Ненавижу

ее

! Не-на-вижу! Просто видеть не могу, как

она

сидит там у себя, в темноте, целыми днями, завернувшись в халат, среди своих тухлых книжек! Лучше бы

она

прямо провалилась куда-нибудь, не знаю… Нет, вообще-то я, конечно,

ее

люблю и всякое такое, но зачем… Почему

она

такая… Такая другая? Не такая? Не нормальная? Почему не может быть, как все родители? Улыбаться, ходить в шортах и светлых майках, и провожать меня в школу, заворачивая завтрак в специальный пакет, и печь домашнее печенье к моему возвращению, чтобы на всю округу пахло сладкой ванилью, и… Нет, ну вообще хоть что-нибудь

она

может для меня делать? Чтобы нормальное, как у всех?

Ведь так было не всегда. То есть, вернее, как раз так-то было почти всегда, но раньше я была маленькая, многого не понимала, и поэтому это не злило меня, как сейчас. Сейчас-то я уже взрослая, мне почти тринадцать лет, и я вижу, как ужасно, как ненормально мы с

ней

живем. Так просто нельзя! А

она

не хочет ничего с этим делать!

Ее

, видите ли, все устраивает! А меня — нет!

Если бы у меня был хоть кто-нибудь, с кем можно об этом поговорить… А еще лучше — к кому я могла бы пойти пожить, ну хоть ненадолго, не насовсем, только чтобы

она

поняла! Но нет. Мы живем с

ней

вдвоем, и никого больше нет, только

она

и я. Еще, конечно, есть где-то мой старший брат, но он далеко, причем я даже не знаю где, и это все равно не считается. Потому что он всегда будет на

ее

стороне, это уж точно. И мне ничего не остается, как только терпеть, но, честное слово, как я все это ненавижу!

А этот дом! Вы бы его видели! Здоровенный, старый, нелепый, кажется — только ткни его пальцем, и он развалится на куски. Это просто какой-то позор для всего района. Район у нас как раз очень хороший, на краю города, но все равно дорогой, престижный. Все другие дома такие гладенькие, новенькие, под красными блестящими крышами, и только наш… Я не знаю, почему к

ней

не придет никто из… ну откуда-нибудь там — кто-то же должен об этом думать… — и не скажет, что так нельзя, что дом надо хотя бы покрасить, что ли. А еще лучше — чтобы

У меня, конечно, тоже есть своя комната — еще бы ее не было! — но она совсем не такая прекрасная и новая, как Линина. Я стараюсь, я делаю, что могу, даже покрасила недавно розовым цветом свой стол — сама покрасила! — и краску сама купила, и картинки у меня висят, но этого же мало. Разве я могу одна сделать настоящий ремонт? Но

Я стояла у окна и смотрела, как она уходит — из дома, в другую жизнь, навсегда. Маленькая, такая тоненькая, такая беззащитная, дурочка — ну куда она собралась? Она думает, там ее кто-то ждет, такие все распрекрасные, как же, новый мир и всеобщая справедливость… Страшное дело. Ну что она понимает? Она и в обычной-то жизни не слишком пока разбирается, а уж с этими… Этих вообще никто не разберет, они и сами-то с собой, похоже, не слишком хорошо разбираются.

Впрочем, возможно, я просто злобствую. Мне так положено. Традиции, привычки, то-ce и всякое такое. Возможно, у них там действительно доброта, красота и всеобщая справедливость. И моя девочка найдет там свое настоящее место в жизни, и все будет просто замечательно. Хорошо бы. Только мне почему-то не верится. Я за нее боюсь.

А все равно — ну что я могла сделать? Не отпускать? Запереть? Не могла я ничего такого, да и зачем? Ну силой, насколько ее там хватит, ну еще год, ну два, как будто это могло хоть что-нибудь изменить. Только ненависть бы росла, окружала нас глухой стеной, разделяла так, что и вовсе не докричаться, кому это надо. Как же не отпускать — это же ее жизнь, ей ее и жить, не мне же. Детей вообще всегда надо отпускать, а уж в нашем с ней случае у меня никаких других шансов не оставалось. Слава богу, что она хоть до шестнадцати лет со мной дожила. И я успела ее научить хоть чему-то.

Ее легко было учить, она способная девочка, умная, все на лету хватает. Такие бы способности да… Может быть, с ней и правда будет все хорошо? Они ж тоже там не слепые. Заморочат, конечно, не без того, но все-таки… А она умница, и ей действительно все это интересно, а когда человеку нравится то, что он делает, с ним все обычно получается хорошо. Во всяком случае пропасть такой человек не должен.

Я ведь и сама… Не пропала же, хотя еще как могла, если вдуматься. Мне, когда из дома уходила, было еще меньше. Сколько там? Тринадцать, четырнадцать? Да, пожалуй, все же четырнадцать, но все равно совсем малявка. Там, конечно, по-другому все было, и я не совсем уходила, а уезжала в школу, как полагается, все так делали, и школа была магическая, своя…

Ну вот, наконец-то! Я выросла, я свободна, я могу делать что хочу, и главное — как хочу. У меня своя жизнь, свой мир, я ни от кого больше не завишу, и все теперь будет просто прекрасно. Просто прекрасно! Какая она молодец, моя наставница, как здорово она все придумала. Сейчас я приеду к ней, и мы тогда…

Впрочем, я совершенно не представляла себе, что именно мы будем — тогда. Но это было и неважно, потому что ясно, что что-то да будем, и это что-то будет несомненно прекрасным. А сейчас передо мной стояла другая задача, если вдуматься, ничуть не менее важная, — добраться как можно скорее до нее, до моей наставницы.

Адрес у меня был. Она жила в большом городе, не чета нашему заштатному городишке, и доехать туда можно было примерно за день. Это если ехать на автобусе. На машине, конечно, можно и быстрее, только где ж ее взять-то. Да у меня и прав не было,

она,

конечно, была выше того, чтобы позаботиться о такой ерунде. Но это неважно, теперь-то я сама о себе позабочусь.

На автобусной станции, до которой я добежала на одном дыхании, быстро выяснилось, что ехать нужно с пересадкой, не на одном, а на двух автобусах. Нужный мне ходил два раза в день, утром и вечером, и первое, утреннее отправление должно было произойти через пятнадцать минут. Повезло! Сейчас только возьму билет…

Оп-па! Я, конечно, знала, что меня на новом жизненном пути будут ожидать всяческие неожиданные трудности, но не думала, что они начнутся так скоро. Билет стоил больше, чем было у меня в кошельке. Собственно, у меня там почти ничего и не было, так, какая-то карманная мелочь на всякие разности вроде стакана сока в школьном кафетерии.

Она

никогда не давала мне много денег, впрочем, я подозреваю, много у

нее

и у самой не было, и я никогда не просила. Справедливости ради, большой нужды тоже как-то не ощущалось, я была одета, накормлена, обеспечена, а уж в последние годы, с появлением магии, у меня даже и интереса особого в деньгах не было, были вещи важнее. И я твердо решила ничего у

нее

не брать, уходя.

И у меня снова началась жизнь. Новая. Другая жизнь. И она снова была лучше той, предыдущей. Наверное, когда твоя новая жизнь оказывается лучше предыдущей, это и называется — счастье. Проблема в том, что ты не можешь этого осознать до тех пор, как твоя очередная — новая — жизнь однажды не окажется хуже. Чтобы, так сказать, было с чем сравнить. То есть мы можем понять, что были счастливы, только задним числом, да и то, как правило, спустя годы. Поэтому если вдруг кому-нибудь из нас удается каким-то невозможным образом осознать, что он счастлив здесь и сейчас, это означает, что ему отпущена частичка счастья самой чистой, звонкой, наивысшей пробы.

Со мной именно так и было. Время, когда я начала работать в Проекте, было временем того самого, наивысшего счастья. Я просыпалась утром — и мне хотелось петь. И вот так, с этим ощущением, я вставала, шла, ехала, стремилась на свою новую работу, и все время, пока я была там, эта песня не кончалась, звучала, звенела, переливалась во мне, и так до следующего дня. Конечно, когда я только поступила в Академию, да, в общем, и во время учебы, я тоже была счастлива, но это было совсем по-другому. А сейчас…

Там, на Программе, работали такие люди! Просто потрясающая команда! И это была именно команда, нет, даже больше — это была почти семья, целостный единый организм, объединенный общим интереснейшим делом. Непосредственно Программой занималось человек тридцать, а вместе со всеми техническими работниками нас было, наверное, всего-то человек сто. И помещались мы все на специально выделенной, оборудованной по последнему слову техники базе, которая находилась…

Вообще-то ее местонахождение поначалу представляло для меня серьезную загвоздку. База находилась километрах в пятнадцати от города, можно сказать, в чистом поле, а вернее — в лесу. И добраться туда можно было только на машине, да и то если знать дорогу, потому что никакого шоссе туда не вело, и нужно было хитрым образом петлять по малозаметным местным дорожкам. Вот так петлять-петлять среди деревьев, а потом раз — и перед тобой поляна, а на ней — ограда, а уж за ней-то… За ней чего только не было — и здания, и лаборатории, и круглые антенны-тарелки, и прочее хозяйство. В общем, база Программы.

Все это очень впечатляло, и было совершенно замечательно, вот только для меня, безлошадной, стало большой проблемой. Но она, как, впрочем, и все в жизни, оказалась монеткой о двух сторонах. Машины не было, и меня стали подвозить другие сотрудники. Каждый день со мной кто-то договаривался, ждал, подбрасывал туда и обратно — ив результате я мгновенно почти со всеми перезнакомилась и передружилась. Так что, хоть я сперва и стеснялась своей убогости, но в итоге вышло очень даже неплохо. А уже через месяц, с первой зарплаты — я даже зажмурилась, когда увидела эту сумму, — я сразу купила себе машинку. Пусть крошечную, пусть не самую новую — но зато совершенно свою! И стала ездить, как белый человек.