Была бурная ветреная ночь в начале ноября 1812 года. По большой дороге около местечка Грасфорд, на юге графства Девон, проходили трое мужчин. На небе было почти полнолуние, но луну то и дело закрывали проносившиеся сплошными вереницами густые темные облака, так что окрестный ландшафт освещался лишь урывками, ненадолго, с большими промежутками, по большей же части он оставался погруженным в темноту. Резкий, насквозь пронизывающий ветер гнул и качал во все стороны безлистые ветви деревьев, которыми дорога была обсажена по обеим сторонам.

Три вышеупомянутых человека, по-видимому, уделили чересчур много внимания пиву, которое подавалось в трактирчике под вывеской «Кот и Скрипка», находившемся в полумиле от Грасфорда. Из этого трактира они только что вышли. Двое из них, впрочем, были сравнительно трезвы и помогали идти третьему, который насилу передвигал ноги, поддерживаемый товарищами под руки. Вследствие его тяжести, а также может быть и собственного подпития, они шли не прямо, а зигзагами, мотаясь по дороге то вправо, то влево. Так дошли они до моста через одну из тех быстрых речек, которых так много в Девонском графстве. Войдя на мост, они, как бы по безмолвному уговору, положили бесчувственное тело товарища возле мостовых серил и в течение некоторого времени молча переводили дух. Один из них сам тоже довольно грузно облокотился на перила. Это был высокий стройный мужчина лет сорока в черном сюртуке и в слишком узких для него брюках, первоначальный цвет которых мы бы затруднились определить. На голове у него была шляпа пасторского образца, также очень поношенная. Вообще костюм на нем был весь потертый, но несомненно видавший лучшие дни. Вся наружность этого человека громко говорила о том, что он раньше занимал совершенно другое положение в обществе. Так оно и было в действительности. За несколько лет перед этим он заведовал одним средним учебным заведением и получал хорошее жалованье, но привычка пить довела его до падения и разорения, и теперь он был просто учителем в начальной народной школе в Грасфорде, получая грошовую плату, по два пенса в неделю с ученика. Злополучная страсть к вину у него не проходила, и как только он получал свое недельное жалованье, так сейчас же и пропивал его в трактире или в пивной. Второй товарищ был совсем в другом роде — приземистый, коренастый, широкоплечий. На нем были короткие штаны, гетры, ботинки на шнуровке и толстая бумазейная куртка охотничьего покроя. По профессии он был разносчик.

— Как странно, — сказал разносчик, первый нарушая молчание и указывая на бесчувственное тело пьяного человека, лежавшее у его ног, — ведь вот пиво свалило его с ног, а между тем говорят, что оно кидается в голову. Если в голову, то при чем же тут ноги?

— Вы не хотите сообразить, а между тем это ясно, — отвечал народный учитель, который был несравненно пьянее своего собеседника, — ведь голова, когда в нее кидаются хмельные пары, становится тяжелее, а ноги, следовательно, легче центр тяжести перемещается, и человек не может удержаться в вертикальном положении, а принимает горизонтальное, то есть попросту падает. Вам понятно такое объяснение?

— Пиво, которое мы пили, было, действительно, очень тяжелое, — отвечал коробейник, — и в этом я с вами согласен, но ведь пиво вливается не в голову и не в ноги, а в желудок, который находится в самой середине тела. Как вы вот это обстоятельство объясните, мистер Фернес?

Прежде чем продолжать наш рассказ, мы считаем уместным объяснить читателю то, что могло показаться ему непонятным, судя по одной первой главе.

Джозеф Рошбрук, ушедший из коттеджа с сыном и собакой, был уроженец того селения, в котором жил. Во времена его молодости, то есть лет за сорок до начала нашего рассказа, законы против браконьерства были не так строги и не так строго применялись, как в то время, к которым рассказ относится. Юношей Рошбрук очень любил шататься с ружьем по чужим владениям, как до него делал его отец, и ни разу не попадался. После нескольких лет браконьерства, превосходно, до тонкости изучивши все окрестности на многие мили кругом, он в один прекрасный день, загулявши на ярмарке, дал себя завербовать под пьяную руку в пехотный полк. Через три месяца полк отправили в Индию, где он пробыл одиннадцать лет, после чего был возвращен в Англию. Отсюда через полгода по случаю войны его отправили в Средиземное море, и там он оставался двенадцать лет. Рошбрук все время находился при полку, участвовал во всех его походах и в последний год службы получил тяжелую рану в голову, после чего был уволен в чистую отставку с пенсией. Он решил вернуться в родное село, найти там себе небольшую работу и, опираясь на пенсию, устроить свою жизнь более или менее сносно. На родине его почти никто не узнал. Одни сами эмигрировали, многих других сослали за браконьерство, так что вместо друзей и знакомых он нашел совершенно чужих людей и сам оказался для всех чужим. Состав землевладельцев также сильно переменился: вместо сквайра такого-то или баронета такого-то оказывался то какой-нибудь крупный фабрикант, то разбогатевший купец, ликвидировавший свою торговлю и купивший себе имение. Все было ново для Рошбрука, и на своей родине он не чувствовал себя дома. Проговорить, отвести душу он мог только с Джен Эшли, красивой молодой девушкой, которая служила горничной в замке местного землевладельца. Она была дочерью одного из его прежних друзей, сосланного за браконьерство. Двадцать четыре года тому назад, когда Рошбрук только что покинул родину, она была еще ребенком и не помнила его, но зато помнила многих из его сверстников и приятелей и могла кое-что о них порассказать. То обстоятельство, что ее отец пострадал за браконьерство, было в глазах Рошбрука лучше всякой рекомендации, и он кончил тем, что женился на Джен. В нем разом проснулась вся его прежняя страсть к браконьерству, а жена не только не сдерживала ее, но напротив того — поощряла. Кончилось тем, что года через два после женитьбы Джо Рошбрук сделался самым отчаянным браконьером во всей округе. Он часто навлекал на себя подозрение, но ни разу не попадался. Спасало его то, что он умело прикидывался пьяницей по совету жены, которая подметила, что пьяниц почти никогда не подозревают в браконьерстве. Женин совет принес ему огромную пользу: как только ему удавалось доказать перед судьей, что в данную ночь его привели домой бесчувственно пьяного, судья сейчас же его отпускал. Пьяный человек какой же браконьер? Это считалось лучше всякого алиби. О Рошбруке установилось мнение, что он здорово выпивает и живет на пенсию и на то, что заработает его жена. Никому и в голову не приходило, что он, напротив, сам добывает себе на хлеб ночною работой и даже откладывает кое-что на черный день. Впрочем, Джо Рошбрук и на самом деле был при случае не дурак выпить, хотя и жаловался на боль от раны в голове, но гораздо чаще он просто притворялся пьяным и делал это всякий раз, когда ночь бывала светлая при благоприятном для ночной охоты ветре. В первой главе мы как раз такой случай и описали.

Мальчик Джо — наш будущий герой. Читатель, вероятно, уже и сам об этом догадался. Джо родился у Рошбруков в первый же год их брака, и больше у них детей не было. Это был тихий, умный, не по летам рассудительный мальчик, до крайности набравшийся от отца любви к ночным прогулкам. Изумительна была в таком маленьком человеке эта смесь чрезвычайного благоразумия и осторожности с неутолимой жаждой приключений. Правда-отец рано приучил его расставлять силки и прятать дичь, тогда как другие дети в этом возрасте могут разве только еще бегать в чужой лес за ежевикой. Семи лет Джо уже умел не хуже отца расставить силок и был посвящен во все тайны запретного искусства ловить чужую дичь. От постоянного недосыпания по ночам мальчик был худ и мал ростом, но это только способствовало отклонению от него всяких подозрений. Днем Джо аккуратно ходил в школу мистера Фернеса и, проводя без сна большую часть ночей, оказывался все-таки одним из самых лучших учеников. Никому в голову не могло бы прийти, что этот белокуренький мальчуганчик с такими ясными тихими глазами, такой прилежный к ученью, почти ежедневно проводит половину ночи в опасных экскурсиях, за которые закон не гладит по головке. При этом Джо давным-давно зарубил себе на носу, что молчание — золото, и на него можно было положиться, что он никогда не выдаст, никогда не скажет лишнего слова. На это он был способен не больше, чем пес Немой, который совсем не мог ничего говорить.

Воспитанием можно привить человеку с детства какие угодно взгляды. Джо совершенно проникся взглядом своих родителей на браконьерство, как на совершенно обыкновенное дело, в котором нет ровно ничего дурного, каждое воскресенье он и его родители ходили аккуратно в церковь с безусловно спокойною совестью. Таким образом сам Джо, в сущности, ничуть не был виноват в том, что его нравственные устои в известном отношении были несколько расшатаны.

После этого необходимого объяснения продолжаем нашу повесть.