Дэвид Алмонд пишет о детях и для детей. Пишет просто о самом сложном. О том, что так важно понять человеку в десять-двенадцать лет, о вопросах, которые бередят душу и на которые не знают ответа взрослые: правда ли, что лопатки нужны для того, чтобы к ним крепились крылья? Могут ли ожить глиняные фигурки, если очень постараться, когда их лепишь? Помогает ли любовь от болезней? Алмонд пишет так, что его читают дети и взрослые по всему миру — его книги переведены более чем на два десятка языков. В 2010 году он стал лауреатом премии имени Г. X. Андерсена — высшей награды в мире детской литературы. Роман «Огнеглотатели» сразу после выхода в 2003 году принес ему Уитбредовскую премию за лучшую детскую книгу и Золотую медаль Nestle Smarties.
Тем летом мир Бобби стал трещать по швам. Отец почему-то зачастил в больницу. От новой школы, куда Бобби предстоит пойти в сентябре, ничего хорошего ждать не приходится. И как будто этого было мало, вдруг оказалось, что Земля того и гляди сгорит в пламени ужасной войны. Но именно тогда Бобби встретил Макналти, огнеглотателя. Он был странный. Он был пугающий. И он был единственной надеждой на чудо.
1
Начинается все в тот день, когда я увидел Макналти. Идем с мамой. Без папы, он остался дома, у моря. Мы доехали автобусом до Ньюкасла. Вышли у статуи ангела и идем пешком к рынку у реки. Мама вся в красном. Поет не переставая «По волнам по вольным» и в такт покачивает мою руку. А за лотками стоит какая-то толпа, только нам не видно, зачем они собрались. Мама ведет меня ближе. Поднялась на цыпочки. Вокруг так тесно стоят, света не видно. Кричат чайки. Только что дождь прошел. Между камнями на мостовой мокро. Я все новые ботинки, черные и блестящие, уже заляпал. На джинсах брызги засохли темными пятнами. Маме на ноги тоже вода летит, а она вроде и не замечает. В общем, я потянул ее за руку — пошли-ка отсюда, а она вроде и не замечает.
Так тесно, что и голоса-то его почти не слышно, мне сперва показалось, что он совсем далеко. «Платите! — орет. — Ничего не увидите, пока не заплатите!» Я опять маму за руку тяну. «Что, плохо слышно?» — орет. Я глаза вверх, пытаюсь разглядеть. Тут мама подхватила меня под мышки, приподняла, я вытянул шею и вижу — вот он, в самой середине. Посмотрел ему в глаза. А он посмотрел в мои. И тут точно сердце перестало биться, а Земля — вращаться. С этого все и началось. С той секунды, с того воскресенья в конце лета 1962 года.
Сам он был щуплый, глаза дикие, грудь голая. Кожа вся в синяках и шрамах. Грубые выцветшие татуировки — звери, женщины, драконы. В руке полотняный мешочек на длинном шесте. Им он все время тыкал в толпу.
— Платите! — кричал он и скалился. — Ничего не увидите, пока не заплатите!
Кое-кто стал разворачиваться и проталкиваться назад, а мы подвигались все ближе. Уходившие трясли головой и закатывали глаза. Вот ведь урод, говорили они. И вообще, все это надувательство.
2
Мы протискивались и пробирались через толпу между лотками. Мама нет-нет да схватит то безделушку, то косынку, а потом кладет обратно.
— Дрянь это все, — шепчет. — Крикливая дрянь.
А потом вытащила из целлофановой упаковки белую рубашку, приложила ко мне. Так и разулыбалась от удовольствия.
— Шикарно будешь в ней выглядеть, — говорит.
Подергала в швах, подняла к солнцу, покрутила головой, подумала, потом достала пару фунтов.
