"…Уважаемые пассажиры! Наш самолет совершил посадку в аэропорту Куантрен…" Под объявление на русском, английском и французском языках пассажиры аэрофлотовского "аэробуса" отстегивали ремни и тянулись к полкам с ручной кладью. Высокий мужчина средних лет аккуратно сложил номер "Советской России" и засунул во внутренний карман пиджака. Это был Ростислав Александрович Вельяминов, физик из Московского университета, направляющийся в командировку в ЦЕРН. Захватив портфель с ноутбуком и дорожными мелочами, Ростислав пробрался к выходу, с удовольствием разминаясь после четырехчасового перелета в эконом-классе. Пограничные формальности в швейцарском коридоре прошли достаточно быстро, багажа не имелось, и ученый скоро оказался на стоянке женевского аэропорта. После московского мокрого снега теплое солнце и зеленые, с редкими желтыми и красными пятнами, деревья заставляли забыть, что на дворе середина ноября.

— Славка, привет! — физик обернулся на знакомый голос. Русская речь выделялась на фоне многоязычного гвалта.

— А, Миша, день добрый! Как жизнь в Женеве?

— Суета вокруг коллайдера. Будто других ускорителей в ЦЕРНе нет. Народу — как на привозе. — Михаил Гозман, бывший однокурсник Вельяминова, иногда любил щегольнуть одесским говорком. — Проходи, мой "форд" на краю стоит.

Друзья погрузились в обшарпанный "мондео". Михаил вел машину очень рискованно, пугая женевцев зигзагами с выездом на встречную полосу. Гозман работал в ЦЕРНе уже лет десять, выезжая в Москву только в редкие отпуска. Вельяминов же делил время между международным ядерным центром и московской лабораторией почти поровну. Впрочем, в последнее время командировки в Швейцарию становились всё длиннее. Ростислав чувствовал, что от его усилий в России всё меньше проку. Большая часть студентов, вынужденных постоянно подрабатывать ради банального пропитания, с трудом усваивала физику высоких энергий. В университете во время сессии Вельяминов гонял студентов нещадно по всей программе, не стеснялся тыкать носом в ошибки, но "неуды" ставил редко. За глаза студенты прозвали избегавшего панибратства Ростислава Александровича "железным преподом", уважали и немного побаивались.

Людям из двадцать первого века Женева 1903 года показалась грязноватым городишком третьего мира. Ростислав вспомнил командировку в Индию, Пак Ма Ян — деревню в южнокорейской провинции, Никитин — Афганистан. Вроде бы многое знакомо: ратуша, мост через Рону, остров Руссо, парк Монрепо. Вокзал тоже на месте, но вместо скоростных электропоездов в сторону Лиона и Парижа отправляются составы, которые тянут неторопливые свистящие паровозы. Вместо машин — множество лошадей, впряженных в разнообразные экипажи. Улицы пропахли конским навозом. По городу ползают смешные, похожие на детские игрушки, трамваи.

В вокзальном зале ожидания среди разношерстной толпы пассажиров третьего класса пришельцы из будущего перевели дух. На кореянку косились, но не чрезмерно — видно, в Швейцарии успели привыкнуть к достаточно экзотичным гостям. А Вельяминов и Никитин в потрепанных костюмах из другой эпохи почти не выделялись на фоне итальянских рабочих. Один из итальянцев, очень похожий на покойного Марио, даже принял физика за своего соотечественника и поприветствовал на своем родном языке. Однако, услышав "no comprene", не расстроился, а узнав в процессе короткого разговора на ломаном французском, что собеседник русский, заулыбался и поделился черствой пресной лепешкой и бутылкой красного сухого вина. Оказывается, итальянец работал в Женеве на строительстве и сорвался с лесов, переломав кучу костей. Местные врачи отказывались лечить бесплатно. Быть бы гастарбайтеру калекой, если бы не русский медик-политэмигрант. "Доктор Алессандро", как называл его итальянец, помог бедолаге, а друзья-социалисты собрали немного денег.

Теперь бывший пациент доктора-социалиста сам стал горячим сторонником социализма и собирался связаться с ячейкой Революционного социалистического союза в Лионе, куда направлялся на заработки.

— Vive Lafargue! Vive Guesde! No Millerand!