Наверное, только тогда начинаешь понимать и ценить жизнь, когда каждое утро просыпаешься с мыслью о смерти. Чаще всего это происходит с людьми немолодыми, которые, вопреки времени, никак не могут смириться с состоянием старости и увядания. И хотя Николай Петрович не считал себя пожилым и говорил, что свое он еще не пожил, расцвет его сил был далеко позади, а впереди оставалось не так уж и много времени. Все чаще по ночам у него болело сердце, но еще чаще болела душа, и тогда он содрогался от неизбежности конца и впадал в долгие запои.

Однако в это утро Николай Петрович был далек от мыслей о смерти. Когда он открыл глаза, то увидел, что над ним нависло тяжелое грязно-зеленое пятно с мутными разводами, напоминающее объемное полотно халявного художника-абстракциониста, и в его одурманенную тягостным сном голову могла прийти только догадка о происхождении этого пятна на недавно побеленном потолке, и он подумал о соседях Пичугиных с верхнего этажа, у которых, видимо, снова прорвало трубу, что-то смутное и злое.

Раздавленный и жалкий, он пошарил рукой по крышке тумбочки в поисках привычной утренней сигареты, но нащупал лишь пустую коробку «Магны». Тогда он приподнялся и взял мятую жестяную банку из-под кофе, заменяющую пепельницу, пару раз встряхнул ее и выудил самый крупный окурок. Свесился с кровати, открыл дверцу тумбочки, нашел на полке мундштук из цветного стекла с мелкими трещинками, по-свойски продул, вставил найденный бычок и, откинувшись на подушку, закурил. Затягиваясь, он держал мундштук странным способом, прижав его большим желтым пальцем к ладони. На его правой руке не было двух пальцев. Среднего и указательного.

Вместе с вдыхаемым дымом возвращалась способность думать и чувствовать. Словно сработала сигнализация и в его мозг ворвалась боль, заставившая вспомнить то, что было вчера. На загаженном столе среди тарелок с остатками пищи лежала бутылка из мутного стекла и пустое горлышко ее, как пушечный ствол, было направлено на него. Он вспомнил, как накануне не удержался и стаканами выхлестал дорогой коньяк, который презентовал ему начальник и который он долго хранил, надеясь выпить не в гнетущем и жутком одиночестве, сидя за металлической дверью в своей тесной однокомнатной квартирке, а с кем-нибудь: или со случайным знакомым, отважившимся зайти к странноватому холостяку, или с женщиной, согласившейся остаться на ночь.

Сначала прерывистые, сигналы боли слились теперь в неумолкаемую пронзительную сирену. Он бросил курево и снова полез в тумбочку, достал упаковку «Понтала», распечатал и проглотил две капсулы, вспомнив навязчивую рекламу с импозантным мертвецом, встающим из шикарного дубового гроба и торжественно вещающим: «Наше лекарство поднимет даже мертвого!» «Ублюдки!» — прохрипел он и закашлялся. Когда кашель прошел, он затушил бычок и заставил себя подняться.

Что я без любви? Проспиртованное млекопитающее, пресмыкающееся перед кишечно-полостными? Разумное существо-недоразумение, выбравшее не ту форму жизни? А может, просто опечатка в книге бытия, которую можно исправить только кровью?

Об этом снова думал я, мирно лежа на своей раздолбанной полутора спальной кровати, которая пятью минутами раньше страстно стонала, как обезумевшая от ожидания оргазма женщина. У меня в ногах, на облезлой крышке тумбочки, горела толстая свеча-фаллос, одурманивая сладким запахом ладана и вырождения.

И вдруг неведомо откуда мелкая мошка метнулась на свет, и я увидел, как с тихим треском пламя свечи сначала спалило ее крылышки, а затем выжгло ее всю без остатка. Я тотчас же представил себя лежащим в этой самой комнате на этой самой кровати, только со свечей у изголовья, и жалость к себе сырым туманом окутала меня и скрыла контуры свечи, оставив маячивший где-то там вдали огонек.

Сейчас я снова и снова вижу его. Кругом мрак, и он один указывает мне дорогу. И эта дорога ведет к ней. Но я по этой дороге уже не хожу. Не могу — понимаете? Все, что мне осталось — лететь и лететь на этот свет. И мы встретимся, мы обязательно встретимся, ведь мы живем в параллельных мирах. Сейчас, когда сам черт мне не брат, она начала опять приходить ко мне. Два раза в день — утром и вечером. Она стоит у моей кровати, жалостливо смотрит на меня и качает головой. Я знаю, о чем она думает. Она думает о прошлом. Но я уже не чувствую себя воином на щите. Она берет презренную посудину под названием «утка» и уходит. Ну зачем я теперь так слаб, так неподъемен, так косноязычен? И когда же наконец я расскажу ей о заблуждении, которое можно изжить только смертью? Но я расскажу ей, непременно расскажу… Мне будет что сказать перед моей богиней…

Ведь когда я увидел ее, этот мир, целостностью и величием которого я так восхищался, разбился на сотни тысяч мельчайших осколков. Как сейчас помню, это произошло в мае прошлого, нет, вру, позапрошлого, а может даже, поза позапрошлого года. Она неуверенно шла среди отчужденных прохожих и словно ждала чего-то. Семнадцатилетняя девушка, высокая и стройная, с прекрасным лицом, она словно стыдилась своей красоты и опускала голову, едва завидев идущего навстречу мужчину.