Обер-лейтенант, насвистывая веселую песенку из модной берлинской оперетки, беспечно шагал по песчаной вьющейся вдоль заборов тропинке. Рядом лежала дорога. Бурая пыль ее была взбита колесами военных машин и повозок, а заросшие травой обочины расчерчены ребристыми оттисками танковых гусениц. День стоял на редкость погожий, тихий. В отдалении глухо рокотали орудия: в двадцати—двадцати пяти километрах от станции Ключи проходила линия фронта. Там, где грохочет бой, война, конечно, представляет опасность… И вдруг за ивовым плетнем, в зеленых лопухах мелькнул чей-то глаз. Обер-лейтенант схватился за пистолет. И тут, так показалось ему, небо рухнуло, покачнулась земля, завертелись, закружились белые мазанки, деревья, заборы. Вопль о помощи замер на губах офицера: пахнущая крутым солдатским потом жесткая ткань плотно закупорила рот. Откуда-то хлынул оранжевый поток тумана…

И сразу же над распростертым в бурой пыли телом склонился парень богатырского сложения в широком, темно-зеленом со светло-коричневыми пятнами маскировочном халате. Ловко подхватив обер-лейтенанта под мышки, взвалил на себя, перескочил покосившийся плетень и скрылся среди буйных зарослей заглохшего фруктового сада.

Из крупнолистых лопухов, кустившихся по обе стороны плетня, порскнули куры. Огненно-рыжий петух шумно захлопал крыльями, взлетел на плоскую крышу сарая. Одна из стен этого сарая развалилась, и замшелые доски торчали в разные стороны, словно шпангоуты разбитого бурей парусника. Воинственно оглянувшись, петух вытянул шею со встопорщенными перьями, надулся и закукарекал.

В белой мазанке, что стояла как раз напротив сарая, распахнулось окно. Солнце, отраженное стеклами, золотым дождем брызнуло на цветущий в палисаднике вишенник, расплескалось по испятнанной желтыми огоньками мать-мачехи лужайке. В окне с резными наличниками, как в портретной раме, возникла бледная одутловатая физиономия офицера с большим носом, черными усиками и косой челкой над правой бровью. Невольный свидетель разыгравшейся сцены смотрел на зеленые лопухи, где все еще кудахтали куры, на петуха, голосившего на крыше сарая, на заглохший сад, где скрылся призрачный великан. То, что произошло сейчас здесь, в глубоком тылу, где располагается штаб немецкого корпуса, казалось ему невероятным. Все оттенки боязни, тревога, страх, паническое смятение поочередно побывали на одутловатом и бледном лице гитлеровца. Он не верил собственным глазам. Но дорожная пыль сохранила четкий оттиск обер-лейтенантовой спины, а внушительные следы, оставленные подошвами солдатских сапог с подковками на каблуках и носках, отпечатавшиеся здесь же, исключали сомнения. И офицер заторопился. Захлопнув окно, он, нервничая, принялся застегивать френч, с трудом попадая пуговицами в петли. Но так и не застегнувшись, взвел курок пистолета и бросился в штаб.