В 1960 году у берегов Аргентины всплыла ржавая субмарина Третьего Рейха. Наследник крови древнего рода британских аристократов совершил на вершине пирамиды Солнца в Городе Богов ритуальное самоубийство и бросил дневник отца. В преддверии нового тысячелетия на берегу Онежского озера при загадочных обстоятельствах погибли туристы из Москвы. Мастер восточных единоборств по прозвищу Марат вернулся домой из изгнания, чтобы связать эти события воедино и встать на пути наползающей на мир Тьмы.
Вместо предисловия
В первый день февраля 1960 года гидролокаторщик аргентинского сторожевого корабля «Муратуре», несшего вахту в заливе Гольфо-Нуэво, доложил капитану, что прямо по курсу на тридцатиметровой глубине им обнаружен лежащий на дне объект. По своим характеристикам он более всего соответствовал дизельной субмарине или обломкам рыболовецкой шхуны. Полученный сигнал был устойчив, предмет отслеживался четко, его местоположение не менялось.
Тремя сутками раньше моряки на закате дня видели в море у горизонта странную посудину, глубоко, по самую надстройку, сидящую в воде, но не смогли подойти ближе для опознания — та скрылась из вида. Кажется, просто погрузившись, как это делают все подлодки. Приборный поиск тогда не позволил организовать преследование — неопознанное судно мастерски обмануло электронную начинку быстроходного охотника, оставив специалистов в ощутимом раздражении от подобной неудачи. Похоже, команда «Муратуре» столкнулась с весьма изощренным, опытным противником.
Поэтому, сейчас было принято решение атаковать найденный объект учебными глубинными бомбами, дабы попытаться принудить его всплыть, если таковой окажется недавним призраком из пучины, бросившим вызов аргентинскому морскому патрулю.
Сторожевик произвел массированное бомбометание над неподвижной целью и лег в дрейф дожидаться результатов атаки. Однако тех не последовало. Предполагаемая субмарина опять исчезла, словно техногенный мираж. Акустики напрасно прослушивали глубины, стараясь разгадать очередной хитроумный маневр противника, гидролокаторщики попусту всматривались в экраны — устройства молчали.
Через день в небе над заливом появилась эскадрилья фронтовых бомбардировщиков, и бомбовая атака повторилась с новой силой, но уже с воздуха. Гольфо-Нуэво кипел соленой морской пеной и вздымался ввысь столбами воды, прибрежные скалы гудели эхом разрывов и ревом авиационных моторов, перекрученные куски металла осыпали песчаные дюны. Самолеты методично утюжили акваторию, не оставляя подлодке никаких шансов на спасение…
Монастырь
Маленький пылевой смерч, поднятый скрывшимся за поворотом автобусом, гнал вдоль тротуара обрывки бумаги, горелые спички, расплющенные окурки и коричневые хрупкие скелетики прошлогодней листвы. Сонные, не вполне очухавшиеся после зимней спячки мухи убегали от торнадо по бордюрному камню пешком, позабыв про свои прозрачные крылышки, будто застигнутые врасплох стихийным бедствием шустрые, но еще пьяные со вчерашнего дня друзья именинника. Вслед крутящимся окуркам, бумажкам и нерасторопным мухам с интересом смотрел одетый в сине-оранжевую униформу дворник-таджик. На его лице явно читалась слабая надежда на то, что смерч, благополучно миновав вверенную ему территорию, умчится дальше, к коротко стриженым кустам жимолости, чтобы сгинуть там, среди ветвей и завитушек декоративной ограды.
За спиной дворника начинался спуск к деревянной часовне с автомобильной стоянкой, далее майскими акварельными пятнами вырастал лес, а за лесом, совсем уже внизу, под дымкой утреннего тумана простирался Город. Отсюда, с высоты, он казался странным, сентиментальным, серебристо-розовым, утонувшим в море жемчужным мавзолеем. На многие мили просматривавшимся континентальным шельфом экваториальных широт. Прозрачным, отраженным в каплях мельчайшей водяной взвеси миражом.
Марат вчера побывал в самом его сердце. В эпицентре булыжных мостовых, проходных дворов, скверов и узеньких старинных улочек. На Гоголях, на Пушке, в Столешниках, прошел Сретенкой и Арбатом, выпил бутылку пива на Крымском мосту и обнаружил непреодолимое желание уехать в Питер. Пусть нет там давно Сайгона, нет драйва, пусть облысели вольные питерские поэты и заплыли жирком бунтари рок-н-рольщики — Марат захотел отомстить предавшему его Городу. Опрокинувшейся на спину блуднице, не дождавшейся его из изгнания, легкомысленной продажной девке, польстившейся на дармовую пластическую операцию.
Он думал о Городе в женском роде, всюду встречая рюшечки, бретелечки, шпилечки и резиночки: глянцевых, отутюженных хиппанов, скрипящих умопомрачительно дорогой «косой кожей» рокеров, манерных уличных музыкантов, хронически вкрадчиво улыбающихся менеджеров среднего звена. Мегаполис пах пудрой, духами и ванилью, как пахнут во всем мире фешенебельные ночные заведения с рулеткой, стриптизом и коктейлями. Фирменными коктейлями, которые ловкие бармены умело снабжают приятными волшебными ингредиентами: опийным сиропом расслабленного самолюбования, дурманным экстрактом элитарной сопричастности к розовому гламуру, кокаиновой пыльцой счастливого возбуждения.
Город поглупел лицом и заметно сдал внутренним содержанием. Будто переделанный в блошиный рынок музей изящных искусств, куда со всего мира свезли никем невостребованные чугунное и бронзовое литье, дизайнерские провальные аляповатости, накладные ногти, разнообразные световые табло, стразы, лишнюю тротуарную плитку, турникеты, пластиковую посуду и чучела телепузиков в натуральную величину.
