История Рима от основания Города

Ливий Тит

Тит Ливий

(Titus Livius, 59 до н. э., Патавий, ныне Падуя – 17 н.э., там же) – один из самых известных римских историков, автор чаще всего цитируемой «Истории от основания города» («Ab urbe condita»), несохранившихся историко-философских диалогов и риторического произведения эпистолярной формы к сыну.

Oсновоположник так называемой альтернативной истории, описав возможную борьбу Рима с Александром Македонским если последний прожил бы дольше. Образцами совершенного стиля Ливий называл Демосфена и Цицерона.

Ливий происходил из состоятельной семьи, в ранней молодости приехал в Рим, где получил хорошее образование, после чего занялся философией, историей и риторикой. Хотя близкие отношения связывали его с Августом, Ливий не принимал деятельного участия в политической жизни. После 27 до н. э. Ливий начал работать над фундаментальной работой по истории Рима в 142 книгах, в которой верил в нравственные ценности и в которых видел залог возрождения Рима и в то же время, разделяя взгляды стоиков, верил в фатум. В сохранившихся книгах помещено около 40 речей исторических и полулегендарных фигур. Хронологически ливиев стиль представляет собой промежуточный этап между классическим и так называемой латынью серебряного века Империи. О Ливии с уважением отзывались оба Сенеки, Квинтиллиан и Тацит, а труды использовали Валерий Максим, Анней Флор, Лукан и Силий Италик.

Николо Макиавелли написал «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия».

Единственный сохранившийся труд Тита Ливия «История Рима от основания города» охватывает события римской истории от легендарных её истоков до гражданских войн и установления империи, т. е. эпохи современником которой был автор.

Из 142 книг до нашего времени дошло 35 книг – с первой по десятую и с двадцать первой по сорок пятую, освещающие события до 293 и с 219 до 167 г. до н. э.О содержании других книг известное представление дают созданные ещё в древности краткие их изложения – «периохи», или «эпитомы». Перевод их также включен в настоящее издание.

Настоящее издание подготовлено коллективом переводчиков – филологов-классиков и историков античности.

Содержит обширную пояснительную статью Г. С. Кнабе.

ТИТ ЛИВИЙ

ИСТОРИЯ РИМА ОТ ОСНОВАНИЯ ГОРОДА

Книги I-X: Текст приводится по изданию: Тит Ливий. История Рима от основания города. Том I. Изд-во «Наука» М., 1989. Перевод В.М. Смирина. Комментарий Н.Е. Боданской. Редакторы переводов – М.Л. Гаспаров и Г.С. Кнабе. Редактор комментариев – В.М. Смирин. Ответственный редактор – Е.С. Голубцова.

Для перевода использованы издания: Titi Livi ab urbe condita libri, rec. W. Weissenborn, Lipsiae, 1871—1878, I—II; Titi Livi ab urbe condita libri, editio akera, quam curavit M. Müller, Lipsiae, I—II, 1905—1906; Livy with an english translation by B.O. Foster. London, Cambridge Mass., 1920—1940; vol. I—IV.

Переводчики ставили себе задачей воспроизвести общий облик сочинения Ливия как литературного произведения, без чего невозможно выявить и отношение Ливия к самой истории, к материалу, с которым он работал.

Комментарий не претендует на полноту. Его главное назначение – помочь читателю понять текст Ливия (для этого потребовались и реальные справки, и пояснения по ходу изложения, и отсылки к другим главам), а также поставить труд Ливия в общий контекст как историографический, так и историко-культурный. Ссылки на других античных авторов (выборочные) даются по общепринятой рубрикации. При ссылках на трактаты Цицерона указываются только книга и параграф, на речи – только параграф. Встречающиеся в тексте даты в квадратных скобках, обозначающие годы до н.э., проставлены редакцией по маргиналиям издания Б.О. Фостера. Комментарий составлен Н.Е. Боданской (кн. I—V) и Г.П. Чистяковым (кн. VI—X).

Книги XX – XLV: Текст приведен по изданию: Изд-во «Наука» М., 1991. Перевод Ф.Ф. Зелинского. Комментарий В.М. Смирина, Г.П. Чистякова. Редактор перевода и комментариев – В.М. Смирин. Ответственный редактор – Е.С. Голубцова.

Введение

Авторы переводов

Периохи книг 1—142

[перевод М.Л. Гаспарова]

Книга I

[перевод В.М. Смирина]

Книга II

От редакции

Тит Ливий (59 г. до н.э. – 17 г. н.э.) принадлежит к той блестящей плеяде писателей и поэтов, мыслителей и историков, которых принято относить к так называемому золотому веку древнеримской литературы. Ливий был младшим современником Цицерона, Саллюстия и Вергилия, старшим – Овидия и Проперция, почти ровесником Горация и Тибулла. Сочинения всех этих авторов в течение последних лет были изданы у нас отчасти в новых переводах, отчасти в прошедших проверку временем старых. Настоящее издание, впервые представляющее на русском языке сохранившееся литературное наследие Ливия в столь полном виде, с обширной пояснительной статьей и научными комментариями, призвано восполнить имеющийся пробел.

Ливий писал диалоги общественно-философского содержания, трактаты по риторике, но все они невозвратно пропали, и мировая слава его основана на единственном сочинении, которое сохранилось далеко не полностью и которое по традиции принято именовать «История Рима от основания Города». Именно его русский перевод и составляет содержание трех томов, ныне предлагаемых вниманию читателя. В своем изначальном виде этот труд охватывал события римской истории от легендарных ее истоков до гражданских войн и установления империи, т.е эпохи, современником которой был автор. Из 142 книг, составлявших грандиозную эпопею, до нашего времени дошло 35 книг – с первой по десятую и с двадцать первой по сорок пятую, освещающие события до 293 и с 219 до 167 г. до н.э. О содержании других книг известное представление дают созданные еще в древности краткие их изложения – «периохи», или «эпитомы». Перевод их также включен в настоящее издание (см. т. III).

Труд Ливия был оценен как одно из высших проявлений римской духовной культуры уже современниками – восторженные отзывы о нем тянутся через всю эпоху ранней Римской империи. Одного из величайших историков древности видело в нем и Новое время – от Данте и Макиавелли до русских декабристов. Историческая оценка и значение Ливия для наших дней основаны на трех моментах.

Во-первых, при всех очевидных недостатках, которые в свете современных научных требований обнаруживаются в труде Ливия (отсутствие анализа социально-экономических процессов, некритическое компилирование данных предшествующих историков, почти полное невнимание к подлинным документам, некомпетентность в описании военных действий), он тем не менее остается главным нашим источником по истории республиканского Рима. Большинство фактов, сообщаемых Ливием, находят прямое или косвенное подтверждение в других источниках и могут считаться вполне надежными. Ни один человек – будь то профессиональный историк или любитель, – желающий представить себе историю Рима эпохи царей, Ранней и Средней республики, не может обойтись без сочинения Ливия.

Во-вторых, при всем однообразии и утомительности многих пассажей «Истории Рима от основания Города», где перечисляются выбранные на данный год магистраты, описываются молебствия богам или повторяются стандартные картины сражений и осад, книга в целом обладает огромной силой художественного воздействия. В античную эпоху Ливия ценили прежде всего за риторическое совершенство повествования. Передать это через две тысячи лет в переводе, тем более выполненном многими переводчиками, удается далеко не всегда. Но, читая настоящую книгу, современный читатель бесспорно почувствует еще одну сторону знаменитого Ливиева красноречия: его мастерство в создании образов – как людей, так и событий. На протяжении уже многих веков в духовное достояние каждого культурного европейца входят созданные Ливием яркие образы людей той эпохи – Брут, Ганнибал, старый Катон, Фабий Максим, воображение поражают исполненные глубокого драматизма сцены самоубийства Лукреции, разгрома римлян в Кавдинском ущелье и т.д. Невозможно представить себе европейскую культурную традицию и без запоминающихся речей – трибуна Канулея к народу, консулярия Фламинина к эллинам, полководца Сципиона к легионам и многого, многого другого.

РИМ ТИТА ЛИВИЯ – ОБРАЗ, МИФ И ИСТОРИЯ.

При чтении книги древнеримского историка Тита Ливия, которая по традиции называется «История Рима от основания Города», а тем более после чтения, при обдумывании прочитанного, неизбежно возникает множество вопросов. Прежде всего на каком основании мы можем рассматривать как историческое сочинение – и к тому же как великое историческое сочинение, сохранившее свою славу на протяжении долгих столетий, – книгу, явно не удовлетворяющую требованиям, предъявляемым к любому серьезному исследованию в области истории? Смысл любого серьезного исследования в области истории, как известно, состоит в том, чтобы, сопоставляя и анализируя факты и события прошлого, обнаружить закономерности, их объединяющие, – экономические, социальные, политические, и на этом основании в конечном счете установить то особое место, которое данное общество в данную эпоху занимает в общем развитии человечества. Вполне естественно, что обнаруживаемые таким образом закономерности будут тем лучше характеризовать общество, чем полнее они отражают исходный, глубинный пласт человеческого бытия – самовоспроизводство в процессе труда, отношения, из него возникающие, и условия, в которых оно реализуется. Ничего этого в книге Ливия нет – ни условий жизни народа, ни труда, которым он живет, ни эволюции социальной структуры под влиянием изменений в этих условиях и в этом труде; нет вообще стремления увидеть в описываемых событиях отражение объективных закономерностей, выявить специфику Рима путем сопоставления его истории с историей окружавших его народов и государств.

Объяснить такое положение привычной ссылкой на донаучный характер исторического мышления той отдаленной эпохи не удается. Именно в ту отдаленную эпоху Марк Порций Катон (или, как часто называли его в Риме, Катон Цензорий) написал исторический труд, где развитие Рима рассматривалось на фоне развития других народностей Италии и в связи с ним; Полибий прослеживал, как в судьбе Рима проявлялись самые общие закономерности общественного развития, – труд его, посвященный прежде всего Риму, не случайно назывался «Всемирная история»; Варрон и Плиний Старший создали энциклопедии римской жизни, где существование народа описывалось на всех уровнях и со всех сторон, от приемов повседневного труда до сохранившихся с незапамятных времен и пронизывавших быт архаических обычаев и верований; Тацит считал главной целью своих исторических сочинений «узнать не только внешнее течение событий, которое по большей части зависит от случая, но также их смысл и причины» (История, I, 4, 1). Ничего этого Ливий не стал делать не потому, что не мог, а потому, что ни к чему подобному не стремился; он написал такую книгу, которую хотел написать, и рассказал такую историю Рима, которая была, по его убеждению, историей в самом прямом и значительном, в единственно подлинном смысле слова. Можно ли оправдать его понимание истории с точки зрения современного научного на нее взгляда, которому это понимание столь явно противоречит?

Пусть труд Ливия несовершенен в методологическом и научно-исследовательском отношении, можно ли по крайней мере опираться на него в том, что касается достоверности излагаемых фактов, полноты в освещении исторических обстоятельств, компетентности в их трактовке? Может ли, другими словами, сочинение Ливия играть роль надежного исторического источника? Ответ на этот вопрос неоднозначен. «Основным нашим источником по истории Рима республиканского периода являются фундаментальные анналы Тита Ливия, условно называемые „Историей Рима от основания Города”», – пишет советский историк

Для каждого историка аксиома, что в основе его работы должны лежать факты, что соответственно первая его обязанность – сличить сочинения предшественников и объяснить противоречия между ними; восходя от них все дальше к свидетельствам современников анализируемых событий, очертить круг первичных источников, обнаружить максимум объективных данных, сопоставить их, отобрать наиболее надежные и затем выявить связь между ними без предвзятости и произвола, ибо, как писал один из патриархов исторической науки нового времени, «когда серьезно, с искренней преданностью истине, по возможности полно обследованы первичные источники, позднейший анализ может уточнить отдельные частности, но исходные данные неизменно найдут в нем свое подтверждение, поскольку истина всегда одна»

Вся эта система аксиом для Ливия как бы не существует. В сохранившейся части «Истории Рима от основания Города» названы двенадцать авторов, чьими сочинениями он пользовался, но задачу свою наш историк видит не в сопоставительном анализе этих сочинений с целью реконструкции подлинного или во всяком случае самого вероятного хода событий, а в изложении разного рода мнений самом по себе. Сказав, например, что сенат в 204 г.

1

В литературоведческих работах принято рассматривать прологи к сочинениям древних историков как дань риторической традиции и считать, что они не столько выражают намерения и мысли автора, сколько комбинируют некоторое число общераспространенных устойчивых мотивов. В случае Тита Ливия дело обстоит сложнее. Формулируя в прологе задачи задуманного труда, он писал: «Мне бы хотелось, чтобы каждый читатель в меру своих сил задумался над тем, какова была жизнь, каковы нравы, каким людям и какому образу действий – дома ли, на войне ли – обязана держава своим зарожденьем и ростом; пусть он, далее, последует мыслью за тем, как в нравах появился сперва разлад, как потом они зашатались и наконец стали падать неудержимо, пока не дошло до нынешних времен, когда мы ни пороков наших, ни лекарства от них переносить не в силах». Сформулированное здесь представление, согласно которому расширение владений и накопление богатств привели римлян к моральной деградации, все это в совокупности вызвало гражданские распри и войны и, наконец, предсмертный кризис республики, действительно может рассматриваться как общее место римской историографии

11

. Оно было известно задолго до Ливия, десятилетием раньше него на подобной «теории упадка нравов» основывал свои сочинения Саллюстий, полустолетием позже – Плиний Старший, еще полустолетие спустя – Тацит. Однако, если перевести рассуждение Ливия, его предшественников и преемников с языка древней риторики на язык научного анализа, перед нами окажется отнюдь не набор риторических фигур, а предельно обобщенное, но вполне объективное описание реального исторического процесса – возникновения и развития кризиса римской гражданской общины во II—I вв. до н.э., и Ливий в своем труде стремился – пусть на риторический лад – этот процесс отразить.

Кроме такой задачи, однако, Ливий формулирует в том же прологе и сверхзадачу: «отвлечься от зрелища бедствий, свидетелем которых столько лет было наше поколение» и «увековечить подвиги главенствующего на земле народа». Бедствия и деградация должны предстать «в обрамлении величественного целого»; каков бы ни был моральный упадок, и сегодня «военная слава римского народа такова, что, назови он самого Марса своим предком и отцом своего родоначальника, племена людские и это снесут с тем же покорством, с каким сносят власть Рима», и «не было никогда государства более великого, более благочестивого, более богатого добрыми примерами, куда алчность и роскошь проникли бы так поздно, где так долго и высоко чтили бы бедность и бережливость». Речь поэтому идет не о том, вернее, не только о том, чтобы отразить реальный процесс – противопоставить былой расцвет нынешнему упадку; речь идет, кроме того, о создании мажорной общей, совокупной характеристики, о том, с чем Рим вправе достойно предстать перед судом истории. Противоречие между задачей и сверхзадачей было очевидно, и если решение задачи требовало освоения хроники государственной жизни на протяжении ряда столетий – дело грандиозное само по себе даже при самом выборочном подходе к фактам, то решение сверхзадачи предполагало иной подход, связанный с первым, но ему не тождественный, – создание единого монументального образа римского народа, его государства и его истории предполагало, помимо хроникального, эпический регистр повествования. Белинский был прав, видя в Ливии «истинного и оригинального Гомера» римлян

Сосуществование в «Истории Рима от основания Города» двух регистров повествования – хроникального и образного – и ориентация автора на второй из них ощущается при первом же чтении. Читатель, если он не специалист по древней истории, невольно отвлекается от бесконечных перечней консулов и преторов, от монотонно повторяющихся сообщений об очистительных или благодарственных молебствиях и объявленных войнах, от риторически трафаретных описаний сражений и осад. Но ведь наряду с ними книга изобилует и теми страницами, которые навсегда вошли в культуру Европы и которые и сегодня берут за душу: крупные, резко очерченные фигуры – первый консул Брут, Камилл, Сципион Старший, Фабий Максим; исполненные глубокого драматизма сцены – самоубийство Лукреции, разгром и позор римлян в Кавдинском ущелье, казнь консулом Манлием своего нарушившего воинскую дисциплину сына; надолго запоминающиеся речи – трибуна Канулея к народу, консулярия (так называли в Риме человека, однажды уже бывшего консулом) Фламинина к эллинам, полководца Сципиона к легионам.

Ощущение такой как бы двусоставности повествования имеет объективные основания. Труд Тита Ливия возник на скрещении двух историографических традиций – понтификального летописания и младшей анналистики, и каждый из отмеченных тонально-стилистических регистров восходит к одной из этих традиций. Жрецы-понтифики вели в Риме особые календари, в которые кратко записывались основные события, происшедшие в тот или иной день, или тексты государственных документов, в этот день обнародованных. Постепенно эти календарные записи образовали своеобразную хронику официальной – государственной и религиозной – жизни Города, так называемую Великую летопись, которая была опубликована целиком в 80 книгах в 123 г. понтификом Публием Муцием Сцеволой. До наших дней Великая летопись не сохранилась, но многие древние писатели оставили о ней более или менее подробные отзывы, дающие возможность судить о ее содержании и стиле. Главным в ней были списки должностных лиц (магистратов) и хроника памятных событий

Хроникальный регистр Ливиева рассказа ориентирован на канон Великой летописи. Этого не скрывал сам историк (XLIII, 13, 1—2), к тому же выводу привели многочисленные ученые разыскания нового времени

2

Тит Ливий появился на свет в 59 г. в городе Патавии на севере Италии в семье зажиточных местных граждан. Год его рождения был ознаменован несколькими событиями, в которых обнаружилась магистральная тенденция римской политической жизни той эпохи. Консулом на этот год стал патриций Гай Юлий Цезарь, до того связанный с заговором Катилины – крупнейшим выступлением разнородных общественных сил, объединившихся в борьбе с сенатской республикой, ее порядками и ее системой ценностей. Заговор был сорван, руководители казнены или убиты в сражении, но не было никаких сомнений, что Цезарь будет искать более гибкие и эффективные пути, чтобы продолжить их дело. В этом убеждали те методы, которыми он добился консульства, и те люди, на которых он опирался. Победу на выборах ему обеспечил союз, который он заключил с двумя влиятельными политическими деятелями Рима – полководцем Помпеем и архимиллионером Крассом, союз, вошедший в историю под наименованием Первого триумвирата. За Помпеем стояла армия; Красса поддерживали откупщики и богачи, входившие в Риме в особое сословие всадников. Выборы принесли победу Цезарю: Красс подкупил всех и вся, а ветераны Помпея явились в народное собрание со спрятанными под одеждой кинжалами. И сам союз трех частных лиц с целью навязать государству выгодные им решения, и методы, которыми они пользовались, были бесспорно, явно и как бы даже демонстративно антиконституционными, направленными на разрушение существовавшего в Риме республиканского строя.

Каждое дело требует соответствующих ему людей. Для дела триумвиров особенно подходил молодой аристократ Публий Клавдий Пульхр. В Риме он приобрел скандальную известность после того, как в декабре 62 г., переодевшись женщиной, проник в дом, где римские матроны совершали обряды в честь Доброй Богини – то был чисто женский праздник, и появление на нем мужчины было величайшим оскорблением римских святынь; от судебного приговора Пульхр сумел отвертеться, подкупив одних членов суда и договорившись с другими. Позже он пытался взбунтовать население греческого города Антиохии, а вскоре объявился в Цизальпинской провинции на севере Италии, где прославился вымогательствами; в довершение всего в Городе косо поглядывали на противоестественную близость его с сестрой, которую оба всячески афишировали. Вот такого-то человека триумвиры и решили сделать опорой своей власти в Риме, проведя его на 58 г. в народные трибуны, т.е. на должность, дававшую лицу, которое ее занимало, большое влияние на низшие слои римского населения. Трибуном по закону и по смыслу этой должности не мог быть патриций, Пульхр с помощью того же Цезаря добился перехода в плебеи, стал произносить свое древнее аристократическое имя Клавдий на простонародный лад – Клодий и был избран трибуном. В качестве трибуна он превратил уличные сообщества беднейших граждан в своего рода штурмовые отряды, терроризировавшие его противников, дезорганизовывавшие общественную жизнь и не оставлявшие камня на камне от некогда величественного здания римской Res Publica, если понимать под ней, как понимали римляне, не только государственный строй, но прежде всего уклад жизни, тип отношений, систему нравственных норм. Несколькими годами позже он был убит в случайной драке рабами своего врага Анния Милона – человека противоположной, сенатской, партии, но во всем остальном мало чем отличавшегося от Клодия: распад республиканской общественной морали шел стремительно и захватывал самые разные политические силы.

Жизнь римлянина перед тем, как он достигал человеческой и гражданской зрелости, делилась на несколько семилетних циклов. На протяжении первого он считался “infans”, т.е. «лишенным дара слова» и постоянно находился дома под присмотром матери, с 7 до 14 лет назывался “puer” – «мальчик», приобретал трудовые навыки, закалялся физически, обучался в школе или дома; на 15-м году он снимал медальон-ладанку, знак детства, надевал тогу взрослого человека и начинал именоваться непереводимым словом “iuvenis”, смысл которого состоял в том, что человек уже принимает участие в гражданской жизни, но еще в качестве ученика, наблюдателя, спутника и помощника кого-либо из государственных деятелей, стоит на пороге самостоятельного участия в жизни общины, но порога этого еще не переступил; по завершении третьего цикла чаще всего женились и (или) уходили в армию. Наконец, с 21 года до 28 лет мужчина рассматривался как “adulescens” – «набирающий полную силу»; он уже мог занимать младшие магистратуры, хотя и не обладал еще подлинным общественным весом и влиянием. В биографии Ливия эти периоды удивительно точно совпадают с определенными фазами исторического кризиса Римской республики, а переход от одного семилетнего цикла к другому – с решающими переломами в этом процессе. Жизнь историка Рима складывалась на фоне римской истории и в ее ритме.

По завершении консульства Цезарь получил в управление земли от реки По до Роны и использовал эту территорию как плацдарм для длившихся семь лет ежегодных походов против кельтских племен, населявших области к северу от вверенных ему провинций. Отношения командующего с армией в Древнем Риме строились на совершенно иной основе, чем в позднейшие эпохи, а тем более в наши дни. Командующий распоряжался добычей, и если он обеспечивал солдатам возможность обогатиться, а они ему – возможность победоносно завершить кампанию и справить триумф, то между ними устанавливались отношения, которые не прекращались и после завершения кампании и демобилизации, – командующий стремился обеспечить легионеров землей, они голосовали за него при выборах магистратов. Цезарь, талантливый, стремительный, неутомимый, поразительно умевший придавать своему аристократизму староримские простонародные черты, полно и точно реализовал те возможности, которые ему предоставляли традиции римского воинства. После семи лет походов он оказался полновластным хозяином бесконечно преданной ему огромной армии, и когда сенат отказался выполнить продиктованные им требования, Цезарь перешел пограничную речку Рубикон и ввел свои войска в Италию. Они миновали тихий патриархальный Патавий, и когда Ливий из «лишенного дара слова» дитяти становился «мальчиком», в Риме вспыхнула гражданская война. Она завершилась через два года победой Цезаря над вожаками сената под командованием его бывшего союзника Гнея Помпея и установлением цезарианской диктатуры, которая во многих отношениях знаменовала разрыв с традициями римской республиканской государственности. Республика умирала с трудом и сопротивлялась долго. Ее сторонники составили заговор против диктатора, и вскоре после того как в Патавии в родительском доме Ливий «ладанку снял золотую с ребяческой шеи и пред богами своей матери тогу надел» (

Они длились много лет, вожди борющихся партий сменяли друг друга, каждый из них знал успехи и поражения, но сквозь многообразие событий неуклонно и год от года яснее прорисовывалась все та же магистральная тенденция – внутреннее исчерпание республики как государственно-административной системы и связанного с ней уклада политической жизни. Консулом во время убийства Цезаря был Марк Антоний, объявивший себя продолжателем его дела. Но если Цезарь в общем избегал окончательно порывать с республиканскими порядками и как-то ладил с сенатом, то Антоний сразу же вступил с ним в открытое столкновение. В битве с войском Антония у североиталийского города Мутины в 43 г. сенатская армия под командованием внучатого племянника Цезаря и его официального наследника Октавиана добилась если не победы, то успеха, но заплатила за это страшную – в глазах римлян – цену: в бою погибли оба консула – оба верховных магистрата, не только обеспечивавших руководство государством, но и воплощавших его связь с богами, сакральную санкцию величия Рима, – погибли, убитые собственными согражданами! Крушение единства и сплоченности римской гражданской общины – основы ее бытия и залога всех ее успехов на протяжении долгих веков – воплощалось в формы символические и непреложные.

3

Художественно-образное восприятие истории Рима не только было обусловлено содержанием эпохи – оно было порождено также особенностями биографии историка.

По контрасту с бурями времени жизнь Ливия поражает своим внешним спокойствием. К концу 30-х годов мы застаем Ливия в Риме вполне устроенным семейным человеком

33

, которому полученное в Патавии (сначала дома, потом в риторической школе)

34

прекрасное образование и, по-видимому, уцелевшее во всех конфискациях и проскрипциях состояние давали возможность полностью погрузиться в ученые занятия. От них он уже не отвлекался до конца своих дней. Писал философские диалоги и сочинения по риторике

35

, а примерно с 27 г. отдался работе над исторической эпопеей. Литературный труд поглощал Ливия целиком – ни о каких его общественных выступлениях, ни о каком участии в политической деятельности или о почетных магистратурах, которые бы он занимал, ничего не слышно. В 14 г. н.э. он вернулся в родной Патавий – поступок тоже мало оригинальный: проведя активную жизнь в столице, под старость возвращались на родину многие выходцы из муниципиев и колоний. Тут он продолжал работать до последнего вздоха, написал еще, полностью или не полностью, 22 книги и скончался в четвертый год правления императора Тиберия в возрасте 76 лет.

Эпопея, им созданная, авторского названия, кажется, не имела, или во всяком случае оно не сохранилось. То был труд в 142 книгах, освещавших события в Риме и на фронтах бесчисленных войн, которые он вел, начиная от времен легендарных, предшествовавших возникновению Города (согласно традиции – в 753 г.), и до смерти пасынка Августа, упоминавшегося уже выше Друза, в 9 г. н.э. Труд делился на тематические разделы по десять или иногда по пять книг в каждом. Такие группы книг (их принято называть соответственно декадами или пентадами) публиковались автором по мере их написания. До наших дней сохранились три полные декады – первая, третья и четвертая – и одна неполная – книги 40—45. В своей совокупности они охватывают события «от основания Города» до 293 г. и с 218 по 167. Мы, однако, имеем некоторую возможность судить и о несохранившихся книгах, так как почти к каждой из них (за исключением книг 136 и 137) была сделана еще в древности так называемая периоха – аннотация, кратко передававшая не только основные факты, но и авторскую их оценку. От некоторых книг сохранились также более или менее протяженные фрагменты (в настоящее издание не вошедшие). Сочинение Ливия переписывалось (обычно по декадам) в древности вплоть до V в. К копиям именно этого столетия восходят и основные рукописи; они датируются XI в. Первоиздание появилось в Риме около 1469 г. без книг 33 и 41—45.

Жизнь Ливия производит впечатление сосредоточенной, кабинетной, мало связанной с пульсом времени. «У историка Рима нет истории», – констатировал в XIX в. автор одной из первых научных монографий о нашем авторе

Первая из них связана с родиной Ливия – Патавием и с областью (римляне называли ее Циркумпаданой), центром которой этот город был. У римлянина, говорил Цицерон, две родины (О законах, II, 5). Одна – великая и славная Республика Рима, гражданином которой он является и которой обязан беззаветно служить на поприще гражданском и военном. Другая – местная община, поселение или город, где он появился на свет, в чью почву уходят корни и традиции его рода, где веками сплачивались воедино местные семьи, на поддержку которых человек опирается всю жизнь – и в юности, и в старости, и живя в Риме, и воюя на далеких границах. Связь с родной общиной носила не только практический характер, но и духовный, нравственный. В связях патавийцев со своей родиной этот последний элемент играл особенно значительную роль. Происхождение из Патавия ассоциировалось с нравственной чистотой (

4

Образ Рима и его истории возникает у Тита Ливия из сочетания трех основных мотивов: Рим есть народное государство, основанное на свободе и законах; римское государство отличается от всех других своим высоким благочестием, обеспечивающим его союз с богами и их покровительство; римское племя ставят выше всех других народов и обеспечивают победу над ними свойственные ему несгибаемая энергия и могучая жизнестойкость.

Первая книга эпопеи посвящена эпохе царей, со второй начинается, чтобы уже не прерываться, рассказ о «свободном Риме». В центре эпизода, открывающего историю Республики, – первый римский консул Брут, и то, что говорится здесь о свободе как основе римского государства, – своего рода камертон для всего последующего повествования. Мысль Ливия выступает тем более рельефно, что мы располагаем параллельными источниками, по контрасту ее оттеняющими, – рассказом Дионисия Галикарнасского (V, 1—35), «Жизнеописанием Попликолы» Плутарха (3—7), некоторыми пассажами в диалогах Цицерона

45

. В этих текстах суть происходящего с самого начала связана с действиями главных персонажей – Попликолы, Коллатина, Брута. У Ливия книга начинается не с рассказа о поступках и событиях, а с теоретического рассуждения о благах свободы, о принципиальной грани, которую она кладет между царским и республиканским Римом, об опасностях, ей угрожающих, и действия консула Брута упоминаются лишь в этой связи. В гл. 1 и 2 пятой книги своей «Римской истории» Дионисий рассказывает, как народ под руководством Брута и Коллатина собрался на сходку, принес клятву никогда больше не подчиняться власти царей, но «поскольку сочтено было по общему мнению, что цари являлись также источником многих дел для общины великих и славных», то решил увековечить память о них в наименовании жреца-жертвоприносителя – rex (букв.: «царь») sacrorum. Смысл рассказа о тех же событиях у Ливия прямо противоположен: исходное и главное понятие – свобода; все, что делается, делается ради ее прославления и сохранения: должность жреца-жертвоприносителя (Ливий называет его rex sacrificulus) создается, но он ставится в подчинение жрецу-понтифику, дабы «сопряженный с подобным наименованием почет не нанес ущерба свободе – главному в ту пору предмету общих забот» (II, 2, 1). Отрешение от должности второго консула, Коллатина, Цицерон объясняет настояниями (чтобы не сказать наветами: abrogabat) Брута; Дионисий прибавляет, что на длинную речь Брута Коллатин реагировал «криком» и что отрешение его от должности определилось еще раньше, так как он был не в силах распоряжаться казнью собственных племянников, замешанных (как и сыновья Брута) в монархическом заговоре, тогда как Брут спокойно пошел на столь бесчеловечный акт. В рассказе ясно представлены отрицательные, как бы еще «дикарские» свойства обоих консулов. Ливий опускает все эти столь реально выглядевшие черты, все сомнительные мотивировки, чтобы представить обоих создателей римской свободы в идеальном свете: Коллатин понимает, что его коллега внес свое предложение только из любви к свободе, и, несмотря поначалу на «некоторое удивление», дает себя уговорить; Брут соглашается на казнь своих сыновей не из варварской жестокости, а все из той же верности свободе, перед которой отступает все.

В этом начальном аккорде того гимна римской свободе, которому предстоит звучать на протяжении всей эпопеи, уже ясно различимы две ноты, его составляющие, – преодоление частных интересов отдельных людей и групп ради общего интереса единого народа и подчинение дисциплине, отеческой власти и законам как гарантия такого преодоления. Цари, пишет Ливий, привели в Рим и поселили в разных его околотках людей, бежавших со своей родины, сошедшихся из самых разных мест. «Что сталось бы, если бы толпа пастухов и пришлых... перестала страшиться царя, взволновалась под бурями сенаторского красноречия и в чужом городе стала бы враждовать с сенаторами, раньше чем привязанность к женам и детям, любовь к самой земле, требующая долгой привычки, сплотили бы всех общностью устремлений. Государство, еще не повзрослев, расточилось бы раздорами, тогда как спокойная умеренность власти возлелеяла его и возрастила так, что оно смогло, уже созрев и окрепши, принести добрый плод свободы» (II, 1, 4—6). Свобода – это единство народа, единый народ.

Реализация этой установки в тексте произведения обеспечивается, в частности, и подбором источников. Как мы помним, в роли таковых у Ливия выступают не документы, а сочинения предшественников. Весьма существенную роль для него играли, в частности, двое из них – Гай Лициний Макр и Валерий Антиат. Первый был сторонником народной партии – описание социальных конфликтов превращается в его «Анналах» в страстное обличение патрициев и их жестокости. Второй был верен сенату и аристократии – по словам современного исследователя, «к Валерию восходят те места в труде Ливия, где восхваляются авторитет сената и патрицианские доблести»

В самом историческом повествовании эта мысль обнаруживается прежде всего в неизменном одобрении мер, ведущих к достижению политического согласия между патрициями и плебеями. Естественно, что факты такого рода сосредоточены в первой пентаде, охватывающей период наиболее острой борьбы сословий. Таковы законы, которые проводит в интересах народа патриций Валерий Попликола (II, 7—8), таковы на первых порах суды децемвиров (III, 33) и т.д. Соответственно всякое утверждение интереса сословия за счет и в ущерб целостным интересам народа встречает у Ливия в соответствии с его манерой мягкое, не всегда прямо формулируемое, но ясно выраженное осуждение. Осуждаются патриции, которые отказываются от браков с женщинами из плебейских семейств (IV, 4, 5—12) на том основании, будто это угрожает чистоте их крови и упорядоченности родовых прав (IV, 1), и осуждаются плебеи, когда они бессмысленно обрекают на казнь человека, который предложил закон, служивший интересам народа (II, 41—42). Особенную досаду Ливия вызывают народные трибуны, возбуждающие народ против сенаторов, но при этом нередко готовые отказаться от своих лозунгов ради личной выгоды; этим они, впрочем, мало отличаются от тех хитрых и коварных патрициев, что действуют в корыстных интересах собственного сословия. Картину такого кругового своекорыстия являет, например, обсуждение и отклонение аграрного законопроекта народных трибунов Спурия Мецилия и Метилия (IV, 48).