В восемьдесят втором номере «Справочного листка для объявлений» за 18… год было помещено следующее объявление:

«Господина, одетого в черное, с карими глазами, темными волосами и немного криво подстриженными бакенбардами, нашедшего некоторое время тому назад в Тиргартене, на скамье близ статуи Аполлона, маленький небесно-голубой бумажник с золотым замком и, вероятно, открывшего его, и, насколько известно, не проживающего в Берлине постоянно, будут ожидать двадцать четвертого июля будущего года в Берлине, в гостинице г-жи Оберман под названием «Солнце», для того, чтобы сообщить ему некоторые подробности относительно содержания бумажника, который, может быть, его неожиданно заинтересовал. Если же означенный молодой человек вздумает теперь выполнить свой план, который он имел некогда, и отправиться в Грецию, то его убедительно просят в Патрасе, в Морее, обратиться к прусскому консулу г-ну Андрею Кондогури и показать ему упомянутый бумажник. Тогда обладатель находки узнает некоторую приятную для него тайну».

Барон Теодор фон С., прочтя это объявление в казино, ощутил радостное смущение, – упомянутым в этом объявлении молодым человеком не мог быть никто другой, кроме него, так как вот уже около года тому назад он нашел в Тиргартене на указанном месте маленький небесно-голубой бумажник с золотым замком и спрятал его себе. Барон принадлежал к числу людей, в жизни которых не случается ничего особенного, но которые все, случающееся с ними, принимают за необычайное и считают самих себя назначенными самой судьбой для того, чтобы переживать необыкновенные, неслыханные вещи. Поэтому, как только барон нашел бумажник, принадлежавший, судя по внешнему виду, какой-нибудь даме, он уже был убежден, что ему предстоит удивительное приключение. Более важные вещи

[1]

заставили его, однако, позабыть на время про бумажник, и тем сильнее было волнение барона, когда ожидаемое приключение должно было совершиться.

Сначала, однако, барона огорчили две вещи в этом объявлении, а именно: что его глаза, которые он всегда считал за голубые, объявлялись карими, а его бакенбарды за криво подстриженные. Последнее уязвило его тем больнее, что он сам перед лучшим парижским туалетным зеркалом проделывал трудную операцию подрезывания своих бакенбард и давно считался мастером этого дела, признанным таким знатоком, как театральный парикмахер Варнике.

Когда огорчение барона немного утихло, он предался следующим размышлениям:

…Город в общем построен прекрасно; улицы его прямы, площади большие; там и сям расположены бульвары с засохшими наполовину деревьями, которые, когда неприятный резкий ветер гонит перед собой густые облака пыли, грустно отряхивают свою желто-серую листву. Здесь нет ни одного фонтана, который бы выбрасывал живительную воду и распространял прохладу и свежесть; поэтому площади здесь пустынны и мертвенны. Базар, расположенный по соседству с шумными и стучащими мельницами, мал и запущен и не может быть сравниваем с константинопольским. Здесь также мало роскошных ковров и драгоценных каменьев: они сосредоточены, и то очень скудно, лишь в отдельных домах. Многие из местных купцов пудрят себе головы, чтобы своим почтенным видом внушить к себе более доверия и продавать товары дороже их стоимости. Здесь есть несколько дворцов, однако они выстроены не из мрамора, так как в стране этой нигде нет мраморных ломок. Строительным материалом здесь служит небольшие продолговатые четырехугольники из кирпича неприятного красного цвета: их называют черепицами. Я видела здесь также постройки из плитняка; этот камень немного напоминает гранит или порфир… Я хотела бы, однако, чтобы ты, моя милая Харитона, видела прекрасные ворота, украшенные колесницей богини победы, запряженной четверкой коней. Она заставляет вспомнить о простом величавом стиле наших предков… Но к чему я столько распространяюсь о мертвых, холодных каменных массах, нависших, точно угрожая раздавить мое бедное горячее сердце… Прочь, прочь из этой пустыни… Я не хочу, моя милая, тебе… Мой маг был сегодня злее и ядовитее, чем всегда. Он слишком много вертелся за обедом и вывихнул себе ногу. Могла ли я потому не мучиться тысячью ужасных предположений… Когда, наконец, освобожусь я от цепей противного урода, который доведет меня до отчаяния, который… Я растерла ему ногу бальзамом из Мекки и уложила его в постель; после этого он успокоился. Но затем он встал, приготовил шоколад и предложил мне чашку; но я не пила ее, опасаясь, что он положил в него опиум, чтобы усыпить меня и околдовать, как это он часто уже делал…

Проклятое противное недоверие! Несчастная, горестная участь!..

Сегодня мой маг сама кротость и дружелюбие. Я погладила рукой его лысину; его большие черные глаза засветились, и он сказал мне с восторгом: «Хорошо, хорошо!» Тотчас взялся он за свои инструменты и пришил к темно-красной шали золотую кайму, такую прекрасную, какой только можно желать. Я набросила эту шаль на себя, а мой маг прикрепил, по обыкновению, к своему затылку электрофор, и мы направились к живописной рощице, примыкавшей непосредственно к воротам со статуей богини победы; сделав всего несколько шагов, мы вошли в прекрасную густую, тенистую аллею… В парке моим магом овладело его обычное ворчливое настроение. Когда я стала хвалить место прогулки, он меня резко оборвал. Я не должна воображать, что это настоящие деревья и кусты, настоящая трава, луг и вода. Я должна бы по их блеклым краскам заметить, что все это только сфабрикованная игрушечная утварь. Зимой, прибавил мой маг, все это будет упаковано, перевезено в город и отчасти отдано в аренду в разные кондитерские, которые употребляют такие вещи для так называемой выставки.

Если же я хочу видеть немного настоящей природы, я должна отправиться в театр, где только и можно найти здесь что-нибудь порядочное по этой части. Именно к театру здесь приставлены истинные знатоки природы, умеющие распоряжаться горами и долинами, деревьями и кустами, водой и огнем… О, как огорчили меня эти слова!.. Я так жалела о том месте, где я проводила прекрасное время, когда ты, моя милая Харитона, была моей подругой и товарищем… Здесь есть круглая площадка, обсаженная кустами, среди которой стоит статуя Аполлона. Мы пришли к нему. Я хотела сесть здесь, но мой маг воспротивился этому. Он сказал, что проклятая кукла возбуждает в нем страх и ужас, что он отобьет ей нос, чтобы она не имела вид живой, и разобьет ее палкой. И действительно, он бросился на статую со своей длинной толстой тростью… Ты можешь себе представить, что я почувствовала, когда мой маг захотел поступить по обычаю ненавистного мне народа, отбивающего в безумном суеверии статуям носы, чтобы они не производили впечатления живых. Я вскочила, вырвала трость из рук мага, схватила его самого и усадила на скамью. Тогда маг язвительно засмеялся и сказал мне, чтобы я не воображала, будто предо мной настоящая каменная статуя, я могла бы в этом разувериться уже по виду этого безобразного раздутого тела, напоминающего, по выражению Бенвенуто Челлини, мешок с тыквами. Здесь, по его словам, такие статуи готовят следующим образом: насыпают высокую кучу песка и долгое время дуют на него искусным способом, пока он не примет желаемой формы.

Затем маг стал меня просить, чтобы я позволила ему пойти недалеко от того места, где мы сидели, к воде, послушать лягушек. Я его охотно отпустила, и когда он…