Последние несколько недель были для меня нелегкими. После шестидесятилетнего отсутствия в мою жизнь снова вторглась Магда Дамрош, и мой организм в смятении. Пропал сон, и донимают запоры. Забавно, что раскрепощение психического механизма сопровождается заторами в физическом. И, конечно, головные боли — два острия позади висков, сходящиеся в основании черепа. Впрочем, причин для тревоги нет. От нехватки аспирина и слабительных в «Эмме Лазарус» не умрешь. Не зря Бенно Гамбургер назвал наш дом «Клизмой Лазаря». Эта шутка все еще в ходу. Без сомнения, он у нас главный специалист по копрологическому юмору, энтузиаст клоаки.

Но, боже мой, что это за начало для рассказа! И вообще, что за разговор? Мне стыдно. Прежде всего надо сказать, кто я такой. Меня зовут Отто Корнер. Отказ от двух точек над «о"( В Германии его фамилия писалась: Kеrner) был моей первой уступкой Америке. Вчера, 13 сентября 1978 года, в упомянутой „Эмме Лазарус“, доме престарелых на Вест-Энд авеню на Манхэттене, я отпраздновал свой восемьдесят третий день рождения. Впоследствии вы найдете меня к югу от Минеолы, штат Лонг-Айленд, где я обрету постоянный подземный приют.

Там покоится уже несколько моих друзей. Не далее как на прошлой неделе похоронную процессию возглавил Адольф Синсхаймер. Он готовился к роли Гамлета. (Да, у нас тут есть свое маленькое театральное общество. Вероятно, ничего выдающегося, по строгим меркам Бродвея, но вполне пристойное.) Адольф единственный из нас мог похвастаться некоторым профессиональным опытом. По причинам, ныне похороненным вместе с ним, в 1930 году он попал в Голливуд и, как это ни удивительно, был ненадолго занят в роли руританского солдата в фильме «Пленник Зенды». Правда, это было его единственным публичным приношением на алтарь Фесписа, но таковы капризы славы, что благодаря случаю он приобрел некое целлулоидное и оптическое бессмертие. Он всегда растроганно вспоминал Рональда Колмана, замечательного английского актера, и в годовщину его смерти надевал черную нарукавную повязку. Однако Синсхаймера больше нет, и было бы низостью сомневаться в дружбе его с тем, кого он называл «милым Ронни». Судя по всему, Адольф подавился куском сахара, который прятал у себя в комнате на случай ночного голодного приступа, — он стал багровым и умер, не успев позвать на помощь. Таким образом, можно сказать, что Синсхаймер, первым среди нас получивший немую роль, узнал наконец, насколько сладостна смерть.

Однако тема моя — не любительский театр, а искусство или, вернее, антиискусство — короче говоря, Дада. Я хочу внести ясность в эту историю. Шестьдесят лет я хранил истину как личную собственность — из жадности или скромности, мне трудно сказать. Но снова появилась Магда Дамрош, и правда должна быть высказана: Она просится наружу. Если в результате моя роль на мировой сцене покажется раздутой, пусть будет так.

Между прочим, могу сказать, что в «Гамлете» мне дали роль призрака. В этом есть ирония — если только вы сможете ее уловить. В «Эмме Лазарус» мы ставим только классиков. Конечно, нам надо сделать скидку. В прошлом сезоне, например, нашей Джульетте было 83 года, а нашему Ромео — 78. Но если воображение в вас еще живо, это был колоссальный, блестящий спектакль. Правда, на премьере, убивая Тибальда, Ромео упал сам и его пришлось унести со сцены на носилках. Теперь ищите его в Минеоле.

Опоздав всего на пятнадцать минут, появилась наконец мисс Датнер, соблазнительная, в джинсах и серой фуфайке с вздымающейся спереди красной надписью «Кока-кола» на иврите. Она не извинилась и объяснение дала весьма расплывчатое.

— Пойдемте, молодой человек, мы опаздываем. Было срочное дело.

По раскрасневшемуся лицу я догадался, что срочное дело было в кабинете доктора Коминса, а предстояла нам явно не прогулка, а сеанс терапии — чего я, впрочем, и ожидал. Ощущая гнетущее бремя своих лет и невыразимую нелепость бутоньерки, я со скрипом поднялся на ноги.

Для конца октября день был мягкий, дыхание осени едва чувствовалось в воздухе. Несколько белых облаков бежали наперегонки в бледно-голубом небе. Это был день для пикника — например, в очаровательном городке Кюснахт, куда я привез однажды весной Магду, соблазнившись названием (Поцелуйная ночь!) и возмечтав — напрасно — о любовных утехах; или в Рапперсвиле, на дальнем краю Цюрихского озера, куда мы приплыли на лодке и где она дразнила меня безжалостно — то прислонялась ко мне и подставляла губы, то отстранялась, надувалась, прикидывалась возмущенной, между тем как муравьи маршировали по белой скатерти и уносили наши крошки. Да, вот такой день. Мы свернули за угол «Эммы Лазарус», направляясь к Риверсайд-драйв, причем она задала темп, представлявшийся мне неестественным и неудобным.

— Полюбуйтесь на это, — сердито сказала она.