— Хватит! Я прошу тебя, не надо!

Наташа всхлипнула и отползла в сторону, придерживая разорванную на груди блузку. Губа распухла и неприятно покалывала, но девушка старалась не обращать на нее внимания. Матвей уже сделал свое дело, почему же он никак не отвяжется? Будто не понимает, что лежа в углу, в грязи, она не сможет заработать денег, чтобы вернуть ему долг.

— Я сказал, сучье рыло, чтоб завтра утром у меня в кармане было 200 баксов, — презрительно сказал Матвей и сплюнул на пол. Наташу передернуло от отвращения, но она благоразумно промолчала.

— Че ты молчишь, дура? — Матвей начинал закипать, но девушка прекрасно понимала, что она тут не при чем. Когда Матвей находился под кайфом, с ним еще можно было говорить, так сказать, по-человечески. Потому что тогда он был словно рыба, которая ни черта не понимает, да и не желает понимать. Когда ему не хватало на дозу, Матвей становился редкой сволочью. Многие его боялись, хотя особого авторитета среди местных воротил он не имел. Но если бы Наташа раскрыла рот и пожаловалась своему сутенеру, тот бы и пальцем бы не пошевелил. Все они, девочки у метро, были конвеерным товаром.

А Матвей запросто мог бы задушить ее, и это сошло бы ему с рук. Как покупателя и распространителя «дури» его ценили.

Тело обнаружили на станции метро около часа ночи. Милиция прибыла ровно через десять минут, немного опередив «Скорую», которой, в общем-то, спешить особо и не требовалось.

Убитый лежал в довольно странной позе, неестественно вывернув голову, и на лице его застыло удивление. Он явно не был готов к нападению и преспокойно поджидал свой поезд, очевидно, возвращаясь домой.

После беглого осмотра стало ясно, что целью нападения, скорее всего, был обыкновенный грабеж: в карманах убитого не обнаружилось ни денег, ни бумажника, ни мобильного — никакой ценной вещи. На шее остались следы от цепочки, довольно массивной, учитывая вмятины. На загорелом запястье виднелась полоска белой кожи — там, где люди обычно носят часы.

Врач, приехавший на скорой, констатировал смерть, по предварительным данным наступившую около часа назад.

— Быстро его обнаружили, — пробормотал майор Квасин, начальник убойного отдела. Как всегда. Все было так банально и обычно: звонок после полуночи, труп, срочная необходимость срываться с любимой подушки и лететь на другой конец города, чтобы нахвататься зрелищ, как раз на сон грядущий. Впрочем, Квасину давно перестали сниться сны.

Утро началось с обычной вереницы проблем. Правда, этой ночью их стало на одну больше, но она мелькнула слабой искоркой и затерялась в ворохе неотложных дел, каждое из которых «горело» уже который день. Дел было много — времени мало. А желающих работать на совесть — еще меньше.

Все попытки дозвониться до родных или близких убитого оказались бесполезны: либо он жил один, либо никто особо не переживал, что Добролюбов не ночевал дома. В трубке слышались длинные занудливые гудки.

К обеду Квасин решил, что стоит отправить кого-нибудь побеседовать с соседями. Узнать побольше про убитого: где и кем работает, потом позвонить на работу и так далее… Обычная процедура.

На это дело Квасин подрядил молоденького лейтенанта Гришку Клевера. Пускай побегает, а то, чай, от бумажной работы задница к стулу прирастет.

Гришка вернулся через три часа. Довольный, он размахивал черной пластиковой папкой, и, зайдя к начальнику в кабинет, привычно швырнул ее под самый нос Квасину.

Мельник Андрей Евгеньевич, генеральный директор и владелец фирмы «Ортекс», занимающейся перевозкой взрывоопасных грузов — в основном бензина и газа для заправки автомобилей, весь день был не в духе. Еще бы, главной новостью с самого утра стало убийство главного менеджера, а вдобавок еще и будущего зятя — Добролюбова Антона. Теперь уже покойного будущего зятя. Надо же, а у них было столько грандиозных планов…

Определенно без Антона придется туго. Он был ищейкой от Бога. И если Андрей Евгеньевич скупо дрожал над богатствами, нажитыми непосильным трудом рабочих, которых он нередко заставлял сидеть на хлебе и воде, задерживая зарплату, то Антон умел рисковать, играючи. И большинство его норок и щелочек впоследствии оказывались золотыми жилами.

Но Антон был, как говорится, без царя в голове. Он то и дело срывался — то на пьянку, то гулянку, быстро терял интерес к запущенным в дело идеям, зато новых у него был колодец без дна. Мельника это устраивало, и он с удовольствием наблюдал свою руку, покоящуюся у руля.

Роман Добролюбова с единственной дочерью Мельника был выгоден для обоих. Недаром Андрей Евгеньевич провел столько вечеров, поучая Марину, что «жена — не стена», а брак не только по любви складывается. Любовь проходит, а денежки остаются.

Марина была девушкой неглупой. Конечно, не такая красавица, как покойная жена Добролюбова, но в тех шмотках и побрякушках, на которые уходило немало отцовских денег, она могла дать любой двести очков вперед. А ночью все женщины одинаковы.

Алексей Златарев вышел из кабинета директора с таким выражением лица, будто за пазухой у него была лимонка с выдернутой чекой, а сам он искал по сторонам, в кого бы ее швырнуть. Он едва удержался от того, чтобы не хлопнуть дверью по-настоящему, от души. Чтоб чашки у секретарши в тумбочке зазвенели, и штукатурка с потолка осыпалась.

Но не смог. Златарев был все-таки начальник службы безопасности. Ему надлежало держать лицо в любой ситуации, даже если он не согласен — ой как не согласен — с порученным ему заданием.

Спустившись на первый этаж, он метнул пару недовольных взглядов в сторону сотрудников, куривших в коридоре у окна. Те засуетились, побросали сигареты в открытое окно, и поспешили ретироваться на рабочие места — от греха подальше.

— Тьфу, придурки, — в сердцах бросил Златарев. Сколько лет работает, а все удивляется человеческой недалекости и тупости.

Во дворе ж полно грузовиков и цистерн с топливом. Баллоны с газом стоят — благо дело далеко от окна. А они сигареты в окно кидают. Идиоты!

Летящей походкой Настя выпорхнула из здания милиции и нажала кнопку сигнализации. Серебристо- серая «девятка» приветливо подмигнула ей передними фарами. Чеченец, ковыляя, шел следом, волоча за собой гитару. Видно было, что сил у него немного, и еще чуть-чуть — и он рухнет прямо на асфальт. Но Настя по опыту знала, что пытаться помочь ему — дело неблагодарное. Брат никаким образом не хотел признавать себя слабым, и даже сейчас, когда культя ноги распухла так, что джинсы едва не лопались, он ни за что не оперся бы на заботливое женское плечо.

Он и раньше был довольно упрямым. Тогда, когда руки и ноги были целыми, а собственное отражение в зеркале не вызывало отвращения. Но сейчас… Если бы Настя сказала ему — «иди, куда глаза глядят» — он бы ушел, не оглядываясь. Не думая о том, что кроме сестры ему никто не протянет руку помощи, да ему и не нужно было…

Жизнь для Чеченца складывалась такой, какая она есть, без взлетов, надежд и порывов, способных увлечь, зажечь в душе трепетный огонек, рискующий перерасти в бушующее пламя. Это когда ты знаешь, что где-нибудь тебя будут ждать с распростертыми объятиями — друзья или любимая женщина, что твои дети не будут стыдиться и пугаться собственного отца, — только тогда ты стремишься жить полноценно, выбирая для себя лучшее. А для некоторых лучшего уже и не надо.

Настя искоса посмотрела на брата, сидевшего рядом на пассажирском сидении. Ей была видна его правая сторона, в профиль. Светлые волосы, собранные в хвостик на затылке, тонкий правильный нос — точь-в-точь, как у нее, только немного крупнее, белесые пушистые ресницы. Несколько прядей кудрявились на лбу и на висках…

Сейчас он был красавец. Если бы у них было достаточно денег, лицо брата можно было бы восстановить. Лицо, но не душу…

Возле подъезда их уже поджидал Данила. Настя выбежала из машины и радостно уткнулась носом в знакомую грудь. Пусть в последнее время у них не все так гладко, как хотелось бы, но ведь хорошо, когда у тебя есть любимый человек. Чувствуешь себя не таким одиноким и всесильным. Женщине порой бывает важно — побыть слабой и беспомощной, опереться на крепкое мужское плечо.

Данила ласково провел по волосам и поцеловал в макушку, задыхаясь от страсти, вдруг нахлынувшей горячей волной. До смерти хотелось побыть вдвоем. Он взглянул на Чеченца, с трудом выкарабкивающегося из «девятки» и по телу пробежала дрожь отвращения.

Кто бы знал, как он ненавидел этого урода. Откуда он только взялся на его голову?

Данила с удовольствием прогнал бы его на все четыре стороны, если бы Настя была немного другой. Немного более эгоистичной и равнодушной.

Но нет! Словно круглая дура, несостоявшаяся Мать Тереза, она нянчилась с этим капризным ублюдком, собирала деньги на его бесконечные операции. А он, Данила, даже забыл, когда последний раз оставался у нее ночевать.

На следующий день Чеченец проснулся рано, как и обычно. Настя ушла на работу, да и он засобирался по делам. Петь песни в переходах было единственным занятием, которое он мог себе позволить, находясь среди людей. Конечно, он мог бы лепить пуговицы и строчить наволочки, как предлагалось в газетных объявлениях, но подобная работа Чеченцу не улыбалась.

Иногда он неплохо зарабатывал и вносил свой вклад в семейный бюджет. Но сестра редко брала его деньги, разве что в случае острой необходимости. Все равно — это были жалкие крохи по сравнению с тем, что он мог бы заработать, будучи здоровым мужиком.

Петь ему нравилось. Еще в школе замечали, что у Чеченца красивый голос. В армии научился играть на гитаре. Теперь «пригодилось».

На сегодняшний день у Чеченца была запланирована особая миссия. Правда, пришлось дожидаться вечера, когда на улице начнет темнеть, и ночные бабочки стайкой прилетят на улицы родного города в поисках денежной наживы.

Не то, чтобы Чеченец уважал проституток. Некоторые вызывали у него отвращение — опустившиеся, немытые наркоманки — такие, что топят своих новорожденных детей в лужах и выбрасывают на помойки из-за того, что прозевали вовремя сделать аборт. Или денег не было.

Марина Мельник долго красовалась перед зеркалом, примеряя шарфик, купленный в новом шикарном бутике. Ей и в голову не пришло задать себе вопрос: а на хрена ей летом шарфик? До осени, что ль не дотерпела бы?

Но нет, это же супермодный шарфик. Из новой коллекции. Если сейчас не купить, к осени ничего не останется.

Устав, наконец, любоваться собой, Марина убрала шарфик в сумку и тихонько подошла к двери отцовского кабинета. Тот сидел в одиночестве и что-то сосредоточенно писал в своем блокноте.

Зазвонил телефон. Андрей Мельник деловито нажал кнопку приема вызова и выдал важное «слушаю».

Через минуту лицо его посерело. Он стал теребить воротник рубашки, как будто задыхался. Очевидно, новости были далеко не самые лучшие. Марина то и дело слышала слова «Сочи», «санаторий». Когда отец положил трубку, Марина увидела, как между бровей мгновенно показалась глубокая морщина.

День выдался сумбурным. Сначала Златарев проторчал полдня в милиции, капая на мозги Гришке Клеверу. Хотя непонятно, кто еще кому на мозги капал. Лейтенант настаивал, чтобы Златарев обеспечил охрану для свидетеля, на которого позавчера покушался какой-то умник на угнанной тачке. Златарев упирался: у него не наберется людей на каждого бомжа в округе, и вообще — это дело милиции.

Милиции никакого дела до Чеченца не было. У самих забот полон рот да сквозь зубы наружу лезет. Но проследить надо было — хотя б для того, чтобы поймать убийцу. Вдруг повезет?

— Убийца, полагаю, не дурак, — заметил Златарев, — скорее всего, затаится, пока за вашим калекой хвост вьется. По-другому надо искать.

— Да обыскались уже! — в сердцах крикнул лейтенант Клевер. — Единственная версия трещит по швам. Ваша Мовсесян сделала вид, что ничего не помнит. Амнезия у нее, видите ли. Врач сказал — последствия шока. А я смотрю в глаза и вижу: врет, гадина. Но сделать ничего не могу. Хочется ей с размалеванной рожей жить — так что я могу сделать.

— Напугана она. Небось, ребенку угрожали, — предположил Златарев.