможными прямые аналогии с пусть даже близким по духу и настроениям, но иному по своему социальному составу российскому обществу начала прошлого века.

Тем не менее в основных, сущностных своих моментах политическая система современной России совершила не бросок в будущее, как представлялось многим в самом начале периода перемен, а, скорее, разворот, состоявший в частичном отрицании тех черт, которые она приобрела за 75 лет советской истории, а частично — в очищении их от коммунистической фразеологии, что превратило их в естественное продолжение традиций России эпохи самодержавия.

Не меньшее значение, чем собственно политическая система, имеет и социальная структура общества, данную систему сохраняющая и поддерживающая. Хотя между двумя этими аспектами, конечно, нет жесткой и однозначной связи, никто не станет отрицать, что утверждение в обществе на том или ином этапе конкретной модели политического управления во многом связано с его структурой и особенностями составляющих его основных социальных групп. В нашем случае особого внимания, безусловно, заслуживают две социальные группы или, скорее, два класса, которые сконцентрировали в своих руках значительные административные и экономические ресурсы и потому крайне важны при анализе как настоящего, так и перспективного состояния российского общества, а именно: государственная бюрократия и предпринимательский класс. Хотя российское общество, безусловно, включает в себя и другие крупные социальные группы, в принципе способные оказывать значимое влияние на политическую сферу, в этом разделе главное внимание будет посвящено двум вышеназванным группам. Акцент на роль и особенности этих групп представляется нам оправданным в силу того, что именно они определяют сегодняшний облик российского государства и его ближайшее будущее.

Начнем с класса предпринимателей. Хотя с точки зрения властных возможностей его роль сегодня неизмеримо ниже, чем роль государственной, и в первую очередь федеральной, бюрократии, в среднесрочной перспективе именно бизнесу предстоит своими действиями или бездействием определить дальнейшую судьбу общества в целом.

Говоря о слое бизнесменов-предпринимателей в России, необходимо отметить, что

процесс формирования его как класса находится по существу еще в самой начальной стадии,

что неудивительно, если принять во внимание исторически ничтожный срок, прошедший с момента его возникновения в конце 1980-х — начале 1990-х годов.

Нет смысла говорить о личной преемственности нынешнего российского бизнеса по отношению к классу предпринимателей, существовавшему в России начала прошлого века. Деловое сообществов сегодняшней России — это совершенно иные люди, выросшие в иных условиях и обладающие совершенно другим личным и коллективным социальным опытом, нежели предприниматели конца девятнадцатого и начала двадцатого веков. Эти люди — выходцы из разных, но чаще — привилегированных слоев советского общества 1970-х — 1980-х гг., чьи представления о рыночном предпринимательстве были получены ими в процессе противоречивого опыта перехода России от плановой экономики к нынешней экономической модели и, за редким исключением, никак или почти никак не связаны с их «доперестроечной» сферой деятельности и профессиональной средой. За их плечами нет ни опыта предыдущих поколений, ни вырабатываемого таким опытом своеобразного делового «ноу-хау», нет неписанных правил предпринимательского и социального поведения, ни культурно-поведенческих стереотипов. Даже западный опыт, который усиленно переносился в 1990-е годы на нашу почву при помощи различного рода международных программ, стажировок, бизнес-образования и т.д., мог быть востребован и реально был востребован лишь в очень ограниченных пределах. Формирование нового социального слоя в России происходило, по сути, «с чистого листа», и закономерности этого процесса не были предопределены ни волей власти, ни историческим наследием страны.

Получившаяся в итоге картина стала результатом стихийного сложения множества частных историй личного «похода в предпринимательство». Более того, путь каждого из новых российских предпринимателей из прежней, советской жизни к их нынешнему положению и роду деятельности был глубоко индивидуальным и не сопровождался выработкой какого-либо общего коллективного «классового сознания», формированием устойчивой системы горизонтальных социальных связей и представлений.