Вампиры и оборотни делят мировое господство, а люди — суть статисты, пища. Это правила игры, потому сетовать на жестокость произведения не приходится. Роман жесток, запредельно и бесчеловечно, ибо действуют — не люди. Он кровав до потери чувствительности читателем. Но это не безразличие к крови из клубничного морса на экране. Это адаптация к жестокости солдата в армии. Сначала сплошной шок. Потом наступает встраивание в ткань, жизненные реалии вампиров и оборотней, и ты уже там «свой», отвратительные жестокие безнравственные убийцы становятся знакомыми. Знакомыми врагами, знакомыми друзьями.
Все привычно, все обычно — вражда, любовь, дружба, сложные отношения матерей с дочерьми, интриги, пошло-поганая месть безответно любимой…
И так далее. Антураж антуражем, а жизнь — жизнью.
Главная героиня — просто сумасшедшая. «Матрица на адреналине» — она выглядит отмороженной даже на фоне подонков и ублюдков, из которых единственно и состоит круг действующих лиц романа. И можно было бы заскучать от ходульности-чрезмерности образа, но… правильно — девочка влюбилась.
Причем в полную противоположность себе — изнеженного роскошной жизнью сына влиятельного вампира. Нет, там все нормально: рост, вес, мускулатура, молод, потенция в порядке, способен нести возлюбленную на руках на длинные дистанции. Но защищать его должна она, отдачей «Игла» парня сносит с места…
Неужели это карикатура и штамп, просто половые роли поменяли?
Так могло показаться на первый взгляд. Но у парня есть мозги, у парня есть характер, парень не пытается притворяться кем-то, и результат — подонки и ублюдки его начинают уважать. А сумасшедшая героиня становится просто шизофреничкой, с одной половиной мозга прежней, а другой — новой, женственной, мудрой, любящей…
Вместо пролога
В камине громко трещали сухие поленья, огонь весело плясал по ним, отбрасывая причудливые тени. В кабинете царил полумрак, было жарко и душно. Хотелось открыть окно, впустить свежий январский воздух. Но по ту сторону стекла было двадцать пять градусов ниже нуля, метель и пронизывающий ледяной ветер.
У окна стоял молодой высокий мужчина в дорогом пиджаке малинового цвета и черных брюках. Мужчина нервно барабанил кончиками пальцев по подоконнику и время от времени поглядывал на часы, нервно сжимая ладонь в кулак. Кто бы мог подумать, что этот кулак удерживает в себе такую власть, которую даже древние владыки не могли себе представить… но что-то неподвластно даже ему. Чаши Весов, на которых держится этот мир. Еще никому не удавалось склонить систему, в свою пользу изменить ход событий, течение времени. И вот теперь он делает именно это. Надежда, что предусмотренная столетиями назад защита от дурака остановит его — не оправдалась. Кто знал, что силы, призванные оберегать Равновесие — сами встанут под его знамена?
Затянувшееся ожидание прервала открывшаяся дверь. Мужчина стоял не оборачиваясь — на стекле отразилась женская фигура в вечернем платье на фоне вспыхнувшего электрическим светом дверного проема.
— Дорогой Август, ты все тоскуешь… — пропела фигура соблазнительным сопрано, прошлась по кабинету с кошачьей грацией, покачивая бедрами, и села на кушетку, закинув ногу на ногу и приняв вульгарную позу. — Все также томим неведомой тоскою, и тень сомнения не сходит с твоего лица…
— Какое тебе до этого дело? — спросил Август раздраженно.
Глава первая
Палачи
Из окна комнаты открывался вид на Монмартр. Шел противный моросящий дождик. Пару минут назад гостиничная прислуга принесла в номер две бутылки Каберне-Фран, четыре бутылки пива, немного фруктов — нарезанные дольками лимоны, персики, апельсины — пармскую ветчину и лобстеров. Вся снедь с трудом разместилась на прямоугольном журнальном столике, стоящем посреди комнаты.
В комнате находились четверо мужчин. Один из них курил, сидя в кресле и любуясь вечерним бульваром, второй — только что накрыл своеобразный шведский стол и теперь собирался пригласить к нему своих товарищей, третий листал газету, развалившись на кушетке, а четвертый сидел за письменным столом и сосредоточенно, с усердием смазывал разобранный пистолет Глок-18.
— Господа! — позвал второй.
Никто не откликнулся.
— Ах да, пардон, — поправился он, кашлянул в кулак. — Месье!
