Битва при Пуатье, о которой пойдет речь в этой книге, – одно из самых известных и примечательных событий западноевропейского Средневековья, наряду с такими прославленными сражениями, как Баннокберн, Гастингс, Бувин, Креси, Леньяно. В любом учебнике можно найти упоминание об этой битве: место, где она состоялась, дату – 732 г. и имя человека, вышедшего победителем из яростной схватки, – франкского майордома Карла Мартелла. На первый взгляд история битвы при Пуатье и сопутствующих событий необычайно проста – начав экспансию в VII в., арабы добились потрясающих успехов за краткое время, завладели Персией, Палестиной, Сирией, Египтом, Северной Африкой, вышли в Среднюю Азию и вторглись в Индию. Они взяли Европу в клещи: с запада арабо-берберские войска Тарика ибн Зийяда высадились на побережье Испании, в считанные дни уничтожив Вестготское королевство и начав набеги за Пиренеи, в меровингскую Галлию; на востоке арабы осадили Константинополь и углубились в Закавказье. Но захватившие в 711–714 гг. Испанию арабо-берберские войска после серии набегов на меровингскую Галлию встретились в окрестностях Пуатье с армией франков под командованием Карла Мартелла, правителя Франкского государства. После ожесточенной схватки предводитель мусульман Абд-ар-Рахман пал на поле боя, а его войско потерпело полное поражение и обратилось в постыдное бегство. Так была остановлена экспансия мусульман, начавшаяся в песках Аравии, а арабский халифат, основанный преемниками пророка Мухаммеда, погрузился в пучину междоусобиц.

Таково традиционное изложение событий, связанных с битвой при Пуатье. Наиболее яркую оценку битвы при Пуатье дал английский ученый XVIII в. Эдуард Гиббон – если бы не битва при Пуатье, то в Оксфорде сейчас бы изучали Коран.

Для многих битва при Пуатье долгое время знаменовала собой точку соприкосновения двух цивилизаций – мусульманской и христианской, послужив к поражению первой и невиданному расцвету второй. Действительно, спустя несколько десятилетий после битвы при Пуатье на Западе поднялось могущественное государство, до этого словно дремавшее в летаргическом сне, – Франкское королевство, где сын Карла Мартелла Пипин III Короткий основал вторую королевскую династию. Апогеем же Франкского королевства и наследников Карла Мартелла стала христианская империя Карла Великого, монарха, который уже в свою очередь повел войска за Пиренеи и союза которого искал багдадский халиф Харун ар-Рашид.

В западноевропейской историографии XIX в. битва при Пуатье также связывалась с значительными социально-политическими изменениями, которые якобы привели к зарождению феодализма. Утверждалось, что именно в ходе битвы при Пуатье, когда пешее ополчение франков столкнулось с маневренной конницей арабов, а после поражения попросту не успело догнать бежавших мусульман, поскольку те были верхом, Карл Мартелл извлек для себя урок, задумав в дальнейшем создать франкскую кавалерию. Поскольку кони и тяжелое вооружение стоили очень дорого, Карл принялся раздавать своим сторонникам земельные участки на срок воинской службы (бенефиции), на доходы с которых его воины закупали и содержали необходимое вооружение и лошадей. Воин, получавший бенефиций, был обязан майордому личной преданностью и приносил клятву верности. Впоследствии бенефиции стали наследственными владениями, и Западная Европа плавно соскользнула в объятия феодализма.

При подобной трактовке событий битва при Пуатье приобретает первостепенное значение для средневековой Европы, играя роль своеобразного рубежа, вехи, разделяющей всю европейскую историю на два периода – до и после битвы при Пуатье.

В одном из своих предисловий Андре Жид настойчиво требует от всякого писателя оставить, по его выражению, место для Бога, то есть для всего того, что остается неизвестным автору при выполнении его работы и что добавит к ней читатель. Тем, кто делает историю, в отличие от тех, кто о ней пишет, никогда даже и в голову не приходит отстаивать такое право, даже Наполеону, позировавшему для потомков на Святой Елене. Они, конечно, боялись, что их сочтут непричастными к лучшему из сделанного ими. Здесь же это Божье место занимают люди, и необязательно великие, которые чаще всего лишь используют в своих интересах, или в соответствии с тем, как они понимают эти интересы, великие процессы непреодолимой силы, приводящие в движение целые народы. Они редко осознают, что именно они делают, и это с особенной отчетливостью проявляется в том столкновении двух миров, которое потомки назовут битвой при Пуатье.

Распределить роли здесь даже как-то слишком легко: с одной стороны, ислам, вырвавшийся из Аравийской пустыни подобно песчаной буре, сметая все на своем пути. Грабежи, насилие, хищения, неспособность направлять свои завоевания, внутренние раздоры, конец которым в состоянии положить только новые войны и заманчивая добыча; с другой же – мир, все еще потрясенный падением Римской империи и ищущий единства в христианстве. Обрел он его, без сомнения, защищая свои святыни от варваров.

Конечно, некоторые очертания этой нравоучительной картины оказываются размытыми. В Карле Мартелле нет ничего от святого, его прошлое сомнительно, он не знал благоговения перед церковными богатствами, когда нуждался в деньгах. Что же касается варваров, то нетрудно вспомнить, что их цивилизация вполне успешно выдерживала сравнение с европейской цивилизацией той же эпохи.

Лучше попытаться представить себе, что, вторгшись в нашу страну, покрытую лесами, и не зная других маршрутов, кроме остатков римских дорог, мусульманский военачальник, восхваляемый за свое благочестие и черпавший силу в Коране, вел праведную борьбу с идолопоклонниками.

В таком случае картина полностью меняется – вплоть до того, что в конце концов можно задаться вопросом, не была ли более предпочтительной победа Абд-ар-Рахмана: Франция, как и Испания, покрылась бы мечетями и альказарами, что не помешало бы развитию романского стиля и не ущемляло бы религиозного рвения христиан, так как ислам отличался терпимостью, и мы, возможно, избежали бы религиозных войн. Наше знакомство со значительной частью греческих философов состоялось бы раньше, поскольку хранителями их наследия являлись арабские мыслители; что же касается арабской науки, то она бесконечно превосходила те остатки римской учености, которые сохранились у нас после вторжения варваров; и можно сделать вывод: «Проникнутые страстью к науке, но менее способные к открытию, чем греки, арабские ученые произвели синтез индуистских и греческих работ, синтез, в который они внесли достаточно значительный личный вклад. Они усвоили индийское счисление, продвинули вперед алгебру, тригонометрию и астрономию. Период между VII и XII вв. является одним из самых ярких в истории науки».