Все начиналось, как в сказке: жили-были на свете три девочки — Эва, Инга и Лора. Учились в одном классе, дружили, вместе обсуждали мальчишек, пытавшихся ухаживать за ними. Свободное от уроков время предпочитали проводить на взморье, благо оно было под боком — что в Дубултах, где они родились и росли, что, позже, в соседнем Майори, где жили. В той же знаменитой когда-то на всю советскую страну Юрмале — всесоюзной здравнице, объединявшей около десятка маленьких и очень уютных поселков, вдоль морского побережья Балтики.

Школу они успели закончить еще в советское время, но к двадцати годам оказались в другом государстве — в свободной Латвии. К счастью, период адаптации прошел для них безболезненно: молодым всегда легче принять новизну и быстрее приспособиться к непривычным условиям жизни.

Судьбы складывались по-разному, но до поры, удачно. Ставшая медсестрой, Эва неожиданно нашла себя в конструировании одежды и заняла достойное место среди известных модельеров. Инга, с детства занимавшаяся спортом, достигла известных высот в плавании, стала даже чемпионкой своей страны, пока травма не остановила ее победный путь к олимпийским высотам. Но и тогда хорошее домашнее воспитание позволило ей без особого труда оставить спорт и заняться преподаванием английского языка в гимназии. А красавица Лора, мечтавшая только о сценической славе, естественно, стала актрисой Рижского драматического театра и за десять лет работы в нем достигла широкого признания публики.

Замуж все трое вышли тоже фактически одновременно, но ближайшие же годы показали, что скороспелые браки, как правило, недолговечны. Эва разошлась с мужем, не прожив и года. Инга потеряла своего мужа-тренера, когда получила травму, он ушел к другой, более успешной пловчихе. А Лора «разбежалась» со своим еще в студенческие годы, когда училась в РАТИ, в Москве.

Поскольку все трое продолжали жить в Майори, они и встречались нередко. И так получилось, что дом Инги, учившей детишек в гимназии, стал для них как бы центром притяжения. Вплоть до того, что подруги даже своих поклонников предпочитали приводить в гости именно к ней. Инга жила уже одна, условия ее быта были вполне приличными, и одна комната в трехкомнатной квартире на втором этаже пустовала — как нарочно, для подруг с их кавалерами. Поначалу, возможно, те и стеснялись, но быстро привыкли и стали считать самую умную из них — Ингу своей терпеливой исповедницей. И та покорно сносила, не выказывая открытого недовольства, более чем веселые «встречи» подруг с их горячими поклонниками.

Дело, кажется, шло на лад, устраивалось как нельзя лучше. Турецкий готов был зажечь свечу в первой же попавшейся у него на пути церкви. Но поблизости имелись только соборы и костелы, а он не был уверен, что там его благодарность будет принята без встречных условий. Повод-то все-таки был. Очередная, «последняя», его ссора с Иркой завершилась благополучным объяснением и рассеялась как дым. Точнее, как утренняя дымка или легкий туман на взморье. Правда, для того, чтобы «рассеялась», ему потребовалось приложить немало усилий, в том числе и физических. Умственные — что, они привычны. А вот сыграть роль осчастливленного прощением мужа, да так, чтобы и самому, в конце концов, поверить в это, чтобы жена тоже поверила, тут одного осознания мало, тут умение необходимо, многолетний опыт, так сказать. Но все у них действительно обошлось, Ирка простила, пообещала забыть, а потом на деле доказала, что она, как и в прежние времена, любит своего мужа, и как любит! Напрашивался вывод: дурак ты, Турецкий! Верно сказано: от добра — добра не ищут. Пора бы и, в самом деле, остановиться, оглянуться, да и выплюнуть осточертевшие удила, которые сам же и зажал зубами, закусил, понимаешь…

Последние дни Иркиного «отпуска» выдались жаркими, но на взморье это не так остро ощущалось, как в городе, и они предпочитали всем другим занятиям, кроме ночных, валяться до темноты на пляже, подставляя спины шаловливым волнам, которые мягко перекатывались через них и быстро таяли, словно испаряясь, в горячем песке. Уходили с утра и валялись до самого вечера, подкрепляясь бутербродами и копченой рыбкой — под охлажденное пивко из банок, зарытых в мокрый песок. Турецкий из красивых перьев чаек, которые собирал на пляже, строил веселой расцветки шалашики, а Ирка негромко рассказывала ему, ну, как они, например, вдвоем будут жить в этих легких строениях, когда очутятся на необитаемом острове. В одном шалаше у них будет дом с огромной спальней, в другом — ночной клуб, куда они будут заходить перед сном, чтобы пропустить по кружечке отличного пива, которое здесь, в Юрмале, выше всяких похвал, а в третий, тоже ночной клуб, они заходить не будут, — из принципиальных соображений. Турецкий искренне хохотал, хотя слышал этот анекдот про английского лорда на необитаемом острове чуть ли не сто дет назад, но Ирка радовалась, рассказывая, а он радовал ее своим смехом. Нет, серьезно, жизнь налаживалась, слава богу, чего вспоминать прошлое?..

И еще одно прекрасное качество проявилось у Ирки: она, в самом деле, не умела помнить зло, причиненное ей мужем: забыли, — значит, забыли. А вот Эльза Густавовна, последняя из трех ее теток, две из которых пребывали уже в иных мирах, все-таки помнила, как когда-то ее строптивая племянница, неожиданно почуявшая в душе и теле самостоятельность, а возможно, и опасность в одночасье потерять соседа Шурку, который собирался уже переезжать из их общей коммуналки на Старом Арбате в свою новую, однокомнатную квартиру в доме на Фрунзенской набережной, наплевала на все правила хорошего тона и другие условности и независимо ушла в его комнату. А утром, так следовало понимать, появилась из нее, если еще не до конца женой, то, во всяком случае, не посторонней женщиной для почти дипломированного юриста. Вступили в брак они позже, но с той ночи привыкли вести отсчет совместной жизни ни в чем себе больше не отказывать. Может быть, в угоду воспоминаниям о тех незабываемых днях и ночах горячей юности и не «зацикливалась» Ирина на Шуркиных «похождениях»: ссорились, ругались, она убегала к теткам, возвращалась, — значит, любила все-таки своего беспутного муженька. Да и куда его бросить-то, погибнет же!..

А тетки, конечно же, внимательно наблюдали в ту пору, как на лукавой физиономии племянницы, обещавшей стать очень красивой дамой, постепенно менялись выражения — от наивных еще вопросов быстро созревающей девицы до глубокого и, возможно, чуть-чуть ироничного отношения к тому, что самим теткам, в их закоренелом девстве, было попросту недоступно пониманию. Но вот это ее превосходство, а также достоинство, достигнутое благодаря сугубо личным преимуществам перед ними, и возвышало Ирину в их глазах. А также распространялось и на ее мужа. Во всяком случае, к их ссорам они относились снисходительно, охотно привечая племянницу, но и не отказывая в гостеприимстве ее мужу, одно время даже слишком часто прилетавшему мириться.

Иных уж нет, а те далече. Оставшаяся в одиночестве, Эльза Густавовна прочно осела еще в конце восьмидесятых годов прошлого века в Юрмале, на родине своего родителя. За два десятка лет она обзавелась тут знакомыми, помнившими ее предков, и считалась среди них своей. Это было удобно и семейству Турецких: они чувствовали совсем другое отношение соседей к себе, — вроде как и они тоже здесь свои. Ну а сам Александр Борисович бывал в Риге и прежде довольно часто по служебным делам, и в последнее время — тоже несколько раз, постоянно оставляя о себе доброе впечатление среди бывших коллег. Он знал свое дело и не хамил, не играл роль обиженного «старшего брата», не выказывал превосходства, — за это его и уважали. У профессионалов ведь свой подход к оценке личности…