– А теперь мы сделаем тебя страшненькой, – сказала мама. Она почти коснулась губами моей шеи, обрызгав ее слюной. Запахло пивом. Я видела в зеркале, как мама разрисовывает мне лицо кусочком угля. – Не жизнь, а паскудство, – прошептала она.

Это мое самое раннее воспоминание. Мама держит передо мной старое треснувшее зеркало. Мне лет пять. Из-за трещины моя мордашка кажется расколотой надвое. В Мексике для девочки нет ничего лучше, чем родиться дурнушкой.

Зовут меня Ледиди Гарсия Мартинес. Темной кожей, темными глазами и темными кудрями я похожа на всех, кто меня окружает. В детстве мама одевала меня как мальчишку и звала Бобом.

– Я всем говорила, что у меня мальчик, – признавалась она.

Девчонку как пить дать украдут. Стоит только наркоторговцам прослышать, что где-то по соседству подрастает красавица, они тут же налетят в своих черных джипах, и потом ищи ветра в поле.

Училась я только в начальной школе. Мое превращение в девочку почти совпало с ее окончанием. Вся наша школа помещалась в маленькой комнатушке под горой. Были годы, когда мы оставались вообще без учителя, потому что никто не хотел ехать в наши края.

– Ну кто же захочет здесь учительствовать? Ясное дело, либо наркодилер, либо кретин, – говорила мама.

Никто никому не доверял.

По убеждению мамы, наркотой торговали все.

– Полиция точно торгует, и мэр, вот те крест, торгует. И президент страны, черт его подери, тоже у них в доле.

Жили мы на гроши, которые мама зарабатывала уборкой. Каждую пятницу после уроков мама брала меня и вела на шоссе, где мы садились в автобус, чтобы за час добраться до порта. Дома меня не с кем было оставлять. Куда отправлялась мама, туда приходилось тащиться и мне.

Накануне прибытия семьи Рейес из Мехико мама должна была наводить в доме чистоту, заправлять постели и обрабатывать все помещения средствами от муравьев, пауков и особенно от скорпионов.

Мне, малявке, мама доверяла возню с баллончиками-пшикалками. Пока она убиралась, я разбрызгивала отраву по углам, под кроватями, в уборных и вокруг раковин в ванных комнатах. Потом у меня по нескольку дней держался во рту странный привкус, как будто я сосала медную проволоку.

За гаражом нам была выделена каморка с кроватью. К этой кровати мама привязывала меня веревкой. Так она могла заниматься хозяйственными делами, не беспокоясь, что я забреду куда не надо или свалюсь в бассейн. Она оставляла меня привязанной на много часов с ломтем белого хлеба, стаканом молока, парой листков бумаги и десятком цветных карандашей.

Иногда мама приносила мне от хозяев книги. В основном это были альбомы с фотографиями самых красивых в мире зданий и путеводители по музеям.

О маковой плантации мы никому ни гу-гу.

Поле опиумного мака мы обнаружили за год до операции Марии. Я это помню потому, что Мария в тот день сказала, прикрывая рот рукой:

– Я боюсь цветов.

Однажды мы с Эстефанией, Паулой и Марией надумали прогуляться. Это была шалость, потому что нам строго-настрого запрещали гулять без взрослых. Мы удрали из дома Эстефании в субботу днем.

Дом у семьи Эстефании добротный – с тремя спальнями, кухней и гостиной. Эстефания жила с мамой, Августой, и двумя маленькими сестричками, Мануэлой и Долорес. На нашей горе только отец Эстефании каждый год приезжал из Штатов в Мексику. И каждый месяц он слал жене деньги. Его стараниями к нам на гору провели электричество, а это недешево стоило. Отец Эстефании работал садовником во Флориде. Еще было известно, что раньше он рыбачил на Аляске. Во Флориде его нанимали по большей части американцы, но находились и богатые мексиканцы, бежавшие от разгула насилия. Многие из них, рассказывал он, побывали в лапах бандитов.

Мой отец мог поднять змею за хвост и, скрутив, разорвать надвое, как жевательную резинку. Его пронзительный свист вмиг сметал игуан с лесных тропинок. Он постоянно пел.

– Зачем разговаривать, если можно петь? – шутил он.

Выглядел он обычно так: между пальцами сигарета, в левой руке бутылка пива, на голове соломенная шляпа с узкими полями. Бейсболки, которые носили все, он ненавидел.

Каждое утро отец спускался на шоссе, садился в дешевый автобус и ехал в Акапулько, где работал дневным барменом при бассейне в отеле «Акапулько-Бэй». Мама укладывала в пластиковый пакет из супермаркета выстиранную, выглаженную сорочку и пару брюк, которые отец надевал на работе.

В течение дня я наблюдала за мамой. По мере того как вечерело, она все больше и больше оживлялась. Подползающая к восьми стрелка сообщала: автобус высадил отца на шоссе, и он поднимается к нам на гору. Тут мама проводила помадой по губам и переодевалась в чистое платье. Еще не видя отца, мы узнавали о его приближении по песне, летевшей к нам из черной глубины бананово-папайевой рощи.