Поначалу это был даже не город, а просто большой загон для скота, которых полно на западе и дальнем западе Техаса. Так, очередная площадка у пыльной дороги, пропекшаяся на солнце свалка строений с фальшивыми фасадами и жестяными навесами, протянутыми аж до самых краев тротуара. Но однажды в этих местах объявился человек с допотопной бурильной установкой — определенно ловец удачи, действующий чаще всего наугад. Он заключил договора на аренду нескольких земельных участков для последующего бурения, оплатив их займами, взятыми под довольно высокий процент. А потом пошла череда активных действий — где мошенничеством, где увещеванием, кое-где выдачей фальшивых чеков, интригами, а где-то и выкачиванием денег из больших компаний, которым хотелось обследовать эту территорию. Но, как бы то ни было, в один прекрасный день он все же пробурил свою первую скважину.

В день она выбрасывала ввысь три тысячи баррелей высококачественной нефти на парафиновой основе. Чуть ли не за одну ночь городок разбух, как живот женщины на восьмом месяце беременности. Причем женщина эта определенно ожидала тройню и ей было наплевать на то, как она выглядит. Мгновенно подскочил спрос на жилье, хотя со стройматериалами в этой глухомани всегда была напряженка. Сказывалось и предубеждение против вкладывания больших денег в подобные «города-выскочки». Как свидетельствовал опыт, резкие взлеты частенько оборачивались столь же стремительными спадами — ведь нефтяное озеро может высохнуть точно так же, как любое другое.

Именно поэтому все постройки в городке были, по сути дела, времянками, созданными по принципу «чем быстрее и дешевле, тем лучше». Тесные лачуги, покрытые сухой штукатуркой, недостроенные и некрашеные сараи из неструганой доски. Дома — а именно они доминировали в этих новоявленных жилищных джунглях — обычно являли собой смесь недоделанного каркаса и натянутой поверх него холстины. Их так и называли — «дома-палатки», а чаще — «лоскутные дома». Разъедаемые серой и соляными испарениями, они и в самом деле казались обшитыми лохмотьями. Постройки разметались по всей прерии, где прижимаясь к земле, а где с трудом вклинившись в лес буровых вышек. Ветхие, грязные, поскрипывающие на непрекращающихся ветрах, безвременно одряхлевшие — все это был город лачуг, фонтанирующий — вот ведь парадокс! — на гребне грандиозного богатства.

Такова была общая картина, на фоне которой единственным — и к тому же весьма значительным — исключением являлся отель «Хэнлон», построенный, принадлежавший и названный в честь того самого бурильщика, который привез в город свою прославленную установку. Большинство жителей городка смотрели на отель как на очередное красноречивое доказательство того, что все «дикие бурильщики» — сумасшедшие люди, степень безумия которых прямо пропорциональна их процветанию. Жители особо напирали на тот факт, что первый мощный выброс нефти подбросил Хэнлона ввысь аж на восемнадцать футов, и последующее падение с этой высоты оказалось пагубным не только для его тела, но, вне всякого сомнения, и для мозгов также.

Возможно, в чем-то они были правы; сам Майк Хэнлон порой соглашался с ними, особенно когда испытывал приступы головной боли. Но он всегда был отчаянным парнем, готовым нестись во весь опор куда глаза глядят и не замечая ничего вокруг. Так и свой недуг он старался не замечать, хотя от активных дел давно отошел. Смерть уже приглядела себе в жертву его ноги, и теперь медленно, но неумолимо ползла вверх. Но ему все равно хотелось находиться поближе к нефти, к своей нефти, той самой нефти, которой, как болтали все эти дурни чертовы, здесь просто быть не может. И жить ему хотелось отнюдь не в грязной, кишащей блохами коробке или доме, похожем на свинарник.

Имя Маккены было Дэвид, но на самом деле все сызмальства — он и сам уже не помнил, с каких лет, — называли его Багз. В общем-то прозвище вполне подходило ему — неуклюжему увальню, который в десятилетнем возрасте своими габаритами почти не уступал их учителю пятого класса. Соответствовало оно и поступкам сначала испуганного ребенка, позднее неуверенного в себе, встревоженного молодого человека, и наконец, замкнутого, обидчивого мужчины. Казалось, он был наделен уникальным даром делать правильные вещи, но совсем не в то время, когда их надо было совершать. Доверять врагам и сомневаться в искренности друзей, или проявлять удивительную несговорчивость и настырность в пустяках, но при этом совершенно пренебрежительно относиться к тому, что действительно было важно. «Чокнутый какой-то», — говорили про него люди. Шуток он не понимал, дружелюбия к окружающим не проявлял. То и дело лез на дерево, чтобы попасть в неприятную историю, хотя мог спокойно стоять на земле и чувствовать себя в безопасности. Именно это говорили про него окружающие, когда он повзрослел и стал настоящим мужчиной, и следовало признать, что говорили они чистую правду про этого угрюмого, замкнутого, вспыльчивого человека. И только глаза не соответствовали этому описанию — смущенные и одновременно разгневанные. Глаза, которые, казалось, были постоянно полны невыплаканных слез, хотя, возможно, именно так оно и было на самом деле.

Отсидев в тюряге пять лет — а отсидел он их от звонка до звонка, и все из-за разгневанных и оскорбленных членов комиссии по досрочному освобождению, — Багз Маккена подался в Даллас, где устроился в грязную забегаловку ночным мойщиком посуды. Дневные часы он, как правило, просиживал в публичной библиотеке. Ему казалось, что это являлось неплохим способом избегать неприятностей. Библиотека была бесплатная, да и заняться здесь, кроме этого, было в общем-то нечем.

Однако, по мнению библиотекарши, у парня был какой-то вороватый взгляд. Да и потом, как она заявила полицейскому, он попросту не мог всерьез интересоваться теми книгами, которые заказывал. «Боже правый, вы только подумайте: Кафка, Шопенгауэр, Эддисон, Стил!»

Полицейские задали Багзу несколько вопросов, на которые тот, естественно, ответил в своей несносной манере. В итоге все завершилось применением дубинок и взаимным, к тому же не вполне вежливым исследованием отдельных анатомических деталей друг друга.

Впрочем, детали можно здесь опустить. Багза с треском выперли из Далласа, наградив напоследок несколькими шишками на голове и новыми синяками на израненной душе.