«Семья Наливайко» — повесть, посвященная жизни колхозной деревни в дни войны. Это повесть о трудностях, пережитых советскими людьми в тылу, об их неразрывной связи с фронтом, о величии духа советского народа.
В 1946 году книга была удостоена премии ЦК ВЛКСМ, неоднократно переиздавалась.
Слово читателя
Повесть «Семья Наливайко» издается не впервые, поэтому я, как рядовой советский читатель, вправе сказать несколько слов и об этой книге и о самом авторе. Федор Кравченко принадлежит к числу тех писателей, которые вышли из среды трудового народа и всю жизнь не порывают с ним связи. Кроме «Семьи Наливайко», он написал роман «Отамановы дубы» и ряд повестей: «На дорогах Украины», «Любимый город», «В Старой Дубровке» и др. Его перу принадлежит пьеса «Жаркое лето», удостоенная премии на Всесоюзном конкурсе. Я знаю созданные им в содружестве с композиторами Т. Хренниковым и Н. Будашкиным песни.
Начав печататься еще в 1925 году на Украине, он много лет посвятил изображению жизни простых советских людей, тех, кто активно строит коммунизм, преодолевая все, что стоит на их пути.
Повесть «Семья Наливайко» отмечена в 1946 году ежегодной премией ЦК ВЛКСМ, как одна из лучших книг для молодежи, но она с большим интересом читается всеми — и взрослыми, и даже школьниками. В ней ярко и правдиво нарисованы характеры советских патриотов, участников Великой Отечественной войны. Семья Наливайко как бы символизирует всю нашу страну. Повесть Ф. Кравченко, несомненно, принесет радость и душевное удовлетворение тем читателям, которые еще не знакомы с ней и получат эту книгу в ее новом — исправленном и дополненном — издании.
Алексей Алелюхин,
Часть первая
Первая тетрадь Андрея Наливайко
Я решил записывать в эту тетрадь все, что пришлось и придется еще пережить за время войны. До сих пор меня учили и проверяли другие; теперь я сам себе учитель. Впрочем, у меня есть еще один наставник — война. Его — единственного из всех моих учителей — я ненавижу и проклинаю.
Война разлучила меня с матерью и братьями; она убила Нину. Она учит меня страхом. Но я хочу стать сильнее ее…
Фантазер, правда?
Не скрою; меня называли фантазером в школе. Я увлекался астрономией и любил фантазировать. Я мысленно путешествовал по крохотной планетке Адонис, поперечник которой составляет всего лишь полкилометра. Мне хотелось выкрасить звезды. Ведь это так красиво — небо в разноцветных звездах. Вселенная — как огромный цветник…
Когда я поделился своими мыслями с Костей Вороной, он дернул плечом:
I
В нашем доме возникли распри из-за меня. Да, я был повинен в том, что мать поссорилась с Анной Степановной — младшей невесткой, женой Романа.
К нам Анна Степановна пришла спустя два года после Клавдии; пришла с двумя чемоданами, которые нес вслед за ней улыбающийся Роман. В одном из этих чемоданов были платья, белье, в другом — книги и разные безделушки. Роман, как бы извиняясь, говорил матери:
— Вот и все наше приданое. Моя Аня не чета Клавдии…
Он сказал так потому, что Клавдия на двух грузовиках привезла свои вещи. Максим поселился с ней в пустовавшей комнате, которую мать называла «холодной хатой». Зимой там стояли тарелки с холодцом; от стен веяло сыростью и скукой. Только в одном углу висела картина, на которой был изображен поражающий дракона Георгий-победоносец. Мать сердилась, если кто-нибудь из нас говорил, что это икона:
— Такое придумаешь! Это ж не бог, а вояка.
II
Вспоминаю одну летнюю грозу. Она началась так: из-за синей полоски горизонта выглянула темно-серая туча. Словно разведчик, озирала она село и поля. Вслед за ней появился целый отряд — темно-серые, бурые, синие тучи двигались, словно танки, вперед. Послышалась отдаленная канонада грома; засверкали молнии, и в серебряном шуме дождя шрапнелью посыпался на землю град. Он барабанил по крышам, подпрыгивая, как резиновые шарики, ударялся о стены домов; белые стены потемнели от дождя; в продавленных колесами колеях заструилась вода.
Град обрушился на цветник, и на сломанных стеблях беспомощно повисли цветы, которые с любовью сажала мать.
Недолго, однако, бушевала гроза. Налетел ветер и рассеял тучи, погнав их на север. Снова прояснилось небо, засверкали на солнце влажные крыши домов. Яркие росинки вспыхнули в мокрой траве. Земля вновь ожила, но цветник был разгромлен; в лужах, окружавших его, лепестки гвоздики блестели, словно капли крови.
Напрасно поднимал я головки цветов: сломанные стебли не могли их держать; цветы падали в грязь. Я готов был заплакать от досады… Внезапно меня окликнул Костя. Засучив обе штанины до колен, он, как аист, ступал по воде.
— Вот град так град! — горланил он. — У Квашихи окна побил, а у Насти петуха ранил. Лежит и ногами дрыгает.
III
Ребята любили, когда я читал Пушкина, а Костя постоянно мешал нам. Он умышленно перевирал слова поэта. Однажды вечером я прочел в классе «Вакхическую песню». Ребята дружно подхватили последнюю строчку:
— «Да здравствует солнце, да скроется тьма!»
Затем начали аплодировать мне.
Костя смотрел на меня с завистью. И вдруг заорал, потушив свет в комнате:
— Да скроется солнце, да здравствует тьма!..
