Все дело в подходе. Можно наудачу запустить вас в компанию девиц, предоставив самостоятельно разбираться с ними; можно, скажем, с тонко рассчитанным лукавством так незаметно, исподволь и будто невзначай ввести вас в их дом, что они даже не обернутся, когда вы войдете в комнату; либо, наконец, торжественно представить вам их поочередно, сообразно с возрастом и обстоятельствами их жизни. В последнем случае следовало бы начать с тети Шарлотты Трифт, девицы семидесяти четырех лет от роду; затем перейти к ее племяннице и тезке, Лотти Пейсон, девице тридцати двух лет от роду; и завершить знакомство племянницей и тезкой Лотти, Чарли Кемп, девицей восемнадцати с половиной – смею заверить, никому еще не приходило в голову называть ее Шарлоттой! Если после всего сказанного вы разочарованно воскликнете: «Повесть о старых девах!» – то окажетесь правы. Увы, это так. Хотя, собственно говоря, вряд ли следует называть тетю Шарлотту старой девой. Ибо женщина, достигшая семидесяти четырех лет и оставшаяся девственницей, становится столь же бесполой, отрешенной от мира и, так сказать, монументальной, как древний собор или секвойя. Вряд ли, с другой стороны, этот эпитет уместен и для характеристики полной сил, проворной и веселой Лотти. Ну, а что касается Чарли, то один лишь взгляд на эту девушку в белом шерстяном свитере и спортивных шароварах заставил бы вас потребовать, чтобы это слово было взято назад. Чарли – воплощение того типа женщин, перед которыми люди нашего поколения останавливаются в изумлении, граничащем с ужасом. Чарли свободно разбирается в предметах, о которых тетя Шарлотта и слыхом не слыхивала. Чарли роняет с языка термины гинекологические, психоаналитические, политические, метафизические и евгенические. Но не сочтите ее, пожалуйста, синим чулком (если воспользоваться термином, вышедшим ныне из употребления). Какое там! Даже ее недоброжелатели ворчливо признают, что она дьявольски ловко отбивает мяч в теннисе, а танцует почти как заправская балерина. Сентиментальность и все, что с нею сопряжено, – вот предмет величайшей ненависти Чарли. Бурный протест вызывают в ней и «приторные» книжки, вязаное белье, нечистоплотность физическая и нравственная, ложь, ожирение ума и тела. Особенно мило выглядит она в белом пушистом свитере. Пожалуй, для шифона Чарли слишком хрупка и похожа в нем на подростка.

Родственные отношения между Шарлоттой, Лотти и Чарли, право, чрезвычайно просты, хотя и могут показаться, пожалуй, немного запутанными на первый взгляд – тетка, племянница, внучатая племянница. Таким образом, само собой понятно, что Лотти немыслимо называть Шарлоттой или Чарли – Лоттой, хотя каждую можно было именовать одной из «трифтовских девиц».

Трифты прочно обосновались в Саус-Сайде с сентября 1836 года, когда Айзик Трифт, пересев после утомительного путешествия по железной дороге сначала на пароход, затем на пароходик, паром, баржу, лодку и, наконец, на лошадей, прибыл из своего родного Нью-Йорка в жалкий поселок на берегу ленивой, мутной реки, называемой окрестными индейцами Чи-ке-гу.

Здесь, собственно говоря, и следует начать рассказ о тете Шарлотте. И все же почти непреодолимо искушение промчаться мимо нее и поспешить к Лотти Пейсон, которая в свою очередь спешит домой сквозь розовато-серый закат Чикаго, проведя время в гостях у подруги.

Веселое это, хотя и многотрудное дело – догонять резвую Лотти, Лотти, у которой прямая спина, крепкие ноги, удобные ботинки, отлично сшитый костюм – и бес неугомонности внутри… Все перечисленное позволяет ей с такой быстротой оставлять позади себя вытянутые кварталы Чикаго – все, но вот последнее… Незамужней женщине, тридцати с лишним лет, не полагается таить в себе бесенка – ей следует быть уравновешенной, трезвой и практичной, Лотти это знала и обычно довольно умело скрывала своего бесенка. Тем не менее она так часто чувствовала себя шестнадцатилетней девчушкой, совершенно не способной отвечать за свои поступки, что вынуждена была внезапно предпринимать дальнюю прогулку вдоль озера в ненастные дни, когда брызги жалят щеки, или убегать далеко за город, где можно сбросить шляпу и украдкой попрыгать, не привлекая косых взглядов окружающих. Такие прогулки помогали ей справляться с собой. Правда, самой Лотти вовсе этого не хотелось. Ей нравилось такое чувство. Но ведь нельзя в тридцать два года прыгать козликом, не вызывая укоризненного движения поднятых бровей… Мать Лотти, миссис Керри Пейсон, совсем вышла бы из себя при одной мысли, что кто-либо из ее консервативных соседей осмелился выразить порицание одному из членов ее семейства. За шестьдесят пять лет жизни на белом свете миссис Керри Пейсон так толком и не разобралась в процессах брожения «обыденной жизни». Ибо в противном случае она должна была бы знать, какой оглушительный взрыв неизбежно следует за закупориванием таких девиц, как Лотти…

Роман короткий и достаточно трагический, Нельзя сказать, что Дики слыли бездельниками или пользовались дурной славой. Они просто были никем. Начать с того, что жили они где-то близ «Хардс-креола». Одно это уже определяло их общественное положение. Под таким названием был известен жалкий поселок к юго-западу от города, населенный всякой голытьбой, – скопище грязи, дворняг, босоногих ребят, оборванных женщин и полуодетых, подпирающих стены мужчин с вонючими трубками в зубах.

Молодой Джесси Дик, выросший в этой среде, отличался от остальных ее обитателей. Он был мечтатель, празднолюбец, причем совершенно беззлобный и потому еще более опасный для мира «порядочных людей». Айзик Трифт и его добродетельная супруга предпочли бы увидеть свою дочь скорее в гробу, чем связанной с одним из молодых Диков. Но они, к счастью, даже и не подозревали о самом существовании «этих ничтожеств». Трифты обитали в двухэтажном (шутка сказать – двухэтажном!) красавце особняке на Уобаш-авеню и имели собственную корову.

Между нынешними Кларк– и Пайн-стрит, на берегу озера, сохранился участок леса. Вдоль его поросших травой тропинок валялись упавшие и сгнившие деревья. Там-то и происходили их свидания – ибо дело дошло до этого. Кроме того, Шарлотта ежедневно каталась на пони, и они иногда встречались на равнине к югу от города. Наверное, к этому периоду и относится карточка Шарлотты с розой в руке, в платье со шлейфом, в цилиндре с пышным пером. Лицо ее лучится на снимке такой радостью, какая появляется только у женщины, которую любят в первый раз.

В первый и последний раз, как оказалось впоследствии. Шарлотта нашла в себе смелость встречаться тайком, несмотря на свою юность, текущую в русле пуританской морали. Однако мысль об открытом бунте, о том, чтобы предстать с Джесси Диком перед лицом чопорной матери и твердого как кремень отца, повергала ее в страх и смятение.

В один прекрасный день Шарлотта сидела в нише окна столовой и занималась рукоделием. Удобное это было место: если немножко изогнуться, можно было попутно наблюдать за прохожими на двух и даже на трех улицах. Миссис Трифт, сидя за обеденным столом, просматривала счета за неделю. Тяжело вздохнув, она захлопнула свою записную книжку и откинулась на спинку стула. Складка озабоченности между бровями никогда не сходила с ее лица, Тяжким бременем были для нее семейные и материнские заботы. Относиться к ним иначе она сочла бы недостойным жены и матери.