Автомобиль двигался по возвышавшейся над рисовыми полями дороге, на всем протяжении которой снизу доносилось кваканье лягушек; это была старомодная, высокая и тяжелая машина — типичный королевский автомобиль. На сиденье возле шофера никого не было. На заднем сидели наследный принц и его адъютант. Шины мололи гравий, словно мельница зерно, и разбрызгивали оставшиеся от ежедневных гроз лужи, которые не успевала впитать за ночь умиротворенная земля. Запах влаги, проникший через опущенное до уровня носа стекло, возвестил о том, что впереди лес. И действительно, они почти тотчас въехали под его густые зеленые своды. Шофер придерживал руль только правой рукой, левой — мигал фарами, освещая мелькающих в воздухе летучих мышей и убегающих прочь диких, с металлическим блеском в глазах, собак.

Так продолжалось минут десять. Затем машина замедлила ход и остановилась, фары погасли. Только сейчас стало видно, что дороги дальше нет и что они приехали на берег широкой реки, отражающей сиявшие в небе звезды. Лес подступал вплотную к стремительно несущемуся потоку ровно поблескивающей воды, завладевшей пространством до самого горизонта. Луна не просматривалась, но ощущалась повсюду. Трое мужчин молчали, оставаясь на своих местах. Вместе со скоростью исчезла и прохлада: их высохшие было спины снова стали влажными, и на белых куртках проступили пятна. Вспыхнул огонь сигареты. Шофер прихлопнул нескольких москитов. В воду шарахнулась крыса.

Почти каждый день принц Жали приезжал сюда во время полуночной загородной прогулки после ужина у короля-отца. Здесь река, становившаяся особенно стремительной в сезон дождей, спешила к океану. Никакой берег уже не смел ограничить ее, ни один мост — набросить на нее свое ярмо. Здесь она вздымала на своих волнах последние плавучие домики, которые приходили в движение, сталкиваясь друг с другом; она проникала под строения, стоявшие на сваях, размывала почву, окрашиваясь в шоколадный цвет, и терзала берега. Оставаясь тем не менее судоходной, она от юга и до севера кормила это маленькое азиатское королевство (являющееся, как и его соседи — Камбоджа, Сиам и Бирма — лишь коридором для ее ноздреватых наносов и илистых почв), а теплым индийским морям несла снежную прохладу Тибета. В местном церемониале эта река-кормилица имела свой особый статус и даже носила герцогский титул.

Через некоторое время принц вышел из машины и в сопровождении адъютанта смело ступил в лес, под сень гигантских папоротников. Место это, видимо, было ему хорошо знакомо, так как, не обращая внимания на топкие берега, которые то выдавались вперед, то отступали, он свернул на слегка поднимавшуюся над землей мощенную досками тропинку. Пройдя метров пятьдесят, мужчины остановились и трижды простерлись ниц. На какое-то время они замерли в этой позе, словно в молитве… Принц поднялся первым и, обернувшись к тому, кто следовал за ним, взял у него палочки из сухих трав: в кромешной тьме вспыхнул огонь. Теперь, подняв голову в просвете между деревьями, можно было увидеть безмолвно возвышающуюся над лесом глыбу — то было гигантское, отполированное временем изваяние Будды, стоящее среди поросших зеленью руин разрушенного каменного храма. Когда-то глаза у статуи были открыты, но дожди размыли выпуклые зрачки и загнутые кверху ресницы, так что теперь она казалась спящей: неумолимое время закрыло ей глаза, словно человеку…

Путешественники беспрепятственно добрались до Сайгона. Теперь в гостинице «Континенталь» им надлежало несколько дней ждать прибытия парохода «Феликс Фор», на котором у них были забронированы каюты. Сайгон гостеприимно предложил им свои изрезанные проспектами джунгли, театр бумажных кукол, два кинематографа, где можно было увидеть кровавые и пасторальные сцены из жизни Марии-Антуанетты, свои аперитивы, аптеки и лавки похоронных принадлежностей; они проводили время на террасах кафе, отмахиваясь от москитов, а также от мальчишек, распущенность, невежливость и насмешливость которых резко контрастировали с бесхитростными повадками уроженцев Карастры.

Принц не интересовался ничем, кроме автомобилей, на звук которых сразу подымал голову; внезапность этого ночного бегства, послеоперационный шок от этого добровольного жертвоприношения неизвестно каким богам не позволяли ему видеть увлекательную сторону приключения: он лег на дно; о нем можно было сказать почти то же, что говорят о будущем покойнике: дни его сочтены. Он предоставил Рено самому принимать все решения; одетый в европейское платье, в пробковом шлеме на голове, он неподвижно и пассивно ждал за столиком на асфальтовом тротуаре улицы Катина, что высшие силы либо помогут ему, либо сотрут его в порошок.

Рено же утолял свою ненасытную жажду всего нового и необычного, однако все время был начеку, несмотря на сильнейшие приступы боли в печени, и следил за депешами телеграфных агентств. Ни одна не сообщала об их бегстве. Двери дворца Карастры по-азиатски наглухо закрылись за ними. Он проводил часы в душных полицейских конторах, в беленных серой известью коридорах, довольный тем, что обрел в этих широтах твердую почву под ногами в виде суровой, мерзкой и вредной военно-бюрократической машины — отметины, каковою Первая империя на веки вечные наградила Францию, загодя готовя ее к коммунизму. Кстати, чиновниками были сплошь одни корсиканцы. «Наверняка, — думал Рено, — здесь сидел бы и я, если бы был прилежным учеником». Местным властям так хотелось, чтобы он поскорее покинул Дальний Восток, что ему предоставили всяческие льготы, равно как и принцу, которого Рено записал студентом.

Эти три дня показались ему нескончаемыми. Иногда перед обедом они совершали прогулку к Смотровой башне или гуляли по набережным. Набережные здесь, словно шахматная доска, делятся на контрастные квадраты из солнца и тени, а также на аннамитов в длинных одеяниях из черного вощеного сатина и колонистов в белых полотняных одеждах. Вокруг — мрачные ряды военных складов, складов интендантства и инженерных войск. Среди останков паровых котлов звучит музыка одетых в лохмотья музыкантов морского оркестра, репетирующих «Интернационал». При приближении оказывается, что это отрывок из «Лакмэ». Два очень старых крейсера демонтированы, и их разъеденные ржавчиной скелеты и внутренности лежат на дамбе. Над винтами прикреплена дощечка: