Порошковое масло, ватный напильник… Вам не смешно, дорогой комиссар? Отчего же, в этих парадоксах не меньше истины, чем в вашем напутствии: «Солдатская наука немудрая». Глубину вашего заблуждения я постигаю ежедневно собственным хребтом даже на мелочах… Впрочем, здесь, как на другой планете: то, что по штатским меркам кажется несущественным, в армии оказывается деталью, без которой не существует весь механизм. Например, пуговица… Знаете ли вы, дорогой Виктор Львович, как нужно пришивать пуговицы на шинель? Не ухмыляйтесь в бороду и не сочтите впопыхах, что у вашего ученика сузился кругозор. Пожалуй, он даже несколько расширился…

Итак, берем шинель, размечаем линеечкой определенное уставом расстояние между пуговицами и от борта, а затем прокалываем шилом дырочки в сукне. В эти отверстия вставляем ушко пуговицы. С внутренней стороны шинели вставляем в это ушко серую тряпочку и уж ее-то, сердечную, пришиваем к шинели намертво. Можете быть уверены, комиссар, с первого раза наш старшина прапорщик Петренко не сорвал, а буквально сдул пуговицу с шинели, как пушинку. Зато во второй раз я постарался, и Петренко по этому поводу произнес речь:

— От теперь по науке — клещами не оторвешь. И сидит красиво, как влитая! Чтоб ты знал, молодой, красота воинской одежды — это тебе не какая-нибудь эстетика. Это внешний вид!

А портяночку, комиссар, вы сумеете намотать так, чтобы между вдохом и выдохом успеть сапог натянуть?

С комиссаром Ваня увиделся накануне отъезда. Он не знал, в какой именно день мастер уходит в отпуск, и каждый вечер, проводив Настю, давал себе слово, что уж завтра-то непременно выкроит несколько минут и забежит в училище к Виктору Львовичу.

Еще зимой вся группа знала, что сразу после выпускного вечера комиссар уйдет с друзьями в поход на байдарках по сибирским рекам. Это была его давняя мечта, но за три прошедшие года он так и не смог осуществить ее. Зимой и летом пестовал своих «красавцев», не решаясь доверить их другому мастеру даже на короткое отпускное время. «Вот ужо выпущу вас в люди, тогда и двинусь с легким сердцем», — говорил он.

После выпускного вечера прошла неделя, а Ваня все не мог попасть в училище. Дни были заполнены походами в военкомат, медкомиссиями, разговорами с матерью, приехавшей на эти дни из Москвы, и Настей… Главное, конечно, Настей. Его Аленушкой. «Ладно, — в конце концов решил он, устав терзаться, — если не застану — напишу из армии. Виктор Львович — человек, он поймет».

Но судьба оказалась милостивой к новобранцу. В последний день его гражданской жизни Настю неожиданно задержала дома мать. Почти на три часа. Ваня сначала огорчился, а затем сообразил: ведь это именно тот самый случай, в котором проявляется необходимость, — и помчался в училище.

Трехэтажный особняк петербургской постройки стоял в конце Шестой линии Васильевского острова, и из его окон была видна Нева. За время Ваниной учебы училище дважды ремонтировали, но цвет стен и весь антураж оставался неизменным. Директор училища свято верил, что постоянство цвета и обстановки создают в сердцах и памяти учеников незабываемый образ родного училища.