— Я прочел много книг, — сказал профессор Мефисто тоном, не терпящим возражений, и устало разгладил руками свои бумажки на кафедре. Ученики, семьдесят шесть старшеклассников, как всегда, слушали лекцию в непринужденном, доверчивом благоговении, увековечивая каждую фразу профессора у себя в блокнотах. Он выдержал паузу, театрально пожал плечами, нахмурил лоб, поднял рассеянный взгляд к потолку, задумчиво улыбнулся и тихонечко повторил: — Много книг… — Серьезный, величественный кивок, и профессор Мефисто продолжил: — Да, и в свое время я немало поездил по миру. Говорят, путешествия расширяют кругозор, и я… в общем, это действительно так. — Тут профессор сделал вид, что уронил свой конспект, и, поднимая с пола листочки, показал классу свой зад. Класс благодарственно рассмеялся. Уроки профессора Мефисто, курс «Современная этика», были, пожалуй, самыми популярными среди старшеклассников.

Притом, что профессор Мефисто был человеком, безусловно, высокоинтеллектуальным, а его предмет — отвлеченно абстрактным, он был совсем не похож на других чокнутых преподов. Он был нормальный. — Да, это действительно так, — повторил он с бесстрастным лицом и выровнял стопку листов. Сейчас в его голосе появился легкий надрыв — потому что теперь, рассмешив своих учеников, он собирался заговорить о вещах очень серьезных — таков был его метод: одна треть дурачества, две трети предельной серьезности. — Я немало поездил по миру. Я видел, какой он красивый. Я повидал… красоту во всех ее проявлениях. Я видел радугу над Монбланом, я видел древние рукописные книги во фламандских монастырях — чтобы написать только одну страницу семеро монахов трудилось два года! Господи, как это было красиво! Да, я бродил по Вавилонским садам в искрящихся каплях росы на рассвете и я видел, как райские птицы гуляют прозрачными вечерами по белым мраморным плитам Тадж-Махала. Боже, какая картина! — Он умолк на мгновение и прикоснулся рукой к виску, как будто не мог совладать с бурным наплывом чувств при одном только воспоминании об этом волшебном зрелище. — Да, я видел… все чудеса света… я видел великую красоту… во всех ее проявлениях… пирамиды в кровавых лучах заходящего солнца, Пизанскую башню, картины великих художников… я все это видел. Морозным утром, когда шел снег, я стоял на древнем мосту и слушал зимние перезвоны серебряных колоколов на высоких башнях, над темным камнем и водами древнего Гейдельберга. Я сидел северное сияние… и полевые цветы! — Он наклонился вперед, налег грудью на кафедру, рассеянно провел рукой по волосам и проговорил, очень тихо и очень настойчиво, чтобы все поняли, как это серьезно — то, что он сейчас скажет: — …и я видел СОЛНЦЕ! Великолепное солнце! Красоту, повторяю, во всех ее проявлениях. НО… но… вот что я вам скажу… — Он улыбнулся, но как-то странно, как будто сердито, и его голос дрогнул, а ученики затаили дыхание и замерли. — Я не видел ничего прекраснее… ничего прекраснее… человеческого лица!

И тут раздался звонок, потому что у лекций профессора Мефисто была еще одна замечательная особенность — они всегда достигали своей кульминации буквально за долю секунды до звонка с урока.

На пятой парте в среднем ряду ученица по имени Кэнди Кристиан медленно закрыла блокнот и убрала ручку в сумку. Она сидела на самом краешке стула, подавшись вперед и затаив дыхание; потом она тихо вздохнула и вся как-то обмякла. Она была абсолютно без сил, и в то же время — в приподнятом настроении. Какой замечательный человек, подумала она, великий человек. Да, великий. И я с ним знакома.

Она собрала свои вещи и медленно вышла из класса следом за остальными. Она проводила глазами профессора Мефисто, который шел по коридору к себе в кабинет, прижимая к груди свои записи. Рядом с ним был какой-то мальчик — совсем молоденький мальчик с растрепанными непослушными волосами и угрюмым лицом. Профессор Мефисто что-то ему говорил, по-дружески приобнимая за плечи свободной рукой. Интересно, подумала Кэнди, о чем они говорят? И что бы сказала она сама. Как было бы здорово тоже вот так же поговорить с профессором! Только что бы она сказала? Что она может ему сказать? Она решила пойти в библиотеку и чего-нибудь почитать, но потом вспомнила, что обещала отцу сразу же после уроков вернуться домой и поехать с ним к тетушке Иде.

Профессор Мефисто был пацифистом, а сегодняшняя его лекция была о войне. Поскольку на своих уроках он не отводил время на обычные «вопросы учеников и ответы учителя», обычно он сам в ходе лекции ставил вопросы и сам же на них отвечал, короткими, афористичными фразами — вот как сегодня.

— Прошлым летом мы с одним моим другом, Табом Хатчинсом, ездили в Стилуотер, штат Мэн… это очень красивое место, Стилуотер. Будет возможность — обязательно там побывайте. Так вот… по нашим высокоинтеллектуальным меркам Таб человек «необразованный»… я имею в виду, у него нету ученой степени и он изъясняется простым языком, без всяких там сложных слов, но вот что я вам скажу: Таб Хатчинс — человек потрясающего ума. По профессии — автомеханик, по убеждениям — позитивист-гуманист; светлая голова и знаток античности. Мне всегда было жутко и как-то, знаете, трогательно смотреть, как старина Таб залезает под неисправные грузовики, которые пригоняли ему в мастерскую окрестные фермеры — вот он залезает под грузовик в своем рабочем комбинезоне, а из кармана торчит томик Платона. А из другого кармана — томик Аристотеля.

Однажды мы с Табом разговорились, и он мне сказал, так серьезно-серьезно: «Меф, вот ты говоришь, что ты против войны. Ты всегда говоришь, что войной ничего не добьешься». Я сказал: «Да, Таб, я в этом уверен». Он задумчиво затянулся своей старой трубкой, пару секунд помолчал и сказал: «Ответишь мне на один вопрос, Меф?» «Отвечу, если смогу», — сказал я. «А как же тогда Война за независимость? — спросил он. — Разве мы ничего не добились в этой войне?» Я сказал: «А ты знаешь, Таб, с кем мы воевали в этой войне?» «Как же не знать, — сказал он, — с британцами». Я тоже задумался, и Таб, наверное, решил, что на этот раз он меня «сделал» — если судить по тому, как он украдкой поглядывал на меня, с довольным видом потягивая свою старую трубку. А я смотрел на грузовик, с которым Таб провозился все утро. «И как машина? Нормально ездит теперь?» — спросил я. «Теперь нормально, — ответил он. — Подправил чуток передачу, почистил кое-какие детальки, в общем, машина — как новенькая. Но ты не ответил на мой вопрос». «Я отвечу на твой вопрос, Таб, — сказал я. — Но сначала давай покатаемся. Проверим машину в деле, прежде чем возвращать владельцу. Чур, я за рулем».

И мы поехали. Я быстро освоился с этой старой колымагой, и мы замечательно прокатились — с ветерком, по проселкам, и даже выехали на шоссе. Я уже говорил, что места там красивые, просто необыкновенно красивые, и то же самое я сказал Табу. «Да, — сказал он, — здесь очень красиво». Я спросил: «Ты знаешь, где мы, Таб?» Он сказал: «Знаю, конечно». Я сказал: «Хорошо», — и мы поехали дальше, а потом я снова спросил: «И как оно здесь теперь?» И он ответил: «Да точно так же, как было, когда ты спрашивал в первый раз». И я сказал: «Ты знаешь, где мы?» И Таб ответил: «Конечно, знаю». «И где мы, Таб?» — спросил я. «Тебе нужен подробный ответ?» — уточнил он. И я сказал: «Да». Он сказал: «Мы на планете Земля, третьей планете от Солнца, в западном полушарии, на континенте Северная Америка, в стране США, где-то милях в семи к северо-востоку от Стилуо-тера, штат Мэн». И я сказал: «Ты ошибаешься, Таб. Мы уже не в США. Минут десять назад мы пересекли границу, и теперь мы в Канаде. Канада все еще остается британским протекторатом, то есть, здесь все, чего мы не добились Войной за независимость — и, однако же, ты не заметил никакой разницы! Теперь я ответил на твой вопрос, Таб?»

Дзынь — прозвенел звонок. Профессор Мефисто собрал свои записи и направился к выходу.