Лепесток сакуры мягко касается плеча. Осторожное, и даже робкое, это прикосновение будущего любовника — застенчивое, обещающее, боящееся отказа. Стоит слегка повести плечом, и оно пропадет, как будто его и не было вовсе. Лепесток продолжит свой прерванный путь от ветки к земле, на котором так неожиданно оказался человек.

Если же открыть глаза, то можно увидеть, что путник не одинок. Его братья и сестры неторопливо шествуют по той же дороге. Медленно и величественно, словно всеми силами растягивая это мгновение полета. Оторваться от матери-ветки, собраться с силами и спрыгнуть вниз. Ощутить свободу и триумф, и упасть на землю, чтобы больше никогда не подниматься. И смотреть вверх, на тех, кто еще только собирается спрыгнуть.

Но сейчас открывать глаза нельзя, как бы этого ни хотелось. Такая яркая картина внешнего мира все испортит — отвлечет, заставит собой восхищаться, надолго выбьет из состояния равновесия.

Скрииии-тук.

Деревянный журавлик, преграждающий путь бьющему из-под камня ручью, наполнился водой, с трудом нагнулся, выливая содержимое из полости на голове, и вернулся в изначальное положение. Осталось только тихое журчание, где-то там, далеко, на самом краю сознания.

Ардея. Главная драгоценность Адорнийского королевства и сердце любого ее подданного. Город-мечта: для одних — мечта побывать тут хоть раз, для других — вернуться. Здесь воплотилось все, чем дорожит и гордится народ Адорнии, отразилось в волшебном зеркале, умножающем достоинства любого в него смотрящего.

Тут нет ни одного одинакового здания — каждая крыша, фасад, каждый фонтан кричат об уникальности. Необычные формы и конструкции, особое магическое освещение каждого дома пленяют настолько, что заставляют забывать о предыдущем зрелище. Но при этом остаются в сердце лишь на минуту, пока взору не откроется следующее чудо.

Город, который сияет ярче солнца.

— Госпожа, откройте глаза, пожалуйста. Макияж должен быть симметричным... Хотя...

Рика послушно распахнула глаза, невольно сощуренные от попавшего в них лучика. Крыша одной из усадеб на улице лордов была сделана из зеркал, расставленных под разными углами. Так днем, пока сияет солнце, любой прохожий был бы слегка ослеплен столичной резиденцией аристократа. А если смотреть на крышу здания сверху из окна башни, то движущееся по небосклону солнце все время найдет несколько способов отразиться от разных частей крыши и попасть точно в глаз.

Сомнений больше не было.

Ненавистный зуд снова вернулся, шаг за шагом отвоевывая под себя мысли, пока он сам не оставался единственным, о чем можно было думать. Желание, возведенное в абсолют. Увлекающее настолько, что ничего в мире больше не интересовало. Впивающееся в душу до крика, до боли, не оставляющее выбора. Он знал, что рано или поздно оно вернется. Ждал этого и одновременно боялся.

— Слышишь, новенькая! Ты только к этому в углу не подходи.

Таверна «Молчаливый странник». Одна из самых дешевых в Ардее. Его дом.

— И не разговаривай с ним.

В первый раз за неделю его нормально накормили. Не объедками, как в дороге, а настоящим теплым бульоном с овощами и кусочком мяса. Силы медленно возвращались в измученное тело, и Грегор должен был признать, что это было чертовски приятно.

Комната, в которой его оставили на ночь, была просторной и совершенно пустой. Голые стены без окон очерчивали правильный квадрат. Единственным нарушением этой симметрии была запертая дверь, через которую его привели.

Вчера у Грегора не было сил осматривать свою тюрьму — он просто упал на пол там, где его оставили, и забылся тревожным, полным кошмаров сном. Тем сильнее было удивление, когда его разбудило бьющее в глаза солнце. Оказалось, что потолка в комнате нет. И хотя выглянуть за пятиметровую стену не представлялось возможным, чистое небо над головой вселяло надежду на освобождение. Адорнийские темницы нравились рыцарю явно больше их доктских аналогов.

Примерно через час вошел слуга и поставил перед Грегором глубокую пиалу с бульоном, на который рыцарь накинулся, проигнорировав осыпающего его презрением адорнийца.

А еще через час дверь снова отворилась, и в комнату вошел лорд Раэль.

— Время пришло! Просыпайся!

Сознание медленно возвращалось к жизни. Так старый пес просыпается ранним утром, чтобы, ворча и поскуливая, встретить непрошенного гостя у ворот.

Неужели, прошла целая неделя? В твоем мире на дне колодца время не подчиняется законам. Оно подхватывает тебя и зовет вперед, как ветер несет лепестки сакуры, как ручей крохотную щепку.

Как же сложно возвращаться! Там, наедине с самим собой, в своем собственном мире все идеально. Там нет проблем и сложных решений. Есть только ты — богиня и жрица во время молитвы, королева и ее фаворит, скрипач и его скрипка, актер и зритель. И не нужен больше никто — все остальные станут лишними, нарушат хрупкий баланс и разобьют скорлупу. Мягкая колыбель, материнская утроба, дающие покой и защищенность.

— Я вернулась, учитель.

Сегодня в Чертоге покоя шел снег.

...

Сегодня я в первый раз видела снег.

...

Пффф. Нет, ну надо было умудриться испортить первый же лист. Я начну сначала.

В конце концов, карету пришлось бросить. Предгорная дорога стала слишком неудобной для громоздкого дилижанса. За последние пару часов езды колеса трижды оказывались в придорожной колее, застрявшие там благодаря осыпающимся краям полотна. О дороге явно давно никто не заботился, и она медленно ветшала. Только придорожные столбы еще хранили память о временах былой славы, когда этот путь с гордостью назывался Восточным трактом.

Судя по тем же столбам, до Чертога покоя оставалось не более трех часов пешего путешествия, поэтому Винсент вытащил из кареты огромную тяжелую сумку с детскими вещами, небольшой саквояжик со своими, и отправил облегченно вздохнувшего кучера домой — обратно в Даэр-лиен.

Хотя серый пейзаж вокруг мало располагал к приятным прогулкам, было приятно, наконец, размять ноги. Обещанного снега вокруг не было — только грязная слякоть с наполовину замерзшими лужами и взирающие на нее сверху верхушки деревьев. Дорога петляла между камнями, забираясь все выше и выше на гору и пророча долгий и трудный подъем. Приунывшие было от необходимости покинуть теплую карету, дети уже с радостью месили сапогами придорожную грязь.

— Что это у тебя там?

Аззара снова заставил его вздрогнуть от неожиданности. О, как он любил появляться за спиной, просовывать голову сквозь стену или потолок кареты, подкрадываться незаметно. И все время задавать свои неуместные вопросы, или отпускать ставящие в неловкое положение комментарии.

На первый взгляд Чертог покоя казался стариком. Ветхие стены замка давно никто не подлатывал, и они медленно осыпались, теряли камень за камнем на протяжении десятилетий. Откалывались от стены и падали рядом, поросшие сизым мхом и плесенью. Да и кому они были нужны в этих горах. Империя Доктов лежала в другой стороне, на противоположном куске материка, а редкая чудь не забредала так высоко в горы. Даже разбойников, казалось, не интересовал этот замок по причине того, что тут было нечего брать.

Серые дома с покосившимися крышами облокачивались друг на друга в надежде выстоять еще хотя бы несколько лет. Облупленная краска на косяках походила на старые шрамы, оставленные давними сражениями. Заколоченные угрюмые окна хмурились вслед проезжавшим мимо одиноким путникам. Иногда за ними проблескивал огонек зажженной свечки, иногда слышалось хлопанье входной двери или скрип еще не успевшей отвалить ставни. И ни одного украшения, ни одной радостной краски, которые были так любимы адорницами из низин.

А ведь здесь действительно жили люди. Изредка в вечерней тени мелькала чья-то сгорбленная фигура, а один раз под ноги упал очерченный тусклым светом силуэт из открытой на мгновение двери дома. И тут же со скрипом исчез, будто испугавшись, что обнадежит путников обещанием крова. Чертог покоя встречал гостей холодом и сумерками.

— Пап, тут стлашно, — пожаловался сидящий на спине магозавра Адам.

— Не бойся, малыш! Никто тебя не тронет, — заявил Аззара. — Ну, по крайней мере, сначала им придется победить меня и папу, а вы к тому времени уже успеете убежать.

Боль — это то, что отделяет жизнь от смерти. Все просто. Ты жива — ты чувствуешь боль. Ты мертва — ты ничего не чувствуешь. Экко знала об этом совершенно точно, как, впрочем, и любой другой герой. Обычные люди боятся боли, страшатся, что она повредит их такое хрупкое и ненадежное тело. Героям же боль напоминает о том, что они еще живы.

Длинная игла мягко вошла под кожу. Экко даже не поморщилась, отстраненно наблюдая, как синяя краска стекает по игле и исчезает в ранке. Выпустив весь свой яд, металлический зуб плавно вышел наружу. Осторожно прикоснувшись к плечу указательным пальцем, героиня повела им вниз по коже, и краска последовала в том же направлении.

В дверь постучали, но Экко никак не отреагировала на звук, всецело поглощенная своим занятием. Рисунок на плече еще только начинал обретать задуманные ей очертания.

В дверь снова постучали, уже более настойчиво, и Экко недовольно поморщилась, услышав за спиной скрип и звуки шагов. Она никого не звала, никого не ждала, и вообще никого не хотела видеть. Судя по шагам, наглецов было двое.

— Привет, ничего, что мы вошли?

— Доброе утро, Аззара! Ну, как ты тут устроился?

Винсент с неудовольствием осмотрел покосившийся дом с заколоченными окнами и дверьми, и озабоченно покачал головой.

— Э-э-э, нормально! Спасибо! — раздался откуда-то изнутри бодрый голос.

Внутри что-то гулко стукнуло и громыхнуло, а затем послышалась целая дробь, как будто кто-то рассыпал по полу пакет металлических шариков.

— Ты уверен, что все в порядке? Может быть, тебе помочь?