Трифон Йотов сосредоточенно следил за экраном компьютера. Ожидая окончательных результатов вычислений, он настолько увлекся работой, что позабыл обо всем на свете. Меж тем стало темнеть, и он широко распахнул двери балкона. В кабинет ворвались звонкие голоса. Особенно выделялся один, в котором Йотов узнал смеющийся голос младшего сына — четырнадцатилетнего Румена. Веселый мальчишка, его Румен! Трифон любил выходить на балкон и, облокотившись на перила, наблюдать за жаркими баталиями, разворачивавшимися внизу. Но сейчас он сразу же вернулся к столу, где были разбросаны листки с расчетами. Йотов уже давно работал над новой схемой усилителя. Именно поэтому с таким нетерпением он ожидал решение компьютера. Когда на экране засветился результат, Йотов радостно улыбнулся. Наконец-то успех — после двух лет упорнейшего труда!

В дверь трижды позвонили. «Маргарита пришла...» — подумал Йотов и с улыбкой на лице поспешил в коридор. Но вместо Маргариты он увидел в дверях Гешевского. Рядом с ним стоял незнакомый мужчина. Гешевский, с его черными усами и седой головой, давно вызывал неприязнь у Йотова. Еще с того времени, когда строился их дом. Йотов тогда вызвал мастеров, чтобы они обшили деревянными плоскостями чердачное помещение, предназначавшееся для кабинета его старшего сына Евгения, и проделали на крышу окно. Другие соседи не возражали. И только Гешевский, чье чердачное помещение было рядом с Йотовым, хотя он жил в другом подъезде, принялся строчить жалобу за жалобой, пытаясь доказать, что Йотов-де «портит фасад дома». Служитель отдела архитектуры не дал ход жалобе, так как при осмотре убедился, что окно не может портить фасад, потому что выходит во двор. С тех пор соседи перестали здороваться. А сейчас Гешевский стоял в дверях, улыбаясь, как ни в чем не бывало.

— Товарищ Йотов, вот ваш знакомый разыскивал вас в нашем подъезде...

— Совсем ты меня забыл, Трифон... Это я, Эрих. Помнишь, улицу Чепино, — заговорил незнакомец по-болгарски, но с небольшим акцентом.

— А-а, Эрих! — смутился Йотов. — Ну что ж, заходи!

После двух дней утомительной поездки с полковником Чавдар Выгленов вернулся домой. Почтовый ящик был забит газетами и журналами. Среди них оказалось и несколько писем. Оставив почту на журнальном столике, Чавдар прошел в ванную: несмотря на то, что стрелка часов подбиралась к шести, жара не спадала, и он принял холодный душ. Затем надел чистую рубашку с короткими рукавами, подошел к зеркалу и несколько раз прошелся гребнем по еще мокрым волосам, стараясь пригладить непокорные вихры. Довольный своим видом, устроился в кресле, положив вытянутые ноги на табуретку, и только тогда, едва сдерживая волнение, протянул руку к письмам.

Первый конверт весь пестрел красивыми итальянскими марками. «От Виолетты!» Он решил не вскрывать его сразу, оставить на потом.

Почерк на втором конверте был незнаком! И его он отложил в сторону. Третье письмо было от матери. Она писала, что приедет в Софию как делегат съезда организации Отечественного фронта. Чавдар вздохнул. Он любил мать и всегда радовался ее приезду. Только вот третьего дня он подал заявление об отпуске. Ему хотелось провести десять дней у нее, в родном городе, а остаток отпуска он намеревался взять позднее, когда приедет Виолетта. Ничего не поделаешь. Придется остаться в Софии.

Выгленов вскрыл письмо от Виолетты. Вот как! И она приедет раньше, чем обещала Все его планы срывались. Лучше всего вообще отложить отпуск... Наконец настала очередь последнего письма. Оно было без подписи. Чавдару приходилось получать такие анонимные письма. Их было неприятно читать, но он все же придавал им известное значение. Человек мог написать донос из разных побуждений: чтобы направить расследование по ложному следу, разыграть его самого — из ненависти к власти, или оклеветать кого-нибудь из желания отомстить. Но иногда анонимное письмо писалось, так сказать, из «общественных» побуждений — подозрительное поведение какого-нибудь человека не могло не возмутить честного гражданина, даже если он и не отваживался подписаться из страха или по какой-либо иной причине.